Страница 28 из 34
Или другой пример «умной» работы. Ночь, гроза, ливень. Команда: «Занять первую, запуск, вырулить!» На полосе слой воды, лобовое стекло заливает так, что от взлетных огней виден только ореол. По курсу взлета, где в городе и находится КП дивизии, вспышки молний. Команда: «Приготовиться к взлету!» Летчик: «Куда? Если с полосы не стащит, молния на отрыве убьет!» Ответ: «После взлета отворот влево. Пробивать фронт с курсом 180». Чья-то реплика: «Да ты высуни голову в окно!» В наушниках «уканье», потом: «Стоять!» с последующим «Зарулить, выключить!»
МиГ-19 борт №26 на заруливании, 1964 г.
Разборка по селектору бессмысленна. Прикрываясь грозовым фронтом, западные активничают. По команде не доложишь, что причина бездействия – гроза, потому что грозу обходят, и это не повод для невыполнения боевой задачи.
В другой раз на предварительной подготовке поступила команда: «Сбор! Комдив!» Приезжает Александр Иванович Бабаев. Летчик-пилотажник, Человек, авторитет. «Мужики, – говорит он, – в районе ни одного запасного, а супостат наглеет, у них погода. Так что после выполнения задания возможно катапультирование. Из армии предлагают…» и называет фамилии. «Вопросы?» Вопросов нет. «Спасибо». Летчиков – в свою «Победу» и в ДЗ. «Исключительно напряженная работа!» И таких примеров – множество.
Но дежурство было и своего рода лазейкой. От инспекций, проверок, муштры. А «дежурство в воздухе»? Часовое барражирование до смены очередным экипажем. Висишь там на 9-10 тысячах метров, музыку по «Маяку» слушаешь. Взгляд на запад – а там инверсия от супостата – причины подъема. «Привет! Дай тебе и мне Бог здоровья!» Три вылета – смена. Красота!
Мои эмоциональные зарисовки – только часть того, что именуется «закромами памяти». Их основное предназначение – вычертить контуры ситуации, что сложилась на стыке 50-х и 60-х. До этого обстановку можно было охарактеризовать как «терпимо-лояльную» к сопредельной стороне, без ожесточения. Напомню: 1960-й год – уничтожение U-2 Пауэрса над Свердловском, 61-й – Берлинская стена, 62-й – Карибский кризис, 63-й – гибель президента США Кеннеди и связанные с этим политические последствия.
Какое значение имели они для летного и технического состава полка? Да никакого. Потому что повседневные заботы простых смертных сводились в общем к простым житейским формулам: «газ, ручка и получка» – для летчиков, «три зеленые ракеты» (конец полетов) – для техников, «дембель неизбежен» – для срочников.
Но где-то после 1963 года прозвучало жесткое требование: «Поймать и наказать!» Кого «поймать»? Как поймать? А что, раньше не ловили? В общем, нарушитель должен быть военным и упасть (!) вне коридора. «Ни фига себе установочка», – сказали исполнители. И началось…
Вечером 28 января 1964 года был объявлен срочный сбор. Доводят: на юге ГДР сбит нарушитель. Обстоятельства: простые метеоусловия, средние высоты, американский Т-39 с опознавательными знаками ВВС ФРГ углубился в воздушное пространство в районе Эрфурта на 100 км. Поднятый из Альтенбурга старший лейтенант Анатолий Кропотов выполнил все процедуры предупреждения и по команде с КП открыл огонь на поражение. С первого залпа нарушитель развалился в воздухе, находившиеся на борту подполковник и два лейтенанта погибли. Детали выясняются, но претензий к летчикам не предъявлено, Кропотов и его напарник по ДЗ Дерий действовали четко. Но здесь, помнится, просквозило: все, мол, хорошо, но… самолет-то учебно-тренировочный! К кому в связи с этим больше претензий – к летчику, не разобравшемуся до конца в воздухе, или к принимавшему решение на открытие огня – не говорилось. Но сожаление (а не раскаяние) было очевидным. Кто-то в рамках своей компетенции принял решение, исполнитель выполнил. Квалифицированно и профессионально.
