Страница 2 из 86
Убеждение, что с помощью магии (порчи, приворота, сглаза) можно «испортить» государя, произвести «сквернение» его души, устойчиво жило в сознании людей XVIII века. Они искренне верили, что Екатерина I с А. Д. Меншиковым Петра I «кореньем обвели», что сам Меншиков «мог узнавать мысли человека», а что мать Алексея Разумовского – старуха Разумиха – «ведьма кривая», «приворотила» Елизавету Петровну к своему сыну.
Защита государя от колдунов и волшебников была одной из важнейших задач политического сыска, поэтому он уделял внимание малейшему намеку, сплетне и слуху на эту тему. Арестовывали и допрашивали всех, кто говорил или знал о чьих-либо намерениях «портить» государя. В основе борьбы с магией и колдовством лежала вера в Бога, а значит и в дьявола, договор с которым закон признавал недопустимым, но вполне возможным. Наказание за сделку с дьяволом было суровым, в законе прямо говорилось: надлежит сжечь того, кто вступил в договор с дьяволом и этим «вред кому причинил». Между тем отличие колдуна, знахаря от дипломированного врача в те времена было весьма тонким: и тот и другой пользовали людей одними и теми же травами и кореньями, любого тогдашнего врача можно было признать колдуном, что и бывало с придворными медиками допетровских времен, которых казнили за «нехранение государева здравия».
Измена считалась не только тяжким государственным преступлением, но и страшным грехом. Изменника ставили на одну доску с убийцей, богоотступником, он подлежал церковному проклятью. Само слово «изменник» являлось запретным. Обозвать верноподданного изменником значило оскорбить его и заподозрить в измене. Понятие «измена» возникло в период образования Московского государства, когда все служилые люди перестали быть «вольными слугами», а сделались «государевыми холопами» и стали давать клятву Великому князю Московскому в том, что не будут переходить на службу к другим владетелям. Нарушение такой клятвы и стало называться «изменой». Идеология Московского государства во многом была построена на изоляционизме, и поэтому на всякий переход границы без разрешения государя, на любую связь с иностранцами смотрели как на измену, преступление. Причем было неважно, что эти действия могли и не вредить безопасности страны или власти государя. Сам переход границы был преступлением. Заграница была «нечистым», «поганым» пространством, где жили «магометане, паписты и люторы», одинаково враждебные единственному истинно христианскому государству – «Святой Руси».
Петровская эпоха во многом изменила традиционный подход к загранице и связям с нею. Благодаря реформам Петра I русское общество стало более открытым, но парадокс состоял в том, что это не означало исчезновения из русского права старого понятия «измены». Наоборот, оно развивалось и дополнялось. Во-первых, сохранился военно-государственный смысл измены как преступления (в виде побега к врагу или содействия противнику на войне). Во-вторых, изменой считалось намерение выйти из подданства русского царя. Измена, ведшая к потере земель, называлась «.Большой изменой». Измена гетмана Мазепы, перешедшего на сторону шведов в 1708 году, была «Большой изменой», потому что он умыслил лишить русского государя части его земель на Украине.
Как измена трактовался побег русского подданного за границу или его нежелание вернуться в Россию. Несмотря на головокружительные перемены в духе европеизации, Россия при Петре I оказалась открыта только «внутрь», исключительно для иностранцев. Безусловно, царь всячески поощрял поездки своих подданных в Европу на учебу, по торговым делам, но при этом русский человек, как и раньше, мог оказаться за границей только по воле государя.
Бунт – тяжкое государственное преступление – был тесно связан с изменой. «Бунт» понимался как «возмущение», мятеж с целью свержения существующей власти. Наказания за бунт следовали самые суровые. В 1698 году казнили около двух тысяч стрельцов по единственной резолюции Петра I: «А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали…» «Бунтовщиками» считались не только стрельцы 1698 года, но и восставшие в 1705 году астраханцы, а также Кондратий Булавин и его сообщники в 1707-1708 годы, Мазепа с казаками в 1708 году. Разумеется, несомненным бунтовщиком был и Емельян Пугачев в 1774-1775 годах.
