Точный расчет

Дженс улыбнулась и встряхнула протянутую руку, восхитившись теплу и силе этого уверенного пожатия.

— Займусь этим завтра же, — сказала она. — Спасибо вам. Добро пожаловать в нашу команду.

Марнс тоже подошёл к Джульетте пожать ей руку.

— Вот и отлично, босс!

Джульетта кривовато усмехнулась:

— Да ладно вам. Мне ещё учиться у вас и учиться, прежде чем вы сможете называть меня так с полным правом.

7

Их подъём наверх происходил во время энергетического моратория. У Дженс создалось впечатление, что её собственный организм тоже объявил мораторий — энергия в ней убывала с каждым шагом. Мучения, которые старая женщина испытала во время спуска, не шли ни в какое сравнение с нынешними. Тогдашняя усталость, как выяснилось теперь, была лишь лёгким дискомфортом. А вот сейчас для её хрупких мышц настало время действительно тяжёлого испытания. Каждый шаг давался с трудом, за него приходилось бороться. Она ставила ногу на следующую ступень, опиралась рукой о колено и подтягивала себя кверху на очередные десять дюймов. Десять дюймов из, как ей казалось, миллиона футов спиральной лестницы.

Над площадкой справа от неё значилось «58». Каждая из площадок оставалась в поле зрения, кажется, целую вечность. Не то что на пути вниз, когда Дженс могла так замечтаться, что пропускала несколько этажей. Теперь же они маячили перед глазами в тусклом зелёном свете аварийных огней и дразнили старуху, еле волочащую по ступеням свои дрожащие, натруженные ноги.

Марнс шёл рядом, его рука скользила по внутренним перилам, её — по внешним, трость Дженс звякала о ступень между ними. По временам их руки соприкасались. У них было чувство, будто они путешествуют уже несколько месяцев, что покинули свои кабинеты, свои обязанности и свою официальную манеру обращения друг с другом очень-очень давно. Авантюра, на которую они пустились, чтобы раздобыть себе нового шерифа, обернулась несколько иначе, чем это представляла себе Дженс. Она воображала, будто вернётся в свою молодость, а обнаружила, что её преследуют призраки прошлого. Она надеялась найти в себе источник новых сил, а вместо этого её колени и спина доканывали её. То, что обещало стать шумным предвыборным турне по всей Шахте, оказалось на самом деле изматывающим походом при почти полной анонимности. И теперь она засомневалась, а так ли уж нужна она, мэр, для поддержания нормальной жизни Шахты?

Её привычный мир был чётко разделён на ярусы. Теперь она видела это ещё яснее. Жители верхнего яруса беспокоятся о том, что вид за окнами становится всё туманней, и думать не думают, откуда берётся сок, которым они запивают завтрак. Люди, обитающие ниже и работающие в садах или чистящие хлевы, вращаются по орбите вокруг собственного мирка — мирка почвы, зелени и удобрений. Их мало заботит вид наружу, они о нём не думают вообще — ну, разве что после очистки... А тут ещё и Глубина с её механическими мастерскими, химическими лабораториями, нефтяными насосами и скрежещущими шестернями, мир рабочих рук с въевшейся под ногти грязью, мир потных тел и тяжёлого труда... Для этих людей мир снаружи — лишь предмет для слухов, а еда — только способ поддержать жизнь в организме. Шахта существует для того, чтобы работали машины! — вот как считают они, тогда как Дженс всю свою долгую жизнь была уверена в обратном.

Из темноты выплыла лестничная площадка пятьдесят седьмого, жилого, этажа. На стальной решётке, подобрав под себя ноги и обняв колени руками, сидела девочка. В жалком свете аварийной лампочки она читала детскую книжку в защитной пластиковой обложке. Дженс наблюдала за девочкой — та сидела неподвижно, и только глаза её скользили по красочным страницам. Девочка так и не подняла головы посмотреть, кто там идёт мимо. Она осталась позади, постепенно растворилась во мгле, а Дженс и Марнс продолжили своё изматывающее восхождение. Шёл третий день пути наверх, лестница больше не вибрировала, на ней не раздавался задорный стук ботинок; Шахта застыла в жутковатом безмолвии, словно в ней не осталось никого живого, и лишь двое старых друзей, двое соратников шли и шли по скрипучим, облезлым ступеням, изредка случайно задевая друг друга локтем.

