Страница 3 из 15
А потом они мчались домой в том же такси, прижавшись друг к другу, думая, что это навеки…
Сулин вздохнул. Разве он мог тогда предполагать, что через пять лет она пошлет его в багажник. Он злился, ругал себя за то, что согласился. За то, что всегда и во всем уступал. Чем больше его мотало и било в темной норе, тем сильней он ненавидел жену.
— Бежать! — пронеслось в голове. — И немедленно!
Он решил выпрыгнуть из багажника, когда такси остановится у светофора, и стал ворочаться в своем логове, пытаясь открыть крышку. Зазвенели какие-то банки, и Дмитрий почувствовал ладонью маслянистую жидкость. Забыв, где он находится, Сулин в страхе подпрыгнул, ударился, заскулил, притих и вдруг увидел полоску света: от удара крышка приоткрылась. Путь к свободе был открыт. Мелькали неоновые вывески, витрины. Высоко в небе проплывали буквы световой рекламы: «…звоните по тел…». Дмитрий жадно дышал сырым воздухом.
«Сейчас будет угол Даниловской и Молодежной, — волнуясь, думал он. — Там светофор. Если красный, бегу…»
Такси остановилось, но Сулин не двигался. Боязнь, что люди увидят его выскакивающим из багажника, вдруг сковала Дмитрия.
«Можно опозориться, — тоскливо размышлял он. — Надо дотерпеть».
Ярость всколыхнула всю его душу. Ему захотелось избить эту тварь, эту гнусную бабу, называемую его женой. Ну нет, бить ее он не станет. Он, Сулин, до этого не опустится. Он просто уйдет. Выйдет из багажника, повернется и молча уйдет. Навсегда. Она, разумеется, бросится за ним, начнет умолять, плакать. Но он даже не остановится. Он будет уходить все дальше и дальше… Квартира, вещи — пусть все останется ей! Пусть подавится! Он молод, здоров, он всего добьется. А ты, Алиса, еще будешь кусать локти, обливаться слезами, но будет поздно!
Сулин представил убитую горем жену, бегающую по городу с красными от слез глазами, с распущенными, нечесаными волосами, хватающую прохожих за рукава, дико воющую: «Верните мне Митю!», и ему стало легче. Он немного успокоился, лег поудобней.
В щель был виден «Москвич», идущий следом. За рулем сидела женщина в очках, рядом с ней возвышался бульдог с ожерельем медалей. Дмитрий долго разглядывал женщину, похожую на польскую актрису. Бульдогу это, видно, не понравилось. Он тронул лапой хозяйку и, поменявшись с ней местами, сел за руль. «Москвич» стал быстро приближаться. Морщинистая морда бульдога росла, надвигалась на Сулина и вдруг начала протискиваться в щель.
Простонав, Сулин открыл глаза. Над ним склонилось лицо таксиста.
— Спит, — с уважением сказал кавказец. — Маладэц! Мужчина!
Дмитрий с трудом вылез из багажника. Затекшие конечности повиновались плохо. От него пахло выхлопными газами и солидолом.
Алиса пыталась вытащить тумбочку из машины.
«Надо уходить», — вяло подумал Сулин, топчась на месте.
— Митя! — нервно крикнула жена. — Я надрываюсь, а ты стоишь!
Сулин вздохнул и ухватился за тумбочку, лежащую ножками кверху, как заколотая свинья. Алиса с таксистом уложили покупку ему на спину, и Дмитрий медленно потащился на пятый этаж.
Через пятнадцать минут тумбочка стояла в квартире. Счастливая Алиса суетилась вокруг нее, пробуя различные комбинации ваз, кувшинчиков и осенних листьев. Сулин сидел в кресле у телевизора, блаженно вытянув ноги…
Обычный день
Восемь часов утра. За окном темно. Сулин, некрасивый после сна, сидит на кровати, свесив худые ноги. Дом полон звуков. Поют краны, звенят во дворе ведра, ударяясь о челюсти мусорной машины, с топотом сбегают по лестнице соседи.
Сулин встает, делает наклон туловищем, колеблется, продолжать ли зарядку, и приступает к водным процедурам. Помориновая змейка струится из тюбика. Вода сбегает по груди и застревает в редких зарослях каплями мутной росы.
Хлопает дверь: Алиса убежала на работу, дочь — в школу. На щеках Дмитрия пасется электробритва. Голова слегка откинута, точно рядом прыгает пес, пытаясь лизнуть его в лицо. Стакан кофе, прямоугольник бутерброда — с завтраком покончено.
