Страница 17 из 57
Первое, что поразило Рыбина, когда он пришел в ИПП, была свободная посещаемость. Сотрудники приходили на работу когда вздумается, засиживались допоздна и вообще жили вольготно. Роман Петрович повел решительную борьбу с такой разболтанностью. Он был твердо уверен, что все научные сотрудники — шалопаи, которым платят слишком много, и считал главной своей задачей приучить их к дисциплине. С этой целью он ввел утренние проверки. В первый же день попалось человек сорок, опоздавших к началу работы. Рыбин собственноручно переписал проштрафившихся, он ни о чем их не спрашивал, не читал нотаций — лишь молча регистрировал факты, и это давящее спокойствие вызывало у сотрудников тревогу. Находились, правда, умники, доказывавшие Роману Петровичу, что творческую деятельность нельзя регламентировать.
— Мы совы! — заявляли они. — Нам думается хорошо лишь в поздние часы!
— Хоть совы, хоть филины! — бесстрастно отвечал Рыбин. — Думать вы должны от звонка до звонка в специально отведенных местах!
От утренних проверок он перешел к послеобеденным и вечерним. В результате порядок восторжествовал, а производительность снизилась.
В знойные летние месяцы Роман Петрович устраивал регулярные облавы в районе пляжа. Операции он проводил весьма искусно. Так, например, в рабочее время пляжный диктор объявлял, что сотрудника ИПП — фамилия не называлась — просят срочно явиться в радиоузел. Нарушители трудовой дисциплины сбегались на зов прямо в плавках, попадая в руки Рыбина. Иногда он подплывал к берегу, ползком выбирался из воды и медленно, точно крокодил, двигался на животе по песку, фиксируя прогульщиков. Этот способ, конечно, требовал хорошей физической подготовки, но недаром Роман Петрович служил когда-то по спортивной части…
Впрочем, деятельность его не ограничивалась проверками посещаемости. Неистощимая фантазия администратора позволяла ему постоянно вводить какие-нибудь новшества. Так, например, он решил, что сотрудники, уходя с работы, должны оставлять свои удостоверения в Институте. С этой целью он заказал в мастерских многоэтажную вращающуюся башенку с множеством ячеек, которую установил в вестибюле, рядом с вахтером. Поскольку палец в ячейки пролезть не мог, удостоверения приходилось извлекать специальными щипчиками, висящими на леске. По утрам у башни начиналась давка, всё пытались вращать ее одновременно, ища свою ячейку и ругаясь. Роман Петрович стоял в сторонке, невозмутимо наблюдая за вавилонским столпотворением. Если же какой-нибудь несдержанный товарищ подбегал к нему и выражал протест, Рыбин молча смотрел на него, затем твердо и громко произносил:
— Стадо, в которое вы себя превращаете, есть результат вашей собственной неорганизованности! Мы будем пресекать подобные безобразия!
Твердость тона и это загадочное «мы» вызывали у недовольного замешательство, и он возвращался к башне, чтобы искать свою ячейку.
Все, что делал Роман Петрович, — доставал ли из кармана платок, разговаривал ли по телефону, надевал ли очки — любое его движение было преисполнено значительностью и вызывало у людей слабых чувство собственной неполноценности. Недовольные Рыбиным пытались на него жаловаться, но без успеха, ибо он пользовался покровительством Горячина. Более того, отправляясь на важные переговоры, директор брал с собой в качестве адъютанта Романа Петровича, используя его представительную внешность, но запрещая при этом открывать рот.
Излюбленным занятием Рыбина было стоять в центре институтского вестибюля. Часами возвышался он здесь, напротив стеклянных дверей, и, полный таинственных дум, оцепенело смотрел вдаль, на дорогу, словно ждал гонца с важной вестью.
На этом посту и нашел его Бандуилов. Не решаясь отвлечь его от созерцания, Алексей остановился в двух шагах от Рыбина.
— Я вас слушаю! — вдруг произнес Роман Петрович, по-прежнему глядя на дорогу. Алексей даже оглянулся, желая убедиться, что слова относятся к нему. Назвавшись, он протянул Рыбину официальное письмо от журнала. Роман Петрович принял его королевским движением, но читать в вестибюле не стал, а повел гостя в свой кабинет. Там, нацепив очки, он долго изучал текст, затем столь же долго смотрел на Бандуилова, но тот не только не смутился, но даже наоборот — слегка улыбнулся, что, вероятно, совсем не понравилось Роману Петровичу.
