Страница 3 из 3
Пусть, пусть телевизор! Экранная голубизна в темноте — это наша свеча конца-начала века. Горела на столе. Ненавязчиво горела. Мы, впрочем, тоже ведь заняты самими собой, и что нам шумящий Жириновский... что нам Явлинский... Зюганов... Медведи... ОВРаги...
А меж тем дело у них, у спорящих, было всерьез. Так называемый «круглый стол», когда выступают сначала скучновато и по кругу, а потом выясняют отношения кратко и вразнобой. Кто с кем. Кто за кем. И кто — кого. Смещаясь корпусом (но не разрывая наших с Лидой медлительных объятий), я этак меланхолично потянулся к ним рукой.
Дотянувшись кончиками пальцев, щелк! — я вырубил спорщиков всех разом. Не чтобы совсем темно. А чтобы совсем тихо.
— Зря, — говорит Лида.
Ничуть не зря. За окном-то луна.
— Понимаешь, — улыбнулась. — Я загадала. На ком ты кончишь, за того проголосую.
А лунный свет так и лился! Лил себя. (Глаза охотно свыкались с колдовским сиянием.) И тишина.
Мы оба помолчали. Медленно так, слаженно трудились — уже счастливо и уже легко, как на втором дыхании. Как с горки идти.
— Зря выключил. Чем тебе мешали?
— Извини.
— Я не колеблясь отдала бы свой голос.
Она красиво это сказала. Тонко и точно копируя чью-то знакомую интонацию с экрана. На что я, душой добр, подумал — ладно! Пусть. (Не убудет же нас с ней от этой необходимой народу круговой беседы.) И потянулся опять к ящику — привстал.
Лидуся, угадав, тоже потянулась туда же и заскользила, гибко смещаясь молодым телом вместе со мной. Я хочу сказать, что, привстав, мы очень согласно держались вместе. А наново включив телевизор, согласно же сместились к постели и проделали путь назад. Все удачно.
И опять лежали в комнатной голубизне. (Вот только звук я не восстановил. Ей, она шепнула, хватит картинки.)
А они на картинке тоже времени не теряли: трудились! Они убеждали каждый каждого в своей правоте. Но, конечно, особенно яро они убеждали всех нас — напрямую с экрана, — мелькая там и промелькивая просветленными лицами — без единого, впрочем, звука и слова. Ах, как напористо, как зримо сменяли друг друга! И все же я не уловил, как там у них и у нас к концу вышло.
Меня отвлекло в сторону. В голубизне комнаты (и к экрану спиной) я напридумывал (помню) в эти минуты странную лунно-телевизионную реальность.
Вот какую: у нас здесь сложился свой очень изысканный «круглый стол». Я вникал — я отслеживал взгляды: этакую вязь четырех взаимно сплетенных и потаенных переглядываний (или даже подглядываний). Это был наш интим:
экран (знаменитыми лицами) уставился и безусловно смотрел (в обход моей спины) на нагую Лиду —
нагая Лидуся смотрела в основном на меня (на мое медлительно подвижное плечо) —
нагой я — на луну —
а нагая луна, завершая круг, уставилась прямо в голубеющий экран ящика — на мельканье там знаменитых лиц (обнажавших, по полной, свои души).
Засмеялась:
— Угадай, о чем я подумаю, когда буду заталкивать их бюллетень в щель?
Ну вот. Грубовата иной раз. (Имя аукнулось.) Но, конечно, прощаю. Сам не лебедь.
— О чем?.. Угадай.
— Не знаю.
— А ты угадай!
— Наверное, о том, как твой кандидат втискивается в свой «вольво».
Она фыркнула:
— Вовсе нет.
— Ну, значит, как ты сама втискиваешь попку в узкую юбку.
— Нет! Нет!
— Значит, почтальон...
Я так и не угадал. Она хохотала:
— Какой глупый!
Смеялись оба мокрые — так крепко пробил нас трудовой чувственный пот. И оба шумно дышали. Лида-Лидуся, молодой бухгалтер, однако же и ей сердчишко давало знать!
Но только-только мне сладко подумалось о незаменимой в такие минуты чашке чая, как вдруг на стене заплясал луч. Свет... Фары машины... Я тотчас встал. Лидуся тоже. (Заметалась в темноте.) Спешно мы оба оделись.
Я — к их боковому входу-выходу, что со стороны веранды. Уйду садом.
Ее мужик... Уже года три, как он у Лиды, но в последнее время это похоже на финиш: отчаливает помаленьку наш мужичок куда-то в левую сторону. (Уже нечаст гость. Не балует Лидусю...) Открыл ворота. Ага! Въезжает... Закрыл...
Пока он там, на въезде, возится, мы прощаемся.
— Хорошо, что пришел... Поболтали, — говорит Лида. — Спокойной тебе ночи.
— Тебе вряд ли спокойная будет.
— Эт точно!
— Сейчас примется за тебя. Прямо с порога, а? Все по новой.
Она зевает:
— Э-а!.. Пусть его. Знаешь, девчонки в таких случаях говорят: второй — не первый!
Мы тихо смеемся.
Она:
— Он еще и телевизор сейчас же включит. Новостями всегда интересуется.
И тут мы оба смеемся громче, чем надо бы.
Она:
— Тс-с. С ума сошел...
Я шагнул в ночные запахи — шел садом. С глухим шуршанием (осторожно) ступал по траве. Вокруг всё были яблони, яблони... Разлапистые... Старые... Большие... Ни от кого не уходили и не бежали — деревья застыли в белесой лунной пыли.
Сад волнует. Я легко засмеялся... Я видел, что здесь, у деревьев, тоже свои выборы. Голосуют по старинке — сразу двумя руками. (Или даже тремя, четырьмя. Сразу всеми руками, сколько есть!) В полном согласии яблони вскидывали ветки к белому лунному свету.