Очистка

Дженс опять прочистила горло.

— Ладно, не буду спрашивать, почему вы сделали ваш выбор. Наверно, потому, что вы несчастливы здесь.

Холстон посмотрел ей в глаза и увидел, что они подёрнулись влагой, прежде чем она успела сморгнуть её. Сухая, как щепка, Дженс выглядела в своём мешковатом комбинезоне несколько комично. Морщины на шее и в уголках глаз казались глубже, чем всегда. Темнее. А хрипотца в голосе больше свидетельствовала об искреннем сожалении, чем о её возрасте и неумеренном потреблении табака.

Внезапно Холстон увидел себя глазами Дженс: разбитый человек сидит на расшатанной койке, кожа серая в тусклом свете мёртвого мира... От этой картины ему стало нехорошо. Он попытался подумать о чём-либо конкретном, насущном и уцепиться за него. Его жизнь превратилась в сплошную муку. Последние три года казались сном, кошмаром, обманом. Вообще — всё вокруг теперь казалось обманом.

Он повернулся обратно к бурым холмам. Краем глаза заметил только что загоревшуюся яркую белую точку. Значит, открылось ещё одно крохотное окошко в иллюзорный мир.

«Завтра день моего освобождения, — мрачно подумал Холстон, — даже если я умру».

— Я была мэром слишком долго, — вздохнула Дженс.

Холстон оглянулся. Морщинистые руки женщины обвились вокруг холодных стальных прутьев.

— Наши летописи идут не с самого начала, вы, конечно, знаете об этом. Первые из них относятся ко времени восстания полтораста лет назад; но с той поры ни один мэр не отправил на очистку больше людей, чем я.

— Прошу прощения, что добавляю тяжести в вашу ношу, — сухо отозвался Холстон.

— Я делаю это без всякого удовольствия. Вот и всё, что я могу сказать. Мне это совсем не по нутру.

Холстон повёл рукой в сторону массивного экрана.

— Зато вы первой поспешите полюбоваться на чистый закат завтра, не так ли?

Ему самому не понравилось, как это прозвучало. Холстон не жалел о своей жизни и не боялся смерти (или что там его ожидает после завтрашнего дня), но смириться с судьбой Аллисон ему никак не удавалось. Он продолжал смотреть на события прошлого как на что-то, чего можно было избежать.

— Завтрашний вид вызовет восторг у всех поголовно, — пробормотал он себе под нос.

— Я понимаю, это несправедливо, — сказала Дженс. — Но закон есть закон. Вы нарушили его, когда делали ваше заявление, и прекрасно знали об этом.

Холстон уставил глаза в пол. Оба замолчали.

Тишина становилась гнетущей. Мэр Дженс не выдержала первой.

— Вы пока не пригрозили, что не станете проводить очистку. Знаете, многие беспокоятся, что вы откажетесь — именно потому, что вы ещё не заявили, что отказываетесь.

Холстон рассмеялся.

— Неужели им полегчает, если я скажу, что не стану чистить сенсоры? — Он покачал головой, удивляясь столь извращённой логике.

— Все, когда попадают сюда, грозят, что не станут проводить очистку, — возразила Дженс, — а потом всё же идут и делают, что надо. Просто все мы этого ожидаем...

— Аллисон не грозила, — напомнил Холстон, однако он знал, что имела в виду Дженс. Он сам был уверен, что Аллисон не станет очищать линзы.

Теперь бывший шериф понимал, что происходило с его женой, когда она сидела на этой же самой койке. Она углубилась в думы о вещах поважнее очистки. Большинство узников попадали сюда внезапно, захваченные врасплох при каком-то нарушении; они были ошеломлены тем, что до свершения их судьбы оставалось всего несколько часов. Когда они отказывались производить очистку, в них говорила жажда мести. Это была чисто рефлекторная реакция. Но с Аллисон, а теперь и с Холстоном, произошло нечто совершенно другое. Будут они производить очистку, не будут — не имело значения; они оказались в этой клетке, потому что сами этого хотели. Пусть они сумасшедшие. Но ими двигало любопытство: что там, снаружи, за завесой лжи?

