Дредноут

— Спасибо, капитан Салли.

Мерси и не вспомнила о товарке, живущей с ней в одной комнате, но мысль о том, что пришлось бы объяснять ей что-то, оказалась невыносима. Только не сейчас, когда мир так странно затуманился, а в горле застрял оцепеневший крик.

Она медленно зашагала к дому, превращенному в госпиталь, не отрывая взгляда от земли и собственных ног. Кто-то сказал: «Доброе утро, сестра Мерси», но она не ответила. Собственно, она едва расслышала приветствие.

Скользя рукой по стене, чтобы за пеленой непролитых слез не сбиться с дороги, она отыскала на первом этаже палату, за которой располагалась лестница. Два слова крутились сейчас в ее голове: «вдова» и «наверх». Пытаясь игнорировать первое, она уцепилась за второе. Да. Надо подняться наверх, в свою каморку в мансарде.

— Сестра! — окликнул ее мужской голос. Хотя прозвучало, скорее, что-то вроде «Сета». — Сестра Мерси?

Не отрывая ладони от стены и уже встав на первую ступеньку, она застыла.

— Сестра Мерси, вы нашли мои часы?

Вопрос на миг привел ее в недоумение; она посмотрела на человека, заговорившего с ней, и увидела рядового Хью Мортона, поднявшего к ней разбитое, но лучащееся оптимизмом лицо.

— Вы обещали, что найдете мои часы. Они ведь не смылись совсем, правда?

— Нет, — выдохнула она. — Не смылись.

Он улыбнулся так широко, что лицо расплылось идеальным кругом, присел на койке, тряхнул головой и потер глаз костяшками пальцев.

— Вы нашли их?

— Нашла, да. Вот, — сказала она, шаря в кармане передника. Вытащив часы, она подержала их мгновение, глядя, как льющийся из окна солнечный свет дарит меди тусклое сияние. — Нашла. Они в порядке.

Костлявая рука потянулась к ней, и девушка уронила часы на ждущую ладонь. Солдат тут же принялся крутить их так и сяк, не преминув поинтересоваться:

— Никто не постирал их, ничего такого?

— Никто не постирал их, ничего такого. Они все еще отлично тикают.

— Спасибо, сестра Мерси!

— На здоровье, — пробормотала она, хотя уже повернулась обратно к лестнице и принялась взбираться по ней, очень медленно, ступенька за ступенькой, словно ноги ее были налиты свинцом.

2

Если бы могла, Мерси Линч и второй перерыв провела бы в одиночестве, сидя в изножье своей узкой кровати и перечитывая письма, которые посылал Филипп, когда еще мог писать их. Однако госпиталь — не то место, где можно не торопясь предаваться горю.

К обеду все уже знали, что она стала вдовой.

И только капитан Салли знала, что она стала вдовой янки.

Впрочем, будет ли иметь хоть какое-то значение, если об этом станет известно всем? В Кентукки все так перемешано: голубая трава и серые небеса, разделенные лишь горизонтом. В Вирджинии почти то же самое, и она подозревала, что в Вашингтонском госпитале, куда привозят раненых мальчиков в синем, можно найти тому массу доказательств. Вдоль всех границ люди сражаются по обе стороны.

Филипп дрался за Кентукки, не за Союз. Он дрался, потому что на ферму его отца напали южане и сожгли ее; точно так же, как родной брат Мерси сражался за Вирджинию, а не за Конфедерацию, потому что их семейную ферму за последние десять лет дважды сжигали янки.

Каждый, в конечном счете, бился за свой дом. Или по крайней мере, так виделось ей. Если кто-то где-то еще сражается за права штатов, или отмену рабства, или еще что-нибудь этакое, почему об этом больше не слышно? Первые пять-шесть лет про это еще говорили.

Но после двадцати?

Мерси была еще малышкой, когда прогремели первые выстрелы у форта Самтер[5] и началась война. И сколько она себя помнит, мир вокруг представлял собой неимоверных размеров обмен обидами, скорее личными, чем политическими. Но возможно, она просто слишком пристально наблюдала за всем этим последние четырнадцать месяцев, работая в Робертсоновском госпитале, где они иногда лечили и одного-двух янки, если те оказались не в том месте в неудачное время, особенно живя на границе. И не исключено, что такой янки был родственником, кузеном или вроде того кому-то, лежащему на соседней койке.