Сулин поднимает воротник пальто и ныряет в декабрьское утро. С капустным хрустом сжимается под ногами снег. Красный от бессонницы глаз Луны следит за людскими ручейками, стекающими к автобусной остановке. Когорты штурмуют транспорт. Много здоровых мужчин, не желающих оставаться. Сулин оттеснен. Последний счастливчик замирает в дверях, повиснув на чужом воротнике. Обозленная женщина в бессилии тыкает кулачком его узкую спину. Автобус трогается.
До начала рабочего дня остается пять минут. Отступать некуда. Распухший «Лаз» выползает из-за угла.
Дмитрий бросается на приступ. Прямо перед ним с визгом распахиваются дверцы, и он ныряет в теплое чрево автобуса.
«Прощайте, женщины с детьми, морщинистые пенсионеры, прощайте, девушки-пионервожатые и вы, будущие матери. Мне жаль вас, но я спешу».
Так думает Сулин.
Судьба свела его с человеком в очках. Они запрессованы животами друг к другу. Между их носами не более трех миллиметров. Отвернуться невозможно. Дмитрий грустно смотрит на очкарика, очкарик, не мигая, строго изучает Дмитрия.
«Безжизненное лицо, — думает Сулин, — скорей всего, чиновник-бюрократ…»
«Неприятный тип, — размышляет очкарик, — потасканное лицо. Наверное, бабник и прохвост…»
Здоровяк, стоящий позади Дмитрия, вдруг хочет выйти и налегает на Сулина. Губы Дмитрия неумолимо приближаются к бюрократу. Кажется, что поцелуй неизбежен. Очкарик дергается и обреченно затихает, точно невеста, выходящая замуж не по любви. К счастью, здоровяк рванулся к другой двери, и Сулин отпрянул от «невесты».
На работу Дмитрий приходит с опозданием. Нужно расписаться в тетради, хранящейся в кабинете шефа.
— Здравствуйте, Павел Тимофеевич, — говорит Сулин, неслышно входя к шефу.
— Здравствуй, — отвечает Камодов, не отрывая взгляда от бумаг.
Он делает вид, что его совершенно не интересует опоздание Сулина. Но Дмитрий знает, что шеф с точностью до минуты засек нарушение и теперь периферийным зрением следит за тетрадью. Дмитрий ставит в графе «Прибытие» — 9-20, в графе «Причины опоздания» пишет: «Транспортная проблема», расписывается и хочет уйти. Но Камодов останавливает его и вручает листок с длинными формулами.
— Просчитай для трех режимов, — сухо говорит шеф. — Это надо сделать сегодня.
Сулин понимающе кивает и быстро выходит из кабинета, словно спешит приступить к заданию.
В его комнате тихо. Коллеги борются с остатками сна. Стол Дмитрия стоит у окна. Сулин сидит спиной к остальным. Несколько лет назад, когда отдел переводили в эту комнату на первом этаже, никто не захотел сидеть у окна: зимой — прохладно, летом — жарко, и круглый год — взгляд в спину. Кинули жребий, место выпало Сулину. Вначале он расстроился, но потом понял, что это был выигрыш.
Окно, выходящее на тротуар, связывает его с внешним миром. По тротуару шагают люди. Дмитрий видит лишь их головы. Головы появляются внезапно, точно персонажи в кукольном театре, встречаются, открывают рты, что-то беззвучно произносят, покачиваются и расходятся.
Подоконник уставлен кактусами, похожими на небритых идолов. Они почти укрывают Сулина от уличных взглядов, но прохожий, с любопытством глядящий в окно, вдруг замечает немигающие глаза, притаившиеся за кактусами, вздрагивает и убыстряет шаг.
Сулин не любит свою работу. Он это понял давно. Можно было бы подыскать другое место, но всякие переходы несут новые хлопоты, волнения. Да и где гарантия, что новая работа понравится… Для собственного успокоения Дмитрий придумал теорию: всякая служба скучна и неинтересна. А в таком случае должно быть все равно, чем заниматься. Главное, считал Сулин, уметь находить положительные моменты. В своей работе он насчитывал несколько достоинств. Во-первых, можно думать о чем угодно и сколько угодно, не нарушая при этом трудовую дисциплину. Во-вторых, если не рыпаться и жить тихо, ни у кого нет к тебе претензий. И, наконец, в-третьих, не надо изобретать ничего нового, есть готовые формулы, которые достаточно иметь под рукой.