Страница 5 из 49
Во время одного из спектаклей, это была «Глупая дама» Лопе де Вега, Клара Эвелия случайно столкнулась со своей старинной подругой по консерватории, где они вместе учились декламации и игре на фортепиано. Та представила ей двух юных особ, отрекомендовав их как своих одаренных учениц в области декламации. В дальнейшей беседе с глазу на глаз подруга объяснила, что, пресытившись рутиной преподавания, она предпочла на сей раз вместо занятий отвести учеников в театр и оплатить им места на галерке — под предлогом ознакомления их с классическим испанским репертуаром. И тут же предложила Кларе Эвелии одного ученика, отвергнутого ею накануне за неимением свободного времени.
Клара приняла предложение, и вскоре у нее уже насчитывалось восемь учеников, с которыми она занималась по утрам. Вносимой ими платы оказалось достаточно, чтобы поддерживать ее новый бюджет, включавший домработницу и проект издания второй книги стихов.
Мать и дочь
Гладис Эбе обожала упомянутую выше соседку, которая произвела на нее неизгладимое впечатление, отведя как-то раз в воскресенье развлечься в «Дельту». У нее в гостях Гладис съедала все, что ей накладывали, и безропотно отправлялась спать днем — чего с ней не случалось в родительском доме. Теток и бабушку снедала страшная ревность, и они несказанно обрадовались, когда соседка вынуждена была переселиться со своим мужем, таможенным инспектором, в Пасо де лос Либрес, где тот получил новое назначение. Девочке было тогда четыре года, и когда мать ругала ее, что она не хочет есть, Гладис заливалась слезами, вспоминая про себя, как во время похода в «Дельту» она ела, сидя на коленях у соседки (причиной чему, впрочем, было то, что ей не купили отдельного билета, пронеся, как малышку, на руках). Упоминать о соседке Гладис отваживалась лишь в мечтах — иначе мать тут же осаживала ее язвительным взглядом.
В пять лет ее отдали в частный детский сад «Мальчик-с-пальчик». Однажды воспитательница велела им выучить стихотворение, и Гладис запомнила его быстрее остальных детей. Клара Эвелия не знала об этом — пока как-то раз не отправилась забирать дочь к концу занятий вместо отпросившейся домработницы и воспитательница лично не высказала ей своих поздравлении. Она страшно удивилась этому известию, так как дома дочь наотрез отказывалась учить с нею даже самое короткое стихотворение. По возвращении из сада она попросила Гладис прочитать ей стихотворение. Девочка заупрямилась, тогда мать пригрозила, что напишет уехавшей соседке, чтобы та не приезжала больше в Буэнос-Айрес, поскольку Гладис умерла. Дочь уступила и прочла выученный стишок, после чего Клара Эвелия обозвала воспитательницу лошадью и назвала манеру, с которой та научила ее дочь декламировать, «лошадиной». В ответ девочка, дерзко глядя матери в глаза, заявила, что воспитательница декламирует лучше, чем Клара Эвелия, так как она красивее. Впервые ей бросилась в глаза разница между узкой, бледно-розовой ладонью воспитательницы, с короткими, отшлифованными, хотя и без лака, ногтями — и руками матери, с запятнанными табаком пальцами и длинными, изогнутыми, карминно-красными ногтями. Клара Эвелия расплакалась, Гладис никогда прежде не видела мать в слезах и на всю жизнь запомнила эти стеклянные капли, сбегавшие вниз по ее щекам.