Вполне вероятно также, что он еще и не родился, когда разразилась война, и тяготы были ему предначертаны изначально, как и другим таким же парням, стонущим, истекающим кровью, плачущим, скулящим на своих койках, прося поесть или удобнее устроить их. Умоляющим вернуть им конечности. Сулящим Богу собственные жизни и жизни своих детей за возможность снова ходить — или никогда не возвращаться на передовую.

Все молили об одном и том же, вне зависимости от цвета формы.

Так что, возможно, это и не имело бы значения, если бы кто-нибудь услышал, что Винита Мэй Свакхаммер из Уотерфорда, штат Вирджиния, вышла замуж за Филиппа Варнаву Линча из Лексингтона, штат Кентукки, тем летом, когда ей исполнилось двадцать. И сделали они это, зная, что родились по разные стороны плохо очерченной границы и что однажды это им еще аукнется.

И аукнулось.

А теперь его отделила от нее другая граница, шире и страшнее. Когда-нибудь она нагонит его; это так же непререкаемо, как ампутация или нехватка медикаментов. Но пока ей суждено лишь всем рвущимся сердцем тосковать по нему и попытаться посвятить скорби и второй перерыв в смене — если получится отпроситься.

Не получилось.

Пришлось тосковать и оплакивать мужа на ходу, потому что, едва она отказалась от принесенной ей Полом Форксом пищи, которую тот тут же убрал, в палату на первом этаже доставили новую партию раненых.

Она слышала, как они прибыли: людей привезли тесные, маленькие и темные кареты «скорой помощи», те, что немногим лучше ящиков — или гробов. Выздоравливающие мужчины и помощники врачей осторожно выгружали новичков, одного за другим, слой за слоем, вывозя носилки на свет, и те, у кого еще остались для этого силы, моргали и щурились от солнца. Из крохотного окна своей каморки Мерси видела, как из карет появляется все больше и больше раненых — просто немыслимое количество; отупевшая от горя, она мимоходом подумала о том, что их, должно быть, складывали, как доски, штабелем, — столько народу умещалось в каждой повозке.

Двое… нет, трое солдат появились в бинтах с головы до пят, но в дальнейшей помощи они больше не нуждались. Они умерли в дороге. Так случается каждый раз, особенно по пути в Робертсоновский госпиталь. Капитан Салли обладает репутацией врача, исцеляющего самые ужасные раны, так что часто самых тяжелораненых отправляют именно к ней.

Сегодня транспортировку не перенесли только трое.

Что ж, неплохо, выживших и так в избытке; и, может, где-то еще стоит карета, которую Мерси не видит.

Хотя ей и разрешили уединиться у себя наверху, но две медсестры слегли с пневмонией, а третья собрала пожитки и, не сказав никому ни слова, сбежала ночью домой, выйдя как будто бы по нужде. Одного из докторов командировали на передовую военно-полевым хирургом, и Мерси ни капельки ему не завидовала. Так что госпиталь, в котором никогда не хватало коек, зато хаоса было более чем достаточно и в лучшие времена, сейчас отчаянно нуждался в рабочих руках.

В изножье постели Мерси стояли два чемоданчика. Оба упакованные. Она буквально жила на них с той поры, как приехала. Ящики около коек отсутствовали, не имелось в комнатках и шкафов, так что приходилось обходиться тем, что есть, держать имущество на полу или под кроватью, если та не слишком продавлена.

У Мерси не провисала.

Она расстегнула пряжку левого чемодана и сунула медальон во внутренний кармашек, где он всегда хранился. Потом снова закрыла чемодан и выпрямилась, чтобы надеть передник, заколов его булавкой на привычном месте между ключицами. Кусок отполированной жестянки вновь послужил мутным зеркалом. Чепец сбился. Она поправила его и приколола к волосам шпилькой, чтобы держался, вслушиваясь, как нарастает какофония на нижних этажах.

Да, она тянула время.

В эти первые лихорадочные минуты она только путалась бы у других под ногами. А вот когда всех раненых занесут внутрь, и возницы карет закончат наспех оформлять бумаги, и изувеченные солдаты улягутся окровавленными рядами, тогда она сможет быть более полезной.

5

12–13 апреля 1861 г. в реальности — блокада, бомбардировка и взятие форта Самтер около города Чарльстон, штат Южная Каролина. Это событие послужило формальным предлогом для начала Гражданской войны в США.