Лунное золото Революции

Занятый исключительно собой, профессор теперь игнорировал мир. Его не интересовала война, не интересовали люди. Над всем этим он поднялся в вышину абстракций и простых вещей. Его интересовала только правда. В самом чистом виде…

Первые дни он внезапно принимался говорить сам с собой, и доктору повезло услышать странный монолог:

..Народ.. А что это такое – «народ» - вот я народ? А князь? А эти большевики? Они что, не народ? Так ведь не может быть счастье для всех.

Может, очень даже может. Одинакового счастья для всех не хватит, но счастье-то, вот в чем штука, разное! Сигар на всех не хватит? Так и не нужно всем сигары-то. Кому сигара счастье, а кому папиросы «Ира». А кому то вообще – махорка… Получается правы большевики со своим всеобщим равенством?

А вот и нет. Не может быть равенства! Люди разные по определению – мужчины и женщины. Они черные, желтые, белые. Есть еще и желтые и красные…

Этих особенно много… Вся Россия можно сказать. У них свое понимание справедливости.

Действительно они разные, но потребности-то основные у всех одинаковые….

Ведь то, что действительно нужно человеку: воздух, вода, хлеб, это все есть у каждого. Не в 15-м веке живем! Может наука это все дать! Может!

Бормоча это себе под нос, профессор удалился по кипарисовой аллейке. Была такая в имении для перипатетических размышлений. Доктор ничего не сказал князю, решив переговорить с профессором несколько позже, но не успел.

А на следующий день профессор исчез…

Франция. Страсбург.

Сентябрь 1931 года.

Они стояли вперемешку – военные, гражданские… Мундиры, засыпанные орденами и гражданские пиджаки со следами перхоти.

Длинный перрон вполне позволял им разобраться на кучки «по интересам», но все кто тут присутствовал ждали эшелон и, не смотря на то, что момент был определенно исторический, хотели как можно быстрее отсюда убраться. Было прохладно и даже не сыро, а по-настоящему мокро.

Маршал Петен мерз и чихал - слишком уж промозглым выдался день. Все в нем требовало повернуться к стоящему за правым плечом адъютанту и взглядом намекнуть о желательности хорошей рюмки коньяку, только намекнуть и тот бы понял, но он сдерживал себя. Все-таки исторический момент – приходилось вести себя соответственно, хотя кто знает как себя надо вести в такие моменты?

- Проклятая немецкая погода, - раздражено пробормотал он ни к кому, собственно, не обращаясь. – У нас во Франции такое просто невозможно… И это ведь почти лето, господа!

- Но мы ведь во Франции, маршал.. – простодушно возразил член парламентской фракции социалистов Леон Блюм.

Маршал недовольно шевельнул усами.

- Конечно во Франции.. А ветер-то откуда дует? Откуда это все?

Он неопределенно дернул рукой, словно хотел обвинить в непогоде весь белый свет - в дожде, в ветре, в злой мороси, что секла лицо. Рюмка коньяку в его воображении стала объемистей и украсилась желтым-желтым ломтиком лимона. Маршальские усы снова невольно дернулись, пытаясь ухватить воображаемый запах. Ничего…

Тьфу! Только гарь, сажа и сырость…

Хоть и досталось бошам в этот раз, а все равно битые, а продолжали вредить честным французам. Вот он мерзкий немецкий характер! Какую погоду выбрали для такого дня!

Вместо коньяка в голове возник сестрин сеттер Пижу, выбирающийся из воды, размахивающий ушами и рассеивающий вокруг себя мириады брызг… Петен передернул плечами, словно сбрасывал с них несуществующую воду.

- Собачья погода… - с чувством выругался он. – И страна проклятая! Ничего от них нет хорошего.

Депутат ни возразил, ни согласился.

Вообще-то маршал был прав. И ветер, и мелкий дождь несло из Германии. Потерпевшая недавно поражение в Мировой войне, а теперь, вдобавок, еще раздираемая и войной гражданской, она лежала совсем рядом – за мокрыми пакгаузами станции, за сочащейся влажной глиной железнодорожной насыпью, за невидимой за туманом мостом через Рейн.

Видя раздражение маршала, политик примирительно улыбнулся.