В этот вечер они остановились у участкового инспектора среднего яруса — офицер на этом настаивал, Дженс жаждала заручиться поддержкой в отношении очередного шерифа, избранного не из числа профессиональных полицейских, поэтому они воспользовались гостеприимством участкового. За обедом они сидели в почти полной темноте, ели холодную еду и болтали о том о сём. Когда наконец любопытство хозяев было удовлетворено, Дженс удалилась в кабинет участкового, где она собиралась переночевать на раскладушке. Хозяева сделали всё возможное, чтобы устроить её поудобнее — застелили кровать раздобытым где-то тонким бельём, пахнущим дорогим мылом. Марнса разместили на койке в камере, из которой ещё не выветрился запах самогона — здесь недавно сидел пьянчуга, хвативший лишку по поводу очистки.

Дженс не заметила, когда потушили свет — он и без того горел еле-еле. Она вытянулась на постели. Все мышцы ныли, задеревеневшие ноги сводило, спина болела и требовала, чтобы её растёрли. Какое же это блаженство — лежать неподвижно! Но разум мэра продолжал работать. Он обратился к разговорам, с помощью которых Дженс и её спутник коротали время, поднимаясь сегодня по лестнице.

Казалось, идя по спиральной лестнице, они кружили друг вокруг друга, исследовали память прежних влечений, осторожно касались старых, болезненных шрамов, выискивали островки нежности, ещё остававшиеся в их хрупких телах, на морщинистой сухой коже и сердцах, ожесточённых политикой и законом.

Часто звучало имя Дональда — оно как ребёнок, что пробирается в кровать к взрослым, разлучая любящих, заставляя их освободить для него место в середине. Дженс вновь, как прежде, скорбела по своему давно покойному мужу. И впервые в жизни она скорбела по многим десятилетиям, прожитым в одиночестве. Она всегда считала своим призванием служение всеобщему делу, частная жизнь стояла где-то на заднем плане; но теперь ей казалось, что это не призвание — это проклятие. У неё забрали нормальную человеческую жизнь. Раздавили, словно мягкий плод. А выжатый сок её напряжённого труда и положенных на алтарь общества лет лился и пропитывал всю Шахту. И что? Здесь, всего в каких-то сорока этажах от верхнего яруса, места её обитания, никто и не догадывается о её жертве, а если и догадывается, то не придаёт значения...

Самой печальной составляющей этого путешествия было то понимание, которого она достигла с призраком Холстона. Теперь Дженс могла признаться самой себе: основной причиной её похода вниз наряду с желанием сделать Джульетту шерифом было стремление упасть на самое дно, в Глубину, лишь бы уйти от скорбного вида двоих любящих, что лежат рядом в лощине между холмов, и ветры разъедают и уносят прочь останки их напрасно принесённой в жертву молодости. Дженс двинулась вглубь, чтобы убежать от Холстона, а в результате пришла к нему же. Теперь она кое-что разгадала — нет, не загадку, почему все, посланные на очистку, действительно производили очистку. Она поняла, почему некоторые вызывались на это испытание добровольно. Лучше воссоединиться с призраком, чем быть преследуемым им — вот что знала теперь Дженс. Чем жить пустой жизнью, лучше вообще не жить.

Дверь в кабинет участкового скрипнула плохо смазанными петлями. Дженс попыталась сесть, всмотреться в темноту, но мышцы ей не подчинились, старые глаза не захотели открыться. Надо бы окликнуть вошедшего, поведать приютившим их хозяевам, что с ней всё хорошо, ей ничего не нужно... но вместо этого она молчала и слушала.

Шаги по истёртому ковру. Кто-то невидимый подходил всё ближе, ближе. Ни единого слова, лишь шарканье старых ног. А потом дорогое душистое покрывало приподнялось... и два живых призрака поняли друг друга.

У Дженс спёрло дыхание. Её рука нащупала руку, поднимающую покрывало. Женщина подвинулась на узкой раскладной кровати, освобождая место, и притянула к себе ночного пришельца.