— Так как, вы собираетесь выполнить очистку или нет? — без обиняков спросила Дженс. Её отчаяние было таким осязаемым, что, казалось, его можно было пощупать руками.

— Вы сами сказали, — пожал плечами Холстон. — Все так поступают. На это должна быть причина, как вы думаете?

Он притворялся, что ему всё равно, что ему неинтересно, почему приговорённые всё же моют линзы. Но он провёл всю свою жизнь, особенно последние три года, мучаясь над этим вопросом — почему? Это сводило его с ума. Впрочем, если его ответ Дженс причинит беспокойство тем, кто убил его жену — какое ему до этого дело?

Дженс провела ладонями вверх-вниз по прутьям.

— Так что мне сказать им — что вы будете делать это или как?

— Да. Или скажите нет. Похоже, их любой ответ устроит.

Дженс не ответила. Холстон посмотрел на неё — она кивнула.

— Если вы передумаете насчёт обеда, дайте знать помощнику шерифа Марнсу. Он будет сидеть здесь за столом всю ночь, как велит обычай...

Не надо было ей этого говорить. При воспоминании об этой части своих былых обязанностей на глаза Холстона навернулись слёзы. Он сидел за столом двенадцать лет назад, когда к очистке была приговорена Донна Паркинс; он сидел за столом восемь лет назад, когда пришёл черёд Джека Брента. И провёл всю ночь, в изнеможении валяясь на полу и цепляясь за прутья, три года назад, когда в камере ожидания сидела его жена.

Мэр Дженс повернулась, чтобы уйти.

— Шериф, — пробормотал Холстон. Дженс услышала.

— Простите? — Густые седые брови мэра сдвинулись на переносице.

— Шериф Марнс, — поправил Холстон. — Не помощник.

Дженс стукнула костяшками пальцев по стальному пруту.

— Вы всё же поешьте, — сказала она. — И не буду оскорблять вас советом немного поспать.

3

— Вот это да! — воскликнула Аллисон. — Милый, послушай. Ты не поверишь. Тебе известно, что было не одно, а несколько восстаний?

Холстон оторвал взгляд от папки, лежащей у него на коленях. Всю кровать, на которой он сидел, устилали бумаги, словно лоскутное одеяло — многочисленные стопки папок со старыми делами вперемешку с новыми. Старые надо было рассортировать, новые — рассмотреть, обдумать... Аллисон сидела за маленьким письменным столом в ногах кровати. Они жили в квартирке на одном из жилых уровней Шахты; в течение многих десятилетий квартира была поделена заново только два раза, поэтому у них с Холстоном оставалось лишнее место для невиданной роскоши: письменного стола и широкой двуспальной кровати — вместо обычной двухэтажной койки.

— Откуда мне-то об этом знать? — ответил он вопросом на вопрос. Жена повернулась к нему и заправила за ухо прядь своих густых волос. Холстон указал папкой на экран компьютера: — Весь день напролёт ты разгадываешь тайны, которым несколько сотен лет, и при этом считаешь, что я должен знать о них ещё до того, как ты до всего докопалась?

Она показала ему язык.

— Это просто так говорится. Мой способ доносить до тебя информацию. И почему ты такой нелюбопытный? Слышал хоть, что я сказала?

Холстон пожал плечами.

— А я никогда и не считал, что то восстание, о котором нам всё время талдычат, было единственным. Просто оно последнее. Если я чему-то научился на своей работе, так это тому, что преступления и беснующиеся толпы не уникальны, всё это уже было. — Он снова раскрыл папку, лежащую на его коленях. — Полагаешь, тот парень, воровавший воду, — первый в истории нашей Шахты? Или, может, думаешь, последний?

Аллисон повернулась к нему, её стул проскрежетал ножками по плиткам пола. Монитор на столе пестрел фрагментами данных, которые она выуживала из старых шахтных серверов, — останками информации, давно уже стёртой и сто раз перезаписанной. Холстону никак не удавалось понять, как работает процесс восстановления или как столь умная особа, компьютерный гений, оказалась настолько глупой, чтобы полюбить его, Холстона. Он давно бросил ломать себе над этим голову и просто принимал на веру и то, и другое.