Страница 69 из 101
Джулио часто приезжал по делам из Милана в Рим. Однажды, он должен был приехать, и сестра моя торопилась идти вниз.
Мать запретила ей трогаться с места. Адриенна настаивала. Среди спора мать подняла руку. Они вцепились друг другу в волосы. Сестра дошла до того, что укусила мать за руку и сбежала вниз по лестнице. Но пока она стучалась у дверей Сержио, мать обрушилась на нее сверху, и тут же на лестнице произошла такая ужасная сцена, что я никогда ее не забуду. Адриенну отнесли в нашу квартиру замертво. Она заболела, у нее были судороги. Мать, исполненная раскаяния, окружила ее заботами, проявила необычайную нежность… Несколькими днями позже, даже еще не совсем оправившись, Адриенна бежала с Джулио. Но об этом я уже кажется рассказывала тебе.
Кончив свой наивный рассказ, не подозревая впечатления, произведенного на Джорджио этими вульгарными воспоминаниями, Ипполита принялась за прерванный ужин.
Минута прошла в молчании. Потом она прибавила, улыбаясь:
— Видишь, что за ужасная женщина моя мать. Ты не знаешь и не можешь себе представить, сколько я претерпела от нее мук, когда вступила в борьбу… с ним. Боже! Какая пытка!
В течение нескольких мгновений она сидела задумавшись.
Джорджио устремил на неосторожную женщину взгляд, полный ненависти и ревности, переживая в эту минуту все страдания двух лет.
Из обрывков ее неосмотрительных рассказов он воспроизвел в воображении всю домашнюю жизнь Ипполиты, причем не щадил ее личности, приписывая ей самые низменные свойства, самые недостойные проступки. Если свадьба ее сестры произошла под покровительством нимфоманки, то при каких условиях, в силу каких обстоятельств состоялось замужество Ипполиты?.. В какой среде протекла ее юность? Вследствие каких интриг попала она в руки омерзительного человека, чье имя она носила.
И ему представилась закулисная замкнутая жизнь многих мелкобуржуазных домов старого Рима, домов, распространяющих чад кухни вместе с запахом ладана церковных служб, домов, соединяющих в себе вредное влияние домашней среды и церкви. В его памяти воскресло предсказание Альфонса Экзили: «Знаешь, кто, вероятно, окажется твоим заместителем? Монти — деревенский купец, „mercante di campagna“ — у него много грошей».
И ему стало казаться, что Ипполита непременно кончит продажной любовью, с молчаливого согласия своих, которые мало-помалу уступят, соблазнившись жизнью без забот, без денежных затруднений, благосостоянием более полным, чем то, что давала им замужняя жизнь их дочери.
«Не могу ли я сам сделать то же — предложить Ипполите обеспечить ее положение? Она недавно говорила, что имеет какой-то план на предстоящую зиму. Не сможем ли мы устроить все денежным путем? Я уверен, что, обсудив выгоды и надежность подобного предложения, старая карга, ее мать, не окажет слишком сильного сопротивления при замене мною сбежавшего зятя. Быть может, мы станем блаженствовать до конца наших дней?»
Язвительные мысли нестерпимо жалили его сердце. Нервным движением он налил себе еще вина и выпил.
— Зачем ты так много пьешь сегодня? — спросила Ипполита, заглядывая ему в глаза.
— У меня жажда. А ты не пьешь совсем?
Стакан Ипполиты оставался пустым.
— Пей! — сказал Джорджио, собираясь налить ей вина.
— Нет, — ответила она. — Я предпочитаю по обыкновению воду. Никакое вино не нравится мне, кроме шампанского… Помнишь, в Альбано… помнишь смущение Панкрацио, когда пробка не вылетала и надо было прибегать к штопору.
— Я думаю, внизу, в ящике, еще осталась бутылка шампанского. Я пойду посмотрю.
И Джорджио быстро встал.
— Нет! Нет! Сегодня вечером не надо.
Она хотела удержать его, но, увидев, что он собирается спускаться вниз, сказала:
— Я иду с тобой.
И, веселая, легкая, она сошла с ним в нижний этаж, где помещался буфет.
Кандия прибежала с лампой. Они обыскали дно ящика и вытащили две последние бутылки с серебряными горлышками.
— Вот они! — воскликнула Ипполита с восторгом. — Вот они! Целых две! — Она поднесла их к лампе.
