Страница 80 из 101
После этого ее жизнь долго протекала мирно. Щит черепахи разросся и стал более темным, ежегодно показывались ростки табака, цвели и увядали, каждую осень стаи ласточек улетали в страну фараонов. В 1865 году великое состязание женихов увенчалось, наконец, победой дона Филено д’Ателио. Свадьбу отпраздновали в марте, закончив ее торжественным и веселым пиром, готовить дорогие и тонкие кушанья явились два отца-капуцина — брат Витторио и брат Мансуэто.
После упразднения обители из всей братии осталось только двое для охраны монастыря. Брат Витторио был шестидесятилетний старик, но румяный, сильный и веселый. Он был не прочь выпить. Маленькая зеленая повязка закрывала его больной правый глаз, зато левый так и сиял весельем и заражал им всех окружающих. С детства брат Витторио любил возиться со всяким зельем, и, так как он великолепно знал поварское дело, то господа часто приглашали его в торжественных случаях. Его движения были резки, но мохнатые руки, показывающиеся из широких рукавов, мелькали быстро и ловко, при каждом движении борода его развевалась, и его голос был оглушителен. Брат Мансуэто, напротив, был сухощавый старик с лысой головой, белой козлиной бородкой и желтоватыми глазами, полными необычайной кротости. Он возделывал огород и, собирая подаяние, разносил по домам овощи. Помогая своему товарищу во время исполнения последним поварских обязанностей, он принимал учтивую позу, он говорил на мягком ортопском наречии и часто, быть может, вспоминая легенду о св. Томмазе, восклицал: «Pe’li Turchi!» — поглаживая при этом одной рукой свой гладкий череп.
Анна внимательно смотрела, как монахи готовят кушанья, накрывают стол и сервируют его медной посудой. Теперь ей казалось, что, благодаря присутствию братьев — кухня превратилась в место священнодействия. Она не сводила глаз с брата Витторио и чувствовала даже какую-то робость, которую испытывают обыкновенные люди, созерцая людей, одаренных какими-нибудь высшими доблестями. Ее поражали уверенные жесты, с которыми великий капуцин сыпал в соус свои таинственные снадобья и какие-то особенно ароматные пряные вещества. Все же мало-помалу ее покорили кротость, смирение и скромная словоохотливость брата Мансуэто. Их связывала общая родина и то, что особенно притягивает друг к другу, — родное наречие.
Как только они разговорились, воспоминания о прошлом потоком хлынули из их уст. Оказалось, что брат Мансуэто знал Луку и находился в базилике как раз тогда, когда трагически погибла вместе с несколькими пилигримами Франческа Нобиле. Он даже помогал нести ее тело к дому Луки и теперь вспомнил, что на покойнице было желтое шелковое платье и золотое ожерелье…
Анне стало грустно. До сих пор в ее памяти это событие оставалось каким-то смутным пробелом, почти неизвестным моментом, благодаря продолжительному оцепенению, которое овладело всем ее существом после первых припадков падучей болезни. Но, когда брат Мансуэто сказал, что покойница теперь в раю, так как погибшие за религию причисляются к сонму святых, Анна испытала невыразимый восторг и вдруг почувствовала, как в ее душе растет необычайное благоговение к святости ее матери.
Затем они перешли к воспоминаниям о родных местах. Она начала говорить о базилике патрона своей родины, сейчас же припомнила внешний вид алтаря, расположение капелл, даже число церковной утвари, форму купола, облачения, расположения приделов и цвет оконных стекол. Брат Мансуэто сочувственно внимал ее рассказам. Так как он лишь несколько месяцев тому назад был в Ортоне, то он рассказал ей много нового: ортонский архиепископ принес в дар базилике золотую дарохранительницу, с инкрустациями из драгоценных камней. Братство Св. Духа отделало заново все деревянные и кожаные части скамей, а донна Бландино Онофрио вышила несколько церковных облачений: далматские ризы, епитрахиль и стихари.
Анна жадно ловила каждое слово земляка, и страстное желание увидеть эти новые вещи и снова взглянуть на старых начало положительно мучить ее. Когда капуцин замолчал, она взглянула на него, не будучи в состоянии скрыть робкой надежды. Приближается майский праздник. Не отправиться ли им?..
