Грабитель

День, к сожалению, сложился не так, чтобы Клинг мог назвать его удачным.

Вначале он планировал пикник в Бичтауне и поездку по реке на глиссере. Дождь не оставил от его плана камня на камне.

Промокший до нитки, он явился к Клер ровно в двенадцать. Из-за перемены погоды у неё началась “безумная головная боль”. Он не возражает, если они ещё немного побудут дома, пока не подействует аспирин?

Он не возражал.

Клер поставила несколько хороших пластинок, а сама погрузилась в тяжелое молчание, которое Берт приписал головной боли. Дождь струился по окнам, разрезая на ленточки вид на улицу. Из проигрывателя неслась музыка: “Бранденбургский концерт №5 До-мажор” Баха, “Дон-Кихот” Штрауса, “Психея” Цезаря Франка.

Клинг едва не уснул.

Из дому они вышли в два. Дождь перестал, но изморось ещё висла в воздухе. Они уныло шагали по улицам, молчаливые, не находящие контакта, и дружно ненавидели дождь, словно именно он вбил между ними какой-то клин. Когда Клинг предложил зайти в кино, Клер тут же согласилась.

Фильм был ужасен.

Назывался он “Племя апачей” или что-то в этом роде и в нем толпы раскрашенных голливудских звезд с воплями атаковали горстку солдат в синей униформе. Эта горстка отражала диких апачей почти до конца фильма. В конце концов число индейцев, от которых отбилась горстка воинов, достигла нескольких десятков тысяч. Минут за пять до конца фильма появилась ещё одна горстка солдат, и у Клинга возникло ощущение, что война будет продолжаться ещё часа два в следующем фильме под названием “Потомки племени апачей”.

Но второй фильм был о маленькой девочке, родители которой разводились. Девочка ехала с ними в Рено – у папы там были всякие коммерческие дела, а мама там подыскивала себе занятие, – и с помощью неизменно прелестных поз и сияющей мордашки с детскими ужимками, девочка убеждала мамочку и папочку остаться навеки вместе и жить в счастливом семействе со своей прелестной, светлоокой, приторно-слащавой доченькой.

Из кино они вышли одуревшими. Было шесть часов. Клинг предложил пойти выпить и поужинать. Клер, не иначе как в порядке самозащиты, согласилась, заявив, что это лучшее, что они могут сделать.

И вот они сидели в ресторане на самом верхнем этаже одного из самых шикарных отелей и через огромное окно смотрели на реку. За рекой мигала реклама.

Вначале на ней засветилось: “МОЖНО”.

Потом надпись продолжилась: “МОЖНО ЖАРИТЬ” и снова: “МОЖНО ПЕЧЬ”. А потом снова: “МОЖНО”…

– Что будете пить? – спросил Клинг.

– Пожалуй, виски с содовой, – ответила Клер.

– Не коньяк?

К столу подошел официант. Выглядел он не более романтично, чем Адольф Гитлер.

– Будете что-нибудь пить? – спросил он.

– Виски с содовой и мартини.

– С лимоном, сэр?

– С оливкой, – ответил Клинг.

– Слушаюсь, сэр. Желаете меню?

– Благодарю, потом, когда выпьем. Хорошо, Клер?

– Да, отлично, – сказала она.

Они сидели молча. Клинг смотрел в окно.

“МОЖНО ЖАРИТЬ”…

– Клер?

– Да.

“МОЖНО ПЕЧЬ”…

– Ну, просто ужасно, да?

– Прошу вас, Берт…

– Этот дождь… и это кошмарное кино. Я не хотел, чтобы так вышло. Я хотел…

– Я знала, что все так и будет, Берт. Я ведь пыталась вам объяснить, не так ли? Разве я вас не предупреждала? Разве я не говорила, что я самая унылая девушка на свете? Зачем вы настояли, Берт? Теперь я себя чувствую как… как кто?

– Не хочу, чтобы вы себя чувствовали как… как не знаю кто, – прервал он. – Хотел только предложить, чтобы… чтобы мы начали все сначала. Прямо сейчас. Забудем о том, что было.

– Ох, зачем все это? – спросила Клер.

Официант принес напитки.

– Виски для дамы? – спросил он.

– Да.

Клинг поднял бокал “мартини”.

– За новое начало, – сказал он.

– Ну, если вам угодно переводить продукт, – ответила она и тоже выпила.

– Что касается вчерашнего вечера…

– Я думала, что мы собирались начать все сначала.