— Идем.
Выбегая со смехом из двери, она задела живот Кандии и остановилась, смотря на него:
— Бог да благословит тебя, — произнесла она. — Ты родишь Колосса. Скоро ожидаешь родов?
— Ах, синьора, с минуты на минуту, — отвечала Кандия. — Быть может, сегодня в ночь.
— Сегодня?
— Я уже чувствую схватки.
— Позови меня. Я хочу ухаживать за тобой.
— Зачем тебе беспокоиться? Мать рожала двадцать два раза.
И невестка семидесятилетней Цибелы, чтобы пояснить число, махнула четыре раза всеми пятью пальцами и потом выставила указательный с большим пальцем вместе.
— Двадцать два! — повторила она, и ее здоровые зубы сверкнули в улыбке.
Потом, устремив глаза на грудь Ипполиты, она сказала:
— А ты чего же медлишь?
Ипполита взбежала наверх по лестнице и поставила бутылки на стол. В течение нескольких минут она стояла неподвижно, словно задохнувшись от бега. Потом тряхнула головой.
— Взгляни на Ортону!
Она вытянула руку по направлению к иллюминированному городу, как будто бросающему навстречу ей волну веселья. Красный свет разливался над вершиной холма точно над кратером, а из центра города продолжали вылетать в темную лазурь неба снопы ракет и, расширяя свои круги, казались сияющим куполом, смотрящимся в море.
Над столом, заставленным цветами, фруктами и конфетами, кружились ночные бабочки. Пена благородного вина переполнила бокалы.
— Пью за наше счастье! — сказала Ипполита, протягивая бокал к возлюбленному.
— Пью за наш покой! — ответил Джорджио, чокаясь с ней.
Соприкосновение было так сильно, что бокалы разбились.
Прозрачное вино пролилось на стол и залило груду сочных персиков.
— Доброе предзнаменование! Доброе предзнаменование! — восклицала Ипполита, больше радуясь этому приключению, чем самому шампанскому.
И она прикоснулась к влажным плодам, сложенным перед ней. Это были великолепные персики, совершенно алые с одной стороны, словно заря окрасила их, когда они созревали на ветках. Странно яркий цвет, казалось, внедрял жизнь в эти плоды.
— Какая прелесть! — сказала Ипполита, выбирая самый спелый.
И, не очищая кожи, она впилась в него зубами. Желтый, точно мед, сок брызнул и заструился по углам ее рта.
— Теперь откуси ты.
Она протянула возлюбленному сочившийся персик таким же движением, как когда-то, в сумерки первого дня под дубом, она предлагала ему остаток хлеба.
Это воспоминание воскресло в памяти Джорджио, и он чувствовал потребность сообщить об этом Ипполите.
— Помнишь, — сказал он, — помнишь первый вечер — ты откусила тогда от только что испеченного хлеба и предложила его мне. Каким горячим, влажным был он… Помнишь? Он показался мне таким вкусным!
— Я все помню. Разве могу я забыть все самые мельчайшие подробности того дня?
Перед ней восстала тропинка, усыпанная дроком — свежий, нежный цветущий ковер под ее ногами. Несколько мгновений она молчала, очарованная этим поэтическим видением.
— Дрок! — прошептала она с грустной улыбкой сожаления.
Потом прибавила:
— Помнишь? Весь холм был покрыт желтыми цветами, и от запаха кружилась голова.
И после паузы произнесла:
— Какое странное растение! Теперь, глядя на разросшиеся кусты, кто бы мог представить себе их прежний вид.
Всюду во время своих прогулок встречали они эти кусты с длинными остроконечными стеблями, на вершине которых качались черные стручки, покрытые беловатым пухом, в каждом стручке находились семена и притаился зеленый червячок.
— Пей, — сказал Джорджио, наливая искрящуюся влагу в новые бокалы.
— Пью за будущую весну нашей любви, — шепнула Ипполита.
И выпила все до последней капли.
Джорджио тотчас же наполнил ее пустой бокал.
Она опустила пальцы в коробку со сладостями, спрашивая:
— Чего ты хочешь — амбры или розы?
Это были восточные лакомства, присланные Адольфом Асторги: род вязкого теста цвета амбры и розы, начиненного фисташками и такого ароматичного, что во рту ощущался вкус свежего медоносного цветка.