Страница 93 из 101
Утратив веру, она более не искала утешения в церкви, к тому же запах фимиама тоже вызывал у нее рвоту.
О Марчелло она больше не думала, она более не видела его и сохранила о нем смутное воспоминание, как о далеком сне. Горькое настоящее захватило ее целиком.
Линдоро по-прежнему приходил в дом и приносил воду. Он поднимался наверх, весь красный и потный, ставил на пол ведра, окидывая свою жертву алчным взглядом. Орсола спешила удалиться в другую комнату и склонялась над работой, скрежеща зубами от едва сдерживаемой ярости. Линдоро удалялся, как избитая собака, но мысль завладеть этой женщиной волновала его кровь, он хотел бы теперь взять ее с собой, держать ее при себе, быть ее хозяином и продавать ее, как товар. Чувственность и жажда выгоды смешивались в одну страсть.
Как-то вечером он, стоя у ворот, выждал, пока Камилла не ушла, затем быстро поднялся, чтобы застать Орсолу одну. Когда он постучал в дверь, Орсола узнала его и растерялась.
— Чего ты хочешь от меня, чего хочешь? — спросила она глухим голосом, не открывая дверей.
— Выслушай меня минуточку, послушай! Не бойся, я не причиню тебе зла…
— Вон, собака, негодяй, убийца… — перебила его женщина резким голосом, собрав всю силу накопившегося в ней гнева против него. — Вон, вон!..
Но силы покинули ее… Она удалилась в свою комнату, зарылась лицом в подушку, начала кусать ее и разразилась слезами…
Нет иного выхода… Дочь Марии Камастра выпила пузырек купороса и умерла с трехмесячным младенцем во чреве. Дочь Клеменцы Иорио бросилась с моста и погибла в тине Пескары. Значит, и ей нужно умереть.
Когда эта мысль озарила мозг Орсолы, был послеполуденный час. Все колокола звонили во славу Тела Господня, большие стаи ласточек щебетали, кружились возле дворца Брины и собирались на арке на совещание. Над домами нависло багровое облако, быть может, похожее на то, которое низвергало пылающую смолу на безбожный Содом.
Эта мысль словно оглушила Орсолу, она помертвела от ужаса. Но мало-помалу, когда сознание позора убедило ее в необходимости этого шага, в глубине ее души проснулась жажда жизни, и все существо ее затрепетало. Вдруг она почувствовала, как горячая волна крови залила ее лоб и щеки. Встала со стула и заломила руки, словно борясь с новым желанием. Затем, сделав над собой усилие, вышла из комнаты, вошла в кухню и стала искать на столе стакан и коробку серных спичек. Сильный запах угля мучил ее, головокружение охватило ее мозг. Она нашла все, что ей было нужно, взяла спички и растворила серные головки в воде, затем вернулась в свою комнату и спрятала в углу под диваном смертоносный стакан.
— Боже мой! Боже мой!
Ей стало страшно оставаться наедине со своим планом. Она вдруг живо представила себе труп Христины Иорио, который понесли в тот день на носилках к дому ее матери: тело вздулось, как мех, а грязная тина засела в волосах, в углублении глаз, во рту и между пальцами посиневших ног…
— Боже мой! Боже мой!
Она вздрогнула, словно холодная суровая рука коснулась ее головы, дрожь пробежала по всем членам, ударила в голову, и ей показалось, что она видит, как в ее тело вонзается ланцет и отрывает кожу…
— Нет, нет, нет, — говорила она изменившимся голосом, как будто хотела оттолкнуть от себя что-то ужасное. Подошла к окну, выглянула на улицу, желая отвлечься.
Она долго оставалась в таком положении, пораженная зрелищем библейского пожара и стаей черных птичек. Слегка повернув голову, она увидела в тени комнаты странный свет: то было отражение золотого рога луны на одеждах Мадонны из Лорето и на развешенных по стенам медалях. Снова ужас охватил ее, она прижалась к подоконнику, еще больше высунулась из окна и стояла так, боясь шевельнуться. Как раз в это время начала подступать к ней вечерняя слабость, она стиснула отяжелевшую голову ладонями и закрыла глаза.
Ах!..