На следующий год Гладис была зачислена в первый класс государственной школы имени Паулы Альбаррасин де Сармьенто, несмотря на то, что ей было на год меньше, чем требовалось по правилам. И с той поры вплоть до шестого класса была лучшей ученицей группы. Лишь однажды мать попыталась привлечь ее к декламации. Когда Гладис не исполнилось еще семи лет, та подыскала ей роль в представлении, которым она с учениками намеревалась отметить Новый год: это была инсценировка длинной поэмы о благородной патрицианке и ее дочери, вышивших первый аргентинский флаг. Затея эта призвана была доказать, что малолетние девочки способны запоминать стихи и, следовательно, вполне могут брать уроки декламации. Постановка была осуществлена в кинотеатре «Тарикко» на проспекте Сан Мартина, снятом для этой цели, в одну из сред, в шесть часов вечера. Первая часть прошла без особых сбоев; старшие участники представления в нескольких местах удачно сгладили паузы, возникшие из-за забытого текста. Когда занавес поднялся вновь, возвещая начало второго акта, взглядам зрителей предстали мать и дочь, которые, сидя на сцене в креслах, держали с двух сторон скатерть, призванную изображать вышиваемое ими знамя. Дочь произнесла первую реплику голосом, еле слышным от страха, однако мать подхватила диалог с отточенным профессионализмом. Дочь более уверенно продолжила читать свою роль, расточая в стихах хвалы умелым рукам матери и ее мастерским стежкам, из которых рождается славное знамя. Покуда мать в ответ произносила свою следующую реплику, в сознании Гладис точно кто-то вслух спросил «А могла бы женщина, чью роль исполняет ее мать, на самом деле хорошо вышивать, имей она такие же потемневшие от табака руки и когти, как у хищной птицы?» Неожиданно в зале воцарилась напряженная тишина: Гладис позабыла текст. Мать пришла ей на выручку, произнеся за девочку ее реплику, а следом свою. Но затем вновь повисла тишина: Гладис никак не удавалось ухватить ускользающие слова. С этого момента и до самого конца Кларе Эвелии пришлось говорить за оба персонажа. Едва упал занавес, Гладис убежала со сцены и заперлась в уборной. Выступавшие следом несколько сгладили смазанное впечатление от спектакля. А когда очередь вновь дошла до Клары Эвелии, та, подхлестнутая происшедшим, с необычайным пылом и новыми интонациями продекламировала берущие за душу строки из поэмы «Бесплодие» чилийки Габриэлы Мистраль, которой завершалась программа вечера.
Отец и дочь
Уже с начальных классов проявилась склонность Гладис к рисованию. По утрам она отправлялась в школу, затем старалась побыстрее выполнить все задания, чтобы в четыре часа вечера, освободившись от забот, усесться с домработницей к приемнику слушать сериал по «Радио Бельграно». По окончании передачи они обосновывались на кухне, где девочка с половины пятого до самого ужина перерисовывала картинки из раздела «Девочки» в юмористическом журнале «Богатей», который покупал по четвергам ее отец. Гладис полагала, что ее отцу — большому любителю разного рода, как он выражался, «плюшек» — было бы приятно, если бы она, когда вырастет, была похожа на этих «девочек» из «Богатея»: неизменно высоких, загорелых, с короткой талией, узкими бедрами, пышным сферическим бюстом и длинными сочными ногами. Личики у них были крохотные, со вздернутыми носиками, в обрамлении длинных прямых волос, чуть вьющихся на концах, и с падающей на лицо прядью, почти закрывающей один из двух огромных, во все лицо, миндалевидных глаз. Гладис с нетерпением ожидала наступления очередного четверга, чтобы срисовать с журнальной страницы новых красоток, и с радостью принималась за кропотливую работу, хотя к середине ее вдруг охватывал стыд от осознания, что она бесконечно копирует одну и ту же фигуру.
Тем не менее шаблонная фигурка, застывшая в разных позах, продолжала заполнять страницы пухнувших тетрадей — покуда однажды Гладис не решила срисовывать одни лица, как ей посоветовала ее новая подруга, соседка по парте, которую перевели в марте 1947 года в их Лицей № 3. Подругу эту звали Фанни Цуккельманн, и она удостоила показанных ей перерисованных красоток лишь презрительным взглядом. А на другой день притащила в школу альбом своей старшей сестры, способной ученицы художественной школы. Гладис была раздавлена и, не в силах стерпеть унижения, принялась срисовывать лица знаменитых актрис, мечтая превзойти сестру Фанни, у которой обнаружила выполненный цветными мелками портрет кинозвезды Ингрид Бергман. Прежде всего Гладис нарисовала Вивьен Ли. Хотя та и не была ее любимой артисткой, она сочла ту единственной равной по знаменитости Ингрид Бергман. Однако портрет получился не слишком похожим, все усилия девочки были впустую: копия мало напоминала оригинал.