В середине мая Анна, с разрешения донны Кристины, начала собираться в путь. Ее сильно тревожила участь черепахи: оставить ли ее дома или взять с собой? Она долго колебалась, но, наконец, для того, чтобы быть уверенной в целости животного, решила нести ее с собой. Она уложила ее в корзину между своими платьями и банками с вареньем, которые донна Кристина поручила Анне передать донне Веронике Монтеферранте, настоятельнице монастыря Св. Екатерины.
С рассветом Анна и брат Мансуэто отправились в дорогу. Первое время Анна шла чрезвычайно быстро, сгорая от радостного нетерпения: ее волосы, уже почти совсем седые, непокорно вылезали из-под платочка. Брат едва поспевал за ней, прихрамывая и опираясь на свой посох, с его плеча свешивалась пустая сума. Дойдя до соснового леса, они сделали первый привал.
Было чудное майское утро. Лес тихо шумел, распространяя в воздухе приятный смолистый запах, небо было синее, как и находившееся вблизи море. Из коры деревьев сочилась прозрачная смола. Дрозды весело насвистывали свою незатейливую песенку. Все источники жизни, казалось, открылись на поверхности матери-земли.
Анна села на траву и предложила капуцину хлеб и сладости. Затем, за едой, началась беседа о грядущем празднике. Черепаха пыталась передними лапами приоткрыть корзину, и ее змеевидная головка усиленно ворочалась во все стороны, то высовываясь, то снова прячась под щит. Анна помогла ей выбраться наружу, и животное направилось по мху по направлению к миртовому кусту, медленно двигаясь вперед, быть может, смутно ощущая прелесть былой свободы. Ее щит среди зелени казался еще красивее.
Брат Мансуэто пустился в благочестивые рассуждения и стал восхвалять Провидение, которое снабдило черепаху домиком и погружало ее в зимнюю спячку. Анна рассказала, в свою очередь, несколько случаев, которые доказывали, что у черепахи кроткий нрав и покладистая натура. «О чем она думает? — вдруг спросила она и добавила: — О чем вообще думают животные?»
Брат не отвечал. Оба замолчали. С коры одной из сосен сползала вереница муравьев и растянулась по земле, каждый муравей тащил провиант, и весь этот бесчисленный рой выполнял свою работу весьма прилежно и в поразительном порядке. Анна наблюдала за этими неутомимыми тружениками, и в ее уме вдруг пробудилась наивная детская вера. Она стала рассказывать об удивительных жилищах, которые сооружают себе под землей муравьи. Брат с чувством глубокой веры говорил: «Хвала Богу!» И оба они глубоко задумались, сидя под зеленеющими деревьями и вознося в своих сердцах хвалу Господу.
В первом часу пополудни они добрались до ортонской местности. Анна постучалась в ворота монастыря и заявила, что хочет видеть настоятельницу. Она вошла в небольшой двор, в середине которого находился водоем, выложенный черными и белыми каменными плитками. Приемной служила низенькая комната, в которой стояло несколько скамей, две стены были забраны решетками, а две другие заняты распятием и образами. Анна тотчас преисполнилась чувством благоговения к торжественной тишине, царившей в этом месте. Когда за решеткой неожиданно показалась мать Вероника, высокая и строгая женщина в монашеском облачении, Анна испытала невыразимое волнение, словно перед ней появилось сверхъестественное видение. Спустя минуту, она, ободренная доброй улыбкой настоятельницы, в нескольких словах передала поручение своей госпожи, положила в углубление ниши банки с вареньем и стала ждать. Мать Вероника ласково поблагодарила ее, взглянула на нее своими прелестными карими глазами, подарила ей образок Девы Марии, протянула ей через решетку свою руку для поцелуя и исчезла.
Анна, вся трепеща, вышла из приемной. Когда она проходила по вестибюлю, до нее доносилось пение, ровное и приятное. Ей казалось, что хор поет где-то глубоко под землей. Проходя через двор, она увидала, что с высокой стены свешивается апельсиновая ветка, сгибаясь под тяжестью плодов. Когда она, наконец, вышла на дорогу, ей казалось, что она оставила за собой какой-то сад блаженства.