Год мертвой змеи

— Не пришли, значит, «МиГи», — сказал Алексей в пространство. Его все еще трясло от пережитого недавно напряжения, но пробирающий уже до костей холод от брони помогал: возбуждение понемногу уходило. — Может, оно и к лучшему, конечно… Проще себя чувствовать можно… А то меня последние несколько недель и дней не оставляло впечатление, что вот-вот судьба войны решится, а тут… Как из пушки по воробьям. Корабль мой утонул, от всего экипажа три или четыре матроса уцелело, разведгруппа вон корейская — в клочья. Контратаки туда, контратаки сюда, воронки от мин по всему полю… А все ради одного пленного. И старший капитан такой довольный сидит, будто кот, сметаны наевшийся. А сидит он, между прочим, у подбитой самоходки, которая с миллион рублей, наверное, стоит. Товарищ Петров, ну скажите вы мне, ради бога — какого черта все это было?

Азиат с русской фамилией потянулся. Лицо его каждый раз вызывало у Алексея муку — эвенк он, якут, якут с русским, или это вообще не сибирская кровь, а действительно азиатская… Автомат, в котором советник не без напряжения узнал «ППС-43», лежал у него на коленях, но чтобы разведчик стрелял, он пока не видел. Даже когда их зажали перекрестным огнем и каждую минуту можно было ожидать, что ревущая цепь набегающих на них лисынмановских солдат ворвется в полуосыпавшуюся траншею, старший лейтенант продолжал наблюдать, командовать — только не стрелять.

Подошедшие в последний момент самоходки расстреляли атакующих с большой дистанции, позволив Ю с его пленным, Алексею и еще полудюжине человек откатиться назад, но предчувствие победы оказалось ошибочным: сначала их накрыл откуда-то взявшийся станковый пулемет, пусть и быстро уничтоженный, а потом появились «Паттоны» с бронетранспортерами, в скоротечном встречном бою с самоходками разменявшие себя на них. А теперь их, кажется, обошли.

— Знаете, товарищ капитан-лейтенант, — отозвался старший лейтенант Петров. — Если бы вы не были старше меня по званию, я бы сказал вам: «Не нойте». Ну просто чтобы вы прекратили задавать глупые вопросы, по крайней мере, пока мы не выберемся… Говорит вам что-нибудь слово… — Он неожиданно замолчал, придвинулся ближе, согнувшись, и пальцем вывел на вытертом снегу слово «ЗАРИН».

— А? — глупо переспросил Алексей, вытягивающий шею, чтобы лучше разглядеть надпись. — Да говорит, конечно, что я, совсем, что ли… Хотя…

Он подумал, неожиданно потеряв уверенность в правильности первой своей мысли. Вряд ли инженер—старший лейтенант имел в виду Станюковича и графа Толстого — но что тогда?

— Вице-адмирал Зарин, — Аполлинарий Александрович, да?

Герой первой обороны Севастополя, но он тогда был капитаном первого ранга… Командовал артиллерией всей Северной стороны… Именно он, кажется, и предложил затопить корабли в проливе, да? Или это не тот Зарин, а который уже Сергей Аполлинариевич? Который в 1893-м разбил «Витязь» у полуострова Нахимова… И это ведь рядом совсем, да? Тот?..

За секунду в голове Алексея пронеслось что-то смазанное, из подростковых книг — про затонувшие сокровища, которые ищут сотни лет и находят в результате головокружительных операций. Образ мелькнул и пропал: последнюю фразу Алексей произнес уже менее уверенно — в том числе и потому, что разведчик захихикал, утирая рукой грязное лицо. Кроме того, его поразило выражение на лице пленного, вдруг дернувшегося так, что Ю хлопнул его ладонью по глазам, как хлопают комара.

— Ладно, — сказал разведчик, отсмеявшись. — Считайте, что вы не угадали. И, может, оно и к лучшему, как вы и сказали.

Но то, что с вашей стороны это выглядит — я имею в виду все вместе взятое — как стрельба «из пушки по воробьям» — просто здорово. Так оно и должно казаться до самой последней минуты. А лучше и вообще до упора… Дело совсем не в этом…

Откуда здесь, вплотную к линии фронта, взялся советский разведчик из «тех самых», «инженер—старший лейтенант» объяснил ему буквально в двух словах, когда нашел для этого секунду. Старший его команды, что бы она на самом деле собой ни представляла, ждал возвращения минного заградителя в Ионгдьжине, как было предусмотрено планом. Но еще по крайней мере несколько человек с полномочиями, позволяющими поднять в безнадежную атаку как минимум роту, ждали условного сигнала вдоль всего «восточного выступа» — очень надеясь, что этот сигнал не придет. То, что «Кёнсан-Намдо» может быть потоплен, похоже, расценивалось как вполне вероятное событие. Подумав, Алексей решил, что это весьма и весьма серьезно характеризует проводимую операцию и качество ее подготовки, какую бы скрытую цель операция ни имела.

