Год мертвой змеи

За засекой снова оказалась пустота, хотя дважды на первой же сотне метров они наткнулись на убитых. Во второй раз это точно была работа авиации, потому что из глубокой, полуметровой выбоины между разбитыми остовами двух догорающих на узкой рокаде грузовиков и разбросанными вокруг них телами торчало оперение неразорвавшейся авиационной ракеты калибром в пять дюймов — наверное, такой же, как и те, что прикончили «Кёнсан-Намдо». Будь Алексею полегче, он наверняка обратил бы большее внимание на то, что происходит вокруг, но сейчас он был слишком сконцентрирован на собственных усилиях и на тех звуках боя, которые доносились сзади, чтобы размышлять о том, почему за передовой полосой не оказалось резервов, техники, занятых рубежей второго эшелона: всего того, что является нормой позиционной войны. Правильным ответом было бы то, что от передовых позиций они не ушли еще и на полтора километра, если считать по прямой, но в это Алексей точно бы не поверил. Бегущий уже из последних сил, он был твердо уверен, что со всеми остановками они продвинулись как минимум километров на пять—шесть, а то и больше.

Минута, потом еще одна минута такого же задыхающегося бега, и стрельба позади оборвалась, после целой серии глухих, узнаваемых хлопков.

— Всё с Ю, — мертвым, сорванным голосом произнес разведчик. — Забросали гранатами. Вечная… память… Настоящий был мужик…

Они наткнулись еще на один след войны: разбитые полузасыпанные капониры и пара разодранных палаток с красными крестами — скорее всего БМП, батальонный медицинский пункт, потому что медперсонала для полкового было маловато. Здесь по крайней мере нашлись живые. Задержавшись лишь для того, чтобы стащить стонущих людей в один и тот же капонир, поцелее других, и накинув на одного из раненых медицинскую сумку, Петров повел группу дальше.

Бегом их передвижение можно было назвать уже разве что условно — скорее это было ковыляние, но оставить позади хотя бы кого-то из собственных раненых или прикрытие было невозможно. Присутствие развернутого и изготовленного к приему раненых батальоного медпункта указывало на то, что они находятся уже вплотную к своим, а рисковать ввязаться в безнадежный огневой бой с превосходящими силами врага, у которого вдобавок имелась по крайней мере пара носимых легких минометов, означало прямое самоубийство. Наверняка фронтовые части еще держались, потому что на серьезное наступление лисынмановцев и наемников ООН это похоже не было: скорее всего, просто вырвалась вперед в попытке вбить клин во вражескую оборону усиленная боевая группа пехоты. И это, наверное, были все же не американцы, а южнокорейцы — так сказал Петров, разглядевший у кого-то из бегущих ярко-черную каску. Да и вообще, будь это в самом деле подготовленное наступление, у противника имелась бы такая поддержка авиации, дальнобойной артиллерии и танков, что неба не было бы видно из-за дыма и огня…

Но именно в момент, когда они взбегали на очередной холмик и когда эта мысль сформировалась в голове капитан-лейтенанта Вдового впервые за все прошедшее с проклятого пляжа время, именно тогда их и накрыло.

Алексею показалось, будто время замедлилось до такой степени, что он сумел увидеть разлетающиеся осколки. На самом деле его сбило с ног, перевернуло, протащило по земле, и мелькающие пятна перед глазами не имели никакого реального происхождения: это была просто выведенная сознанием на сетчатку боль. Скользнувшая над головой четверка «Тандерджетов», сбросивших на них серию мелких осколочных бомб, даже не стала производить второй заход — настолько все было ясно и так. С высоты, на той скорости, на которой самолеты ходят над чужой территорией, невозможно разглядеть ни красные кресты на медицинских палатках, ни то, остался ли кто-то жив после атаки на пехоту, но в целом ее результативность оценивается обычно достаточно правильно.