– Я только хочу вам объяснить. Меня забрали двое из криминальной полиции и отвели к их лейтенанту, который потребовал, чтобы я перестал заниматься убийством Дженни Пэйдж.

– И вы перестанете?

– Да, разумеется. – Он умолк. – Я слишком любопытен… допустим, но…

– Понимаю.

– Клер, – спокойно спросил он. – Что с вами?

– Ничего.

– О чем вы думаете? В мыслях вы совсем не здесь.

– Что-что?

– О чем вы думаете?

– Я не думала, что это заметно. Простите.

– Заметно, – подтвердил Клинг. – Кто это был?

Клер покосилась на него.

– Вы лучший сыщик, чем я думала.

– Для этого не нужно быть великим детективом, – ответил он.

В голосе его звучали грустные ноты, словно подтверждение его подозрений остудило весь его пыл.

– Мне не мешает, что вы грустны или разочарованы. Многие девушки…

– Не в том дело, – перебила она его.

– Много девушек грустных и разочарованных, – продолжал он. – Их оставит парень или просто они перессорятся, – ну, как обычно кончаются все романы…

– Не в этом дело, – отрезала она, и, взглянув через стол, он увидел её затуманенные слезами глаза.

– Эй, послушайте, я…

– Прошу вас, Берт, не надо…

– Но вы же сами сказали, что это был мужчина. Вы сказали…

– Ничего, – ответила она. – Ничего, Берт, – и закусила губу. – Ничего. Был один парень, и я по нему с ума сходила. Мне было семнадцать, как Дженни Пэйдж, а ему девятнадцать.

Клинг ждал. Клер подняла бокал и отпила из него. С трудом проглотила, потом вздохнула. Клинг молча наблюдал за ней.

– Я встретила его в клубе “Темно”. Мы безумно полюбили друг друга. Знаете, как это бывает, Берт? Так случилось и с нами. Мы строили такие планы… грандиозные планы. Мы были молоды, сильны и любили друг друга.

– Не… не понимаю.

– Его убили в Корее.

За рекой засветилась реклама: “МОЖНО ЖАРИТЬ”. Над столом повисла тишина. Клер уставилась на скатерть. Клинг нервно потирал руки.

– Так что не спрашивайте меня, почему я хожу в “Темпо” и как дурочка вожусь с детишками вроде Хада и Томми. Вновь и вновь я ищу его, Берт, вы понимаете? Ищу его лицо, его голос, его юную красоту…

– Вам не найти его, – твердо сказал Клинг.

– Я…

– Вам не найти его. Нет смысла пытаться. Он мертв и погребен. Он…

– Я не хочу вас слушать, – заявила Клер. – Проводите меня домой, пожалуйста.

– Нет, – отказался он. – Он мертв и погребен, а вы хороните себя заживо, делаете из себя мученицу, ведете себя как вдова в трауре. В двадцать лет! Что, черт возьми, с вами происходит? Вы что, не знаете, что люди умирают ежедневно? Вы этого не знаете?

– Замолчите, – крикнула она.

– Вы не видите, что губите сами себя? Из-за детской любви… из-за…

– Замолчите, – крикнула она снова. На этот раз была на грани истерики, и некоторые из соседей по залу оглянулись на них.

– О нет! – дрожащим от напряжения голосом сказал Клинг. – Похороните себя! Похороните свою красоту и замкнитесь в себе! По мне хоть всю жизнь носите траур. Но, думаю, это только предлог, вы обманываете саму себя. – Он умолк, потом сердито закончил: – Пошли из этого аквариума!

Уже начал вставать, одновременно поманив официанта. Клер неподвижно сидела напротив него. А потом вдруг ни с того ни с сего расплакалась. Слезы вначале понемногу пробивались из-под опущенных век и медленно стекали вниз по щекам. Потом она вся поникла, плечи её задрожали, она судорожно сжала руки, тихо всхлипывая, и слезы уже хлынули рекой. Никогда до того не видел он такого откровенного проявления горя. Отвернулся, не хотел смотреть на нее.

– Что угодно, сэр? – спросил официант, бесшумно подойдя к столу.

– Еще раз то же самое, – ответил Берт.

Официант уже уходил, когда Берт схватил его за рукав.

– Нет, подождите! Вместо одного виски с содовой принесите двойной чистый виски.

– Да, сэр, – ответил официант, удаляясь.

– Я больше не хочу, – захныкала Клер.

– Ничего, выпьете.