«Бунт» понимался не только как вооруженное выступление или призыв к нему в любой форме, но как всякое, даже пассивное, сопротивление властям, несогласие с их действиями, «упрямство», «самовольство». Само слово «бунт» было таким же запретным, как и слово «измена». Сказавшего это слово обязательно арестовывали и допрашивали.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
Как «бунт» расценили в Преображенском приказе в 1700 году поступки известного проповедника Григория Талицкого. Его обвинили в сочинении «воровских тетрадок», в которых он писал, «будто настало ныне последнее время и антихрист в мир пришел, а антихристом в том своем письме, ругаясь, писал Великого государя».
Подьячего Лариона Докукина в 1718 году обвинили в писании и распространении «воровских, о возмущении народа против Его величествия писем». Письмо, которое он хотел «прибить» у Троицкой церкви в Петербурге, есть, в сущности, памфлет против современных ему порядков (осуждал бритье бород, распространение европейских обычаев, забвение заветов предков и т. д.). В этом письме нет ни слова о сопротивлении власти царя. Докукин лишь призывает не отчаиваться, стойко сносить данное свыше «за умножение наших грехов» испытание, ждать милости Божией. Тем не менее все это оценили как призыв к бунту.
Бунтовщиком назвали и полусумасшедшего монаха Левина. По его делу мы можем установить, какие слова, названные потом «бунтовными», кричал 19 марта 1719 года, взобравшись на крышу мясной лавки пензенского базара, Левин: «Послушайте, христиане, послушайте!.. Жил я в Петербурге, там монахи и всякие люди в посты едят мясо и меня есть заставляли. А в Москву приехал царь Петр Алексеевич… Он не царь Петр Алексеевич, Антихрист… а в Москве все мясо есть будут сырную неделю и в Великий пост, и весь народ мужеска и женска пола будет он печатать… Бойтесь этих печатей, православные!., бегите, скройтесь куда-нибудь… Последнее время… Антихрист пришел… Антихрист!»
Очень часто в приговорах понятие «бунт» соседствовало с понятиями «скоп» (преступное объединение) и «заговор». Власть рассматривала всякое добровольное объединение людей не иначе как преступный «скоп и заговор», поэтому она крайне недоброжелательно относилась ко всяким собраниям, депутациям и другим коллективным действиям, будь то старообрядческие моления при Петре I, мужские вечеринки «конфидентов» в доме А. П. Волынского при Анне Иоанновне, светская болтовня в салоне Лопухиных при Елизавете Петровне или ритуальные собрания масонских лож при Екатерине II. Тем удивительнее события начала 1730 года в Москве, когда во время междуцарствия сотни дворян собирались в разных домах и свободно обсуждали проекты реформ, спорили о будущем устройстве России. Это было редчайшее явление русской политической жизни, участники которого, согласно нормам законодательства, были все поголовно государственными преступниками. Закон категорически запрещал также любые попытки организовывать и подавать властям коллективные челобитные, независимо от их содержания, «а ежели какая кому нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и о своих обидах бить челом, а не обще».
Из раскрытых заговоров следует упомянуть заговор окольничего Алексея Соковнина и думного дворянина Ивана Цыклера в 1697 году. Их обвиняли в попытке подговорить стрельцов убить Петра I. Соковнин якобы говорил Цыклеру: «Ездит государь около Посольского двора беспрестанно, одиначеством (т. е. в одиночку. – Е. А.) и в то-де время, ночью б стрельцы постерегли, и убивство можно им учинить…» Известны и другие раскрытые заговоры, которые можно интерпретировать как подготовку к покушению на Петра I. Так, в 1703 году в Черкасске арестовали 18 казаков. Их обвинили в намерении захватить царя, когда он появится на Дону.