Окончательно ситуация прояснилась только через тридцать лет, когда наш Командующий издал мемуары. Решение на открытие огня он принял сам, лично! («Поискал, поискал Главкома И.Якубовского, время идет, нарушитель мог уйти и… команда на поражение!»). Далее он описал перипетии «дипломатического диалога» по «разбору полетов» с американской миссией связи. Почему с американцами? Да потому, что западногерманских миссий связи не существовало и не могло быть! По свидетельству И.Пстыго, после обоюдной перепалки останки летчиков и самолета вернули, а по западногерманскому телевидению, которое устойчиво принималось в ГДР, показали скорбь семей и белого голубя мира с внезапно раскрытым клювом для стрельбы по безоружным. Полный психологизм.
В начале марта 1964 года Группу войск инспектировало Министерство обороны с непременным финалом – крупными «двусторонними» маневрами. К ним привлекались все рода войск, штабы и узлы связи военного времени, десантно-транспортная техника и средства усиления. На 10 марта наступающие «восточные» должны были, «завершив окружение и разгром группировки «западных», выйти на гарделегенском полигоне непосредственно к границе с ФРГ. На учениях присутствовало высшее военное руководство, включая Главкома Объединенных вооруженных сил Варшавского договора Маршала А.Гречко.
В тот день события приняли неожиданный оборот. Накануне, 9 марта, мне, как управленцу полка (начальник ПДС – старший летчик), была поставлена задача проверить готовность оперативного грунтового аэродрома в Альтенграбове (15 км на северо-восток от Цербста) к приему первого эшелона полка. Помнится ровный зеленый газон площадки, непуганая живность, отличная погода. Развернул радиостанцию, вышел на связь, доложил о готовности. Пролетела спарка УТИ МиГ-15, дала «добро» и указание «ждать, быть на приеме».
Стало уже темно, когда свет неожиданно подъехавшего газика выхватил знакомую фигуру помощника командира полка по оперативной подготовке Осадчего. Он передал мне распоряжение убыть в часть для заступления утром на боевое дежурство. Приказы не обсуждают, но странно было то, что я вообще редко привлекался к боевому дежурству. Кроме того, заступавший наряд дежурных сил назначался приказом заранее, инструктировался, контролировался (в том числе врачом), ему предоставлялся предполетный отдых. Тут же – при полном комплекте боеготовых летчиков на казарменном положении в 15-ти минутной готовности… Очень странно.
Поздно вечером я был дома, а утром 10 марта – в дежурном звене. Предрассветный туман, смешанный с выносом промышленного дыма из района КосвигТалле, создавал непроницаемую пелену. Видимость – не более 50-70 метров. Взлет невозможен в принципе. Мой напарник Борис Сизов вызвался на первую смену – во 2-ю готовность. До 12 часов его, правда, «погоняли»: «Готовность первая, запуск, вырулить, зарулить, выключить». Но это процедура обычная. Потом, помнится, приехал чин из состава Инспекции – бритоголовый генерал ГлавПУРа Чугунов. Побеседовал с личным составом, вдохновил, снял пробу, в том числе из солдатского котла, уехал. И тут началось…
Человек предполагает, Бог располагает… Не успел я одеть ВКК и перебросить «пускач» к своему «мустангу» , как по селектору: «Занять первую!» Все последующие действия сенсорнобессознательны: лючки, заглушки, чехлы – в сторону (бойцы), обороты «пускача» (шофер), открытие фонаря, пристегивание с одновременным запуском и включением тумблеров (друг- техник), колодки, свобода выруливания (охрана). Все работает на тебя – вперед! Поэтому не успел прыгнуть в кабину, как: «Запуск!» (Рация еще не прогрелась, перепуганный боец высунулся из домика и, вращая рукой, показывает: «Запускай!»)
Короче, на полосе – в считанные секунды. Видимость – полполосы. Взлетать можно. Сухо, встречный ветерок. И сразу: «717-й, взлет на форсаже!» Это при том, что взлет на форсаже «рулевого» МиГ-19 редко применялся. Обычно взлетали на «максимале», поскольку при неодновременном включении форсажа двигателей тягой по 3250 кг самолет взлетным весом 7,5 т легко могло выбросить на грунт. Помнится, скорость нарастала настолько быстро, что появилась некоторая раскачка самолета по тангажу. Но это чисто летный нюанс. Не успел убрать шасси, команда: «На курс 330, цель реальная, приготовь оружие». Не скрою, в обычных условиях это – полный стресс. От обеда до начала войны – максимум несварения желудка.