- Ну, мы же с вами знаем, что с той стороны приходит не только плохое. Давайте терпеть…

Он достал часы, посмотрел на застекленный циферблат тут же покрывшийся каплями воды.

- Я думаю недолго осталось. Хваленая немецкая пунктуальность…

За туманом что-то загудело. Депутат поднял голову, прислушался.

- Ну, вот кажется и они….

Он улыбнулся.

- Скоро прекрасная Франция станет еще прекраснее, получив золотые сережки…

- С бриллиантиками, - угодливо и со смешком добавил кто-то из свиты…

В кулуарах парламента ходили странные слухи, что в связи с намечающимися событиями решено подкорректировать в соответствии с веяниями времени изображение символа Франции -прекрасной Марианны. Предлагалось теперь изображать её с увесистыми золотыми сережками в мавританском вкусе.

- И все-таки мы совершаем ошибку, - сказал маршал, возвращаясь к какому-то старому разговору. Депутат, не убирая любезной улыбки с губ, ухитрился нахмуриться. Бесплодный спор парламентариев и военных длился с того времени работы парламентской комиссии, принявший решение о присоединении Франции к требованиям Британии и САСШ.

- Мы держали Германию за горло, а теперь отпускаем её.

Он знал, что говорил. Смиренная Версальским договором Германия не могла сделать в военной области ни единого шага, без того, чтоб об этом не стало известно союзникам из «Сердечного согласия». Контролировалось все – численность микроскопической армии и полиции, состав вооружений… А теперь, когда формальный повод – выбивание репараций удалялся из политики все становилось бессмысленным.

-Держать за горло имеет смысл живого или, по крайней мере, полуживого, а без своего золота Германия - труп.

Блюм коротко хохотнул.

- Могу представить, как они в патриотическом порыве выдирали у себя зубные коронки, сдавали на переплавку чайные ложечки и серьги… Вы, маршал, не могли не читать об этой странной компании… Как они там её назвали?

Из-за спины помощник депутата напомнил:

- «Сбросим золотой ошейник!».

- Да, верно… Наши шансонье очень смешно обыгрывали это в куплетах.

Он вспомнил что-то явно смешное, хохотнул, но глянув на насупленного маршала удержался от того, чтоб поделиться пришедшей так кстати вольной остротой. Вместо этого он, став серьёзным сказал с едва заметной ноткой назидательности:

- Золото – это энергия, это кровь нашего мира. Мы оставили тевтонов без крови. Поверьте мне маршал, это лучший ход. Они не долго протянут и снова распадутся на отдельные княжества. Мы не могли упустить такую уникальную возможность – посмотреть, как умрет зверь, угрожавший половине Европы!

- Тем более, что они дали нам прекрасный повод, - проворчал маршал.

Война в Германии длилась уже несколько месяцев.

Помощь Советов – явная и не явная неизбежно склоняла чашу весов в сторону восставших и акционеры торгового дома «Антанта» - реальные хозяева мира, миллионеры, имеющие силы диктовать свою волю

Правительствам западных демократий обеспокоились своими вложениями и попробовали придушить этих несносных тевтонов золотой удавкой. В ответ на просьбу Временного Правительства Германии не вмешиваться во внутренние дела Германии они потребовали выплатить репарации. Все. Одним разом. Что было удивительнее всего - боши согласились на это кровопускание! И вот теперь они ждали, когда германское золото станет французским… Хотя откуда у золота национальность? Оно принадлежность сильных, принадлежность правителей этого мира.

Хриплый рев паровозного гудка оборвал их разговор, делая его бессмысленным. В присутствии тех тонн золота, что везли германские вагоны, любой разговор становился бессмыслицей.

Голова каждого француза повернулась туда, словно он услышал не паровозный гудок, а факирскую дудочку. Туман, за которым расплывчатыми пятнами проступали станционные постройки, раздвинулся и, разрывая завесу дождя, мимо платформы заскользили вагоны. Их должно было быть одиннадцать, но всем так хотелось поскорее заглянуть вовнутрь, что их вереница казалась встречающим бесконечной. Последним из тумана показался паровоз, толкавший все это золотое великолепие. На его подножке стоял одетый в кожаную куртку и такие же кожаные лоснящиеся штаны человек.