— Опоздали! — кратко произнес он.
— Как же так… — заволновался Алексей.
Рыбин невозмутимо взял в руки карандаш и чистый лист.
— Давайте подсчитаем вместе, — сказал он, — чтобы получить ясную и объективную картину! На корабле тридцать пять кают для пассажиров. В каждой каюте по два места. — Он перемножил. — Итого — семьдесят вакансий. Если взять еще вас, получится один лишний…
— Согласен быть семьдесят первым, — сказал Бандуилов.
— Где же вы будете спать? — сухо спросил Рыбин.
— На палубе, — просто ответил Алексей, — в салоне, трюме, где угодно — какая разница…
— Очень плохо, что вы не чувствуете разницу! — взгляд Романа Петровича уперся в бритую голову Бандуилова. В ее бесстыдном блеске чудилось Рыбину нечто неприличное и аморальное. — Вы представьте себе на минуту, что корабль потерпит крушение. Спасательные средства рассчитаны только на семьдесят человек. Этих мы спасем. Что же касается семьдесят первого… — печальную концовку он не договорил.
Алексей понял, что дальнейшие уговоры бесполезны, и если он еще пытался уломать Рыбина, то делал это, скорей, от досады.
— Роман Петрович, проблема ящера — дело общегосударственное. Я готовлю материал, который будет читать вся страна! Я просто обязан присутствовать на семинаре…
— Уж не хотите ли вы сказать, — холодно спросил Рыбин, — что я должен уступить вам свое место на корабле?
— Ну что вы! — смутился Бандуилов. — Я прошу войти в мое положение…
Роман Петрович сидел в кресле загадочный, как сфинкс.
— Свободных мест нет! — решительно повторил он, давая понять, что разговор закончен.
К счастью для Алексея, вопрос уладился быстро, как только вернулся из Москвы Горячин. Лавр Григорьевич, вызвав к себе Рыбина, указал на сидящего в кабинете корреспондента и сказал:
— Это товарищ из журнала. Организуй ему место на корабле. Он должен плыть с нами!
Ни один мускул не дрогнул на лице Романа Петровича, словно и не было у него разговора с Алексеем.
— Обеспечим, — деловито ответил Рыбин. — Могу идти?
— Иди, иди! — кивнул ему директор, и Роман Петрович, величественно пятясь, покинул кабинет.
СОСЕДИ ПО КАЮТЕ
Десятого июля, ближе к полудню, «Интеграл», отвалив от пристани, отправился в трехдневное плавание по Утиному озеру. Провожающих практически не было. Лишь чья-то жена печально размахивала пакетом с пирожками и вареными яйцами, а ученый муж строго кричал ей с корабля: «Домой! Кому сказано — домой!» Зеваки, толкущиеся на пристани, высказывали различные догадки относительно целей экспедиции, но все сходились на том, что эта затея как-то связана с ящером… Лавр Григорьевич возвышался на капитанском мостике с огромным биноклем и был похож на адмирала, ведущего эскадру к мысу Горн. Рядом с ним капитан «Интеграла», тихий пожилой человек с ватой в ушах, был совершенно незаметен. Участники семинара, навалившись на борт, шутили, смеялись, но в глазах их пряталась тревога, так что веселились они, скорей, для собственного успокоения.
Судно резво бежало по зеркальной глади. Бандуилов, затерявшись среди ученых, бродил по палубе, прислушивался, приглядывался, набирался впечатлений, которые могли бы ему пригодиться. Пассажиры беседовали о разном, но научных тем не касались, о ящере же не вспоминали, приберегая силы для научных споров…
На корме Алексей встретил Гужевого. Перегнувшись через борт, он что-то высматривал в воде.
— Отдыхаем, Василий Степанович? — спросил Бандуилов.
— Пассивность есть высшее проявление активности! — не оборачиваясь, ответил Гужевой и добавил: — Он где-то рядом…
— Кто? — не понял Бандуилов.