Поднявшись на разъезжающиеся ноги и посмотрев вслед уходящим, вновь набирающим высоту самолетам, Алексей огляделся вокруг. «Все», понял он через секунду. Конец всему. Пленный американец, ради которого они столько всего вытерпели, лежал совсем рядом, едва не касаясь рукой щиколотки военсоветника. Инженер—старший лейтенант вытянулся поперек его ног: значит, пытался прикрыть. Ему разорвало живот, но он был еще жив и даже в сознании. Глядя в пространство прямо перед собой, он одновременно шарил руками вокруг, будто старался что-то найти. Несколькими метрами дальше какой-то из корейцев, плача, баюкал разбитое, вывернутое наизнанку через вспоротую брючину колено. Майор-самоходчик лежал чуть дальше, привалившись спиной к перерубленному на метровой высоте дереву, над ним склонился его младший брат, пытаясь перевязать в клочья иссеченные ноги парой индпакетов. Алексей толкнулся вперед — помочь, но его так сильно качнуло, что он был вынужден сесть.

— Леша…

Сначала он даже не понял, кто его зовет — такое впечатление производил вид тела американца. Выходит, все было зря… Замах на рубль, удар на копейку… Столько всего готовилось неделями; погибли десятки людей, а единственный, минимальный результат их бесполезной смерти теперь тоже — кончен…

— Леша…

Это оказался Петров. Дышать он еще мог, и голос был достаточно звучный, чтобы его услышал не только Алексей, но и подбежавший Леонид. Последний потратил секунду: посмотрел на убитых, на них, живых, коротко сказал про брата: «В ноги» — и тут же вернулся.

— Леша, послушай…

Алексей уже смотрел в сторону, стараясь отключиться от звучавшего. Вдалеке, метрах по крайней мере в четырехстах, показались бегущие фигуры. Надежда на то, что это свои, идущие наконец-то им на помощь, исчезла почти тут же, даже не успев быть осознанной до конца, потому что первые пули проныли высоко над головой — на такой дистанции при автоматической стрельбе здорово кидает вверх даже винтовочный ствол.

— Ни хрена… — сказал он умирающему, ложась и разгребая снег здоровой рукой. Он открыл огонь первым, через секунду к его автомату, плюющемуся редкими, микроскопическими очередями, присоединился еще один, потом несколько винтовок. Залегший рядом с Алексеем молодой кореец, которому явно хотелось чувствовать плечо хотя бы одного товарища, стрелял быстро и азартно, регулярно вскрикивая. Сзади и с другой стороны от него тоже кричали, но уже иначе — мучительно, с поперхиванием и кашлем. Наверняка кому-то угодило в легкие…

Первую атаку они отбили сравнительно легко. В этом не было ничего странного, потому что вражеская пехота наверняка давно ожидала серьезного сопротивления — такого, чтобы было ясно, что пора закапываться в землю и ждать помощи, которая придет, поможет им закрепиться на выигранном километре земли и позволит удержать его от неизбежных контратак. Потом была вторая атака, которую Алексей не запомнил уже совсем — разве что осознал, что она имела место. Разведчик что-то говорил рядом, потом подполз Леонид и сказал, что брат все еще жив, но без сознания, а сержанта Парка убило.

— Тот ефрейтор говорит чего-то, — почти равнодушно передал он Петрову, — А я меньше половины понял. Займись, пока можешь. Бориса не унести, его тронешь — и кровь сразу ручьем… Так что лучше здесь…

Он снова исчез, и появившийся ефрейтор несколько минут о чем-то переговаривался с разведчиком на беглом корейском. Алексей разобрал «гахха-и»[115] и поморщился, стараясь утереть стянутое ветром и усталостью в морщинистую маску закопченное лицо при помощи такого же грязного и неприятного снега, который приходилось искать между насыпанных в беспорядке гильз.

— Слушай боевой приказ, — разведчик попытался повысить голос и напрягся, стараясь приподняться на локтях.

— Да пошел ты… — спокойно ответил он, разглядывая, как вдали перебегают фигуры. Далековато. С его руками не достать, а патронов остались такие крохи, что странно даже, что они еще есть. Отсоединив последний магазин, Алексей проверил: да, патрон в окошке ярко светился желтым. И пистолет пока есть. Так что живем пока.

115

Недалеко (корейск.).