Продолжить разговор им не дали: спереди-справа застучало, потом взревело разрывами. Втянув голову в плечи, они ждали. Двадцать секунд — и густо, почти без перерыва следующие друг за другом разрывы угасли. Старший капитан подал какую-то команду, и майор Чапчаков, имя которого Алексей на секунду забыл, проорал: «Встать! За мной!» Сам он задержался всего-то на мгновение, потому что, оглянувшись, запнулся взглядом за пулеметчика, бившего звонкими, длинными очередями с рубки самоходки младшего из двух братьев. «А он как же?» — подумал Алексей, и за эту секунду все уже рванулись вперед и вверх.

— Вперед!

Нетерпеливая, рваная команда, пришедшая спереди, была уже лишней: испугавшись того, что свои могут принять его за труса, он бросился за удаляющимися спинами, скачущими и качающимися уже далеко впереди. Страх собственной трусости напугал Алексея гораздо больше свистящих вокруг пуль. Кто-то рухнул почти ему под ноги, хрипя и катаясь по снегу, но он, все равно не способный ничего сделать, не обратил на это внимания. Пистолет — статусное оружие офицера, бесполезное в пехотном бою, — оказался у него в руке, и чтобы прогнать свой страх, Алексей дважды выстрелил вперед, в широкий просвет между спинами, откуда мельтешило далекими вспышками.

Продолжая бежать, крича что-то неразборчивое, с радостью видя, что сумел нагнать своих, он встроился в редкую цепь, короткой командой советского майора и корейского старшего капитана развернутую влево. В памяти опять мелькнуло что-то узнаваемое, из детства, когда отец был молодым и живым, а убитый в сорок третьем Гошка подсаживал его на дерево, чтобы брату было видно: полуэскадрон разворачивается на полном скаку, вытягивая нитку самых лихих всадников параллельно цели их вытянутых вперед клинков. Караколь?

Он не успел додумать, как такое может называться в пехоте, — цепь вломилась в кустарник, пробивая его телами. Шапку рвануло крупной веткой, едва не оборвав завязки, справа кто-то ахнул, и обернувшийся на этот раз Алексей увидел, как всплескивает руками молодой боец-азиат, чем-то вдруг неуловимо напомнивший ему погибшего Хао Ли. Прыгнув к нему и подхватив падающего, он продрался вперед — и его дождались, приняли обвисающее на руках тело, сунули в руки оружие.

— Давай! — крикнул ему по-русски кто-то знакомый, но не узнанный; перед глазами мелькнуло совершенно белое лицо пленного, искаженное дикой гримасой, и все снова побежали вперед. Потом была опять остановка, на минуту, не больше — перевести дух, пока кто-то, кто ими командовал, осматривался, стоя в полный рост. Еще рывок — и уцелевшие наконец-то врываются в осыпавшиеся окопы и тут же ложатся.

— Молодец, — понял Алексей слово, сказанное в ту секунду, когда он снова получил возможность слышать. Это оказался Петров — странный человек, похожий лицом и голосом на представителя едва ли не половины народов Советского Союза, смешанных вместе в нем одном.

— И автомат подобрал, и помог даже кому-то — я видел. И вообще молодец, я не ожидал…

Он исчез куда-то из поля зрения, не договорив, но сил не было даже просто на то, чтобы повернуть голову. Потом все-таки пришлось, потому что появилось ощущение, которому Алексей даже не сразу поверил. Поглядев сначала вбок, чтобы никого не было рядом, он свел руки вместе, с усилием подложив их под себя, чтобы суметь перевернуться. Автомат зацепился за что-то ремнем, и с отпущенной ветки сорвался снег, обсыпав его лицо. Это помогло удержать на нем такое выражение, какое не привлекло бы к себе лишнего внимания. Ой, мама, что же это… Согнув ноги, Алексей уткнулся подбородком себе в грудь, зажмурив глаза. Как же это вышло? Ведь он же не трус! Вспомнив, как он бежал, стреляя, как стоял на палубе погибающего корабля, с ненавистью глядя на разворачивающиеся штурмовики и туго обматывая ремешком чужого бинокля папку с документами, которые в подобных случаях положено уничтожать, он снова помотал головой. Нет, этого не должно быть. Но случилось… Господи, ну почему же?