Страница 22 из 250
- Глупый сон, - бурчала Синн.
***
В полдень Геслер скомандовал отдых. Большая колонна разом встала, трутни вышли готовить обед. Морщась, он высвободился из седла чешуйчатого Ве'Гат, с облегчением заметив: раны на боках зверя исцеляются. Смертный Меч ступил на землю. - Буян, давай ноги разомнем...
- Я могу отлить без твоей помощи.
- Потом, идиот.
Выгнувшись до боли в спине, он отошел от колонны, подчеркнуто не замечая Гриба и Синн, тоже слезавших вниз. Каждое треклятое утро со дня битвы он ожидал увидеть, что они пропали. Он не так глуп, чтобы думать, будто контролирует их. "Зажигали небесные крепости, словно сосновые шишки. Худ спаси нас всех".
Буян подошел, сплевывая на ладони (так он их мыл). - Гребаный ассасин не желает спускаться. Плохие новости?
- Вряд ли ему нужно спускаться, чтобы нас огорчить. Нет, просто показывает характер.
- Как только снизойдет, - пробурчал Буян, - я покажу свой. Кулаком.
Геслер засмеялся: - Ты до его кривого рыла не дотянешься даже с лесенкой. Куда намерен бить, в колено?
- Может быть. Почему нет? Спорим, это будет больно.
Геслер стянул шлем. - Форкрул Ассейлы, Буян. Волосатая мотня Худа!
- Если она еще жива, то, наверное, передумала. Кто знает, скольких сожрали На'рхук? Похоже, от Охотников осталась лишь горстка.
- Сомневаюсь. Бывает, что нужно стоять до конца. А бывает, что нужно бежать, собственную задницу подпалив. Она не искала битвы. На'рхук случайно на нее наткнулись. Значит, она сделала все, что могла, чтобы вывести солдат из-под удара. Дело было, похоже, кровавое, но это не полное уничтожение.
- Как скажешь.
- Слушай, это отступление с боем до точки, в которой можно разбегаться. Ты сужаешь фронт. Бросаешь тяжелую пехоту против их стены, потом отступаешь шаг за шагом. Наконец приходит время повернуться и бежать. Если летерийцы чего-то стоят, они ослабили давление. В лучшем случае мы потеряли всего тысячу...
- По большей части тяжелая и морская пехота - основа армии, Гес...
- Значит, нужно найти новую. Тысячу.
- А в худшем случае? Ни панцирников, ни морпехов, регулярные роты разбежались перепуганными зайцами.
Геслер сверкнул глазами: - Кажется, тут я записной пессимист, не ты.
- Пойди к Матроне, пусть позовет ассасина.
- Пойду.
- Когда?
- Когда сочту нужным.
Лицо Буяна побагровело. - Знаешь, ты все еще Худом крытый сержант. Смертный Меч? Смертная Жопа, вот так лучше! Боги, думаешь, я по-прежнему буду выполнять твои приказы?
- Ну, кто лучше подойдет в Надежные Щиты, чем человек с железным лбом?
Буян застонал, потом сказал: - Есть хочется.
- Да. Давай пойдем поедим.
Они двинулись к месту кормежки.
- Помнишь, когда мы были молодыми? Слишком молодыми. Тот утес...
- Не надо про треклятый утес, Буян. До сих пор кошмары мучают.
- Это ты вину чувствуешь.
Геслер встал. - Вину? Проклятый дурак. Я спас тебе жизнь!
- Почти что убив? Если бы тот камень упал и ударил по голове...
- Но ведь не ударил? Нет, только по плечу. Легкое касание, куча пыли, а потом...
- Дело в том, - прервал Буян, - что мы были дураками. Нужно было учиться, но ни один до сих пор так ничему и не научился.
- Не в том проблема. Нас тогда разжаловали не без причины. Мы не умеем отвечать за других, вот в чем проблема. Начинаем ругаться, ты начинаешь думать, а это самое плохое. Не думай, Буян. Это приказ.
- Ты не можешь мне приказывать. Я Надежный Щит, и если я пожелаю думать, так оно и будет.
Геслер снова зашагал. - Только извести заранее. А пока что хватит бормотать о том и о сём. Изнурительно.
- Видеть, как ты корчишь из себя Верховного Короля Вселенной - тоже изнурительно.
- Смотри-ка, снова овсянка. Дыханье Худа, Буян, я уже так ею набит, что сморкаюсь...
- Это не овсянка, а плесень.
- Грибы, идиот.
- А есть разница? Насколько я знаю, трутни разводят их в подмышках.
- Достал, Буян. Я велел прекратить жаловаться?
- Отлично. Если я найду причину прекратить жаловаться, сразу прекращу. Но мне же приказано не думать, а как я найду причину, не думая? Ха!
Геслер скривился: - Боги подлые, Буян! Я себя чувствую стариком.
Рыжебородый мужлан помолчал. Кивнул. - Да-а. Чертовски глупо. Мне уже кажется, что через месяц помру от старости. Боли и ломота, всё такое. Хочу бабу. Десять баб. Ромовую Бабу и Шпигачку, вот кого хочу - почему гадский ассасин их не захватил? Я был бы счастлив.
- Тут есть Келиз, - буркнул Геслер.
- Не могу клеиться к Дестрианту. Не положено.
- Она вполне привлекательна. Уже была мамашей...
- При чем тут это?
- У них отвислые груди, верно? И широкие бедра. Настоящая женщина, Буян. Знает, как надо ворочаться под мехами. И этот взгляд... хватит гавкать, ты понимаешь, о чем я. У женщин, которые родили дитя, такой взгляд - они прошли через самое худшее и вышли по другую сторону. Уж они знают, как делать туда-сюда, а ты знаешь, что они одним взглядом могут тебя превратить в дрожащее мясо. Мамаши, Буян. Давайте мне мамаш, и других баб не надо. Вот так я говорю.
- Да ты больной.
- Если бы не я, ты так и висел бы на том утесе. Горстка костей, птицы вьют гнезда в волосах, пауки живут в глазницах.
- Если бы не ты, я туда не полез бы.
- Полез бы.
- Почему это?
- Потому, Буян, что ты никогда не думаешь.
***
Он собирал вещички. Маленькие вещички. Сверкающие камни, осколки кристаллов, сучки с фруктовых деревьев. И нес с собой, а когда мог - садился на пол и раскладывал их, создавая загадочные узоры или не узоры, а просто случайные сочетания. Потом смотрел на них. И всё.
Этот ритуал, виденный уже десятки раз, по-настоящему тревожил Баделле, хотя она не понимала, почему.
У Седдика вещички в кошеле
И этот мальчик пробует всё помнить
Хотя я говорила нет
Воспоминания мертвы
Воспоминания - осколки и сучки
Когда их достают из кошелей
Я на ладонях вижу только пыль
Решили мы от памяти уйти
Чтоб сохранить покой внутри голов
Мы были юными
Но ныне мы лишь духи
В снах живущих
Рутт девочку несет в суме
И Хельд запоминает всё
Но не рассказывает никому из нас
Хельд видит сны осколков и сучков
И понимает, что они такое.
Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.
Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.
"Вот зло воспоминаний".
- Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.
Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.