Вдруг в душе ее промелькнул слабый луч надежды. Да, да, как она забыла об этом?! Спаконэ, колдун, этот старик с длинной бородой, который совершает чудеса и исцеляет всякую немощь… Он часто разъезжает по окрестностям на маленьком белом муле, с двумя золотыми треугольными побрякушками в ушах, с целым рядом блестящих пуговиц, широких, как серебряные ложки без ручек. Множество женщин спешат ему навстречу, зовут его к себе в дом и благословляют его. Он исцеляет всякую болезнь известными травами, известными жидкостями, а то и просто таинственным мановением большого пальца или нашептыванием. Он должен иметь средство и против этого… да, да, должен иметь!
И Орсола снова увидела проблеск надежды, а слабость все подступала, подступала… Вот все предметы стали тонуть в сумерках, яркий день стал пропитываться пеплом приближающейся ночи, медленно и постепенно терять свой колорит. Какая-то ласточка прошмыгнула мимо окна, как летучая мышь, низко опустив голову. Вдруг дыхание лета пахнуло ей в лицо, заставило задрожать все вены и потрясло ее до глубины души.
Невольным и бессознательным движением она положила руки на живот и некоторое время держала их в таком положении. И в тайниках ее памяти пробудилось воспоминание об отдаленных днях выздоровления. Ах, тогда был март… великая сияющая улыбка природы… а над ее головой летали эти мягкие пушинки…
На следующее утро ей, благодаря хитрости, удалось уйти из дома, она вышла из города по новой Киэтской улице.
Спаконэ жил возле Сан-Рокко. Под сенью величественного друидского дуба он совершал свои чудеса и изрекал пророчества. Со всех окрестностей, на расстоянии двадцати миль в окружности, сбегались к нему, как к апостолу Провидения. Во время эпизоотий целые стада быков и лошадей собирались вокруг дуба, чтобы получить предохранительный талисман от болезни, следы лошадиных и бычьих копыт образовали как бы заколдованный круг на траве.
Когда Орсола вышла, на пескарской земле чередовались свет и тени. Облака быстро неслись от моря к горам, как обильно нагруженные водой караваны по Аравийской пустыне июньского неба. От прерывистых облаков отдельные полосы земли то погружались в тень, то ярко вспыхивали, и эти темно-синие движущиеся тени придавали полю сходство с архипелагом, среди которого плавали деревья и посевы. Пение птиц приветствовало созревание овса.
При первом же взгляде на эту панораму Орсола почувствовала необычное утешение, приволье полей, зелень, озаренная веселым светом, приятный запах воздуха, освежавшего все тело, — все это волновало ее кровь, и новая надежда при виде шири горизонта подкрепила ее. Гнетущая тоска уступила место двум чувствам: надежде на телесное спасение и страстному желанию достичь цели. В ее воображении вставал этот благодетельный старец, окруженный мистическим светом. Благодаря врожденной склонности к суеверию, она мысленно преображала эту фигуру, придавала ей гигантский рост, наделяла христианской кротостью. В ее памяти смутно проносилось все, что говорилось о нем в народе, и личность Спаконэ озарялась чудесным сиянием. Она вспомнила, что Роза Катэна во время ее болезни говорила о старце с каким-то благоговением и упоминала о его чудесах. Слепой Торрэди Пассэри пришел в Сан-Рокко и через три дня вернулся прозревшим, с каким-то темно-синим значком на виске. Женщина, по имени Спольторэ, в которую вселились злые духи, вернулась кроткая как агнец после того как выпила два глотка воды, хранившейся в маленькой сухой тыкве.
Так, мало-помалу во время пути, благодаря стечению благоприятствующих обстоятельств, в воображении Орсолы создался род легенды. «Так как люди без воли Бога ничего не в силах сделать, значит, — думала она, — старик был посланником неба, освободителем души от телесной зависимости, расточающим небесные милости падшим на земле». Не высшая ли надежда внезапно осенила грешницу почти божественными знамениями неба? Разве не засиял в вышине голубь в Духов день перед взорами молящейся? Не было ли то сиянием благого обета?
И вот в святой день Тела Господня исполнился этот обет. Орсола, согретая радостью веры, шла по пыльной дороге, не обращая внимания на трудность пути. С боков белели кусты, по краям высились звенящие тополя, серебряная листва которых отражала переменчивый свет солнца. Навстречу ей шли попарно или по три в ряд крестьянки виллы дель Фуоко, курносые карлицы с приплюснутыми губами, негритянки с белой кожей. А над всем этим носились быстрые облака.