Страница 3 из 33
— Располагайтесь, ребятушки, — сказала она, и я понял, что тоненький дискант как раз принадлежал ей, — кроватей мало, так что по двое, по трое. Девочки с девочками, мальчики с мальчиками.
— Я лично — с девочками, — хохотнул мальчуган, по голосу тот, что возвестил: «Привал, братцы, привал».
— Уймись, Серега, — мирно сказала женщина, — устали все.
Комендантша захохотала, лампа в ее руке запрыгала, свет швырял туда-сюда желточные лица-блинчики, они сжимались и расплывались, румяное солнце над беличьей шубой зорилось лубочной улыбкой, и весь кукольный этот маскарад, мелькнув мимо моих глаз, ушел в пляску камуфляжных пятен на лоскутном одеяле у окна: я заснул.
Серый рассвет только тяжело навалился на маленькие окна. Светлее от него почти не стало.
Я вышел в сени, выстудившиеся за ночь, увидел в углу железный рукомойник над ржавым ведром, подергал рукомойник за хоботок. Скудная холодная струйка наполнила ладони. Я приложил воду к лицу, вытер его носовым платком.
Комендантши в сенях не было — на ее койке валялся залоснившийся армейский полушубок. Приоткрыв дверь на крыльцо, я увидел, что возле поленницы комендантша в одном своем коротеньком ситцевом платье колет дрова. Поленья взвизгивали под колуном, как девчата на гулянке — коротко и бойко и со вздохом валились в снег.
— Помочь? — крикнул я комендантше.
— Сами, — она махнула над головой колуном. — Нам гимнастика. А вам куда ехать-то?
— В Вялки, — сказал я.
— Ну вот — всем в Вялки. Матильде Ивановне с лилипутами тоже в Вялки на выступление. С Матильдой Ивановной познакомились?
— Нет. С какой это?
— Да лилипутская начальница, ночью же после вас приехали. Они от области тут с выступлениями разъезжают, а она над ними начальница. — Комендантша повернула голову к дороге, идущей рядом с поленницей, и добавила: — Вот и им в Вялки. Ну, дал Филимонов лошадь?
Из-за поленницы вышла девушка в синем пальтишке с пушистым воротником, в довоенных фетровых ботах. Она постучала ногой о ногу, сбивая с бот прилипший снег. Значит, она и была библиотекарша из Вялок.
— Не дает, — сказала она, — придется идти пешком.
Комендантша положила топор в снег:
— Ничего, молодые. Да и без вещей. А вот им тоже в Вялки, а у них поклажи цельный воз. И у лилипутов поклажа. Да и не дойти им — шажочки у них маленькие. А вы молодые, дойдете. Не мороз. Март — не январь.
— Да, март. Это мой месяц, — сказала девушка.
— Рождение? — уточнила комендантша.
— Нет. Просто мой месяц.
— Ничего, транспорт добудем, — сказал я. — Если нам необходимо в Вялки, должен появиться транспорт до Вялок.
Тут же на дороге загрохотала полуторка, и, подрулив к Дому колхозника, шофер высунулся из кабины:
— Есть кто до Вялок?
Она сошла у зеленого домика с белыми резными наличниками, над крыльцом которого тоже резными деревянными буквами было выложено: «Библиотека».
Она спросила:
— Может быть, вы оставите пока аппаратуру у нас в библиотеке?
— Пожалуй, — сказал я и стал через борт грузовика спускать камеру, «яуф», кофр со светом.
Лилипуты темпераментно махали нам маленькими ручками. Это было уже, хоть и краткое, но расставание: мы проспали ночь под общим кровом, мы десять верст весело тряслись в одном кузове.
Из кабины лучилось лубочное солнце, лик Матильды Ивановны:
— Ждем на представление!
Я внес аппаратуру в «зал» библиотеки — небольшую комнату с самодельными полками и старомодной книжной этажеркой. На стенах висели приколотые кнопками портреты знаменитых писателей, вырезанные из журнала «Огонек». Только портрет Пушкина был оправлен деревянной резной рамочкой.
Я сказал с веселым хвастовством:
— Ну, что я говорил? Стоило мне пожелать — и транспорт тут как тут. Держитесь меня, я везучий.
— Наверное, потому что вы знаменитый. А может быть, вы знаменитый, потому что везучий. Я не знаю, как бывает у знаменитостей.
Я уже был знаменитым. Ну, известным, во всяком случае: о моих фронтовых съемках писали все газеты, два моих послевоенных фильма были удостоены Сталинской премии. Но к везенью это не имело отношения, я хорошо протрубил и под огнем, и на самых трудных объектах после войны.
Но что правда, то правда: стоило мне чего-то пожелать, и это тут же оказывалось под рукой, бралось само собой из самых непредвиденных источников.
— Однако ночью, когда встал ваш «виллис», вам все-таки не повезло.
— Как это не повезло? А знакомство с вами?
Я сказал это просто так, чтобы доставить ей удовольствие, но она ответила серьезно:
— Это — март.
И тут я сообразил, что сам-то назвал себя еще в машине, даже рассказал кое-что из операторских баек, а как ее зовут — не знаю.
— Меня зовут Зюка, — сказала она.
— Зюка? А полное имя — как?
— Гражина.
— Зюка — Гражина? Не вижу логики.
— А зачем вам логика? — она искренне удивилась.
Это было двадцать лет назад. Ей было двадцать три года. Мне — тридцать три.
Апельсиновая мякоть гостиничного дивана наполнилась теплом моего тела, но самому мне вдруг стало зябко в поляризованном полумраке. Уже не пугал и не грел коричневатый солнцепек на склоне Ликобетоса, с которого пропала Зюка. Ее не было там, но голос еще не покинул холм:
— Ты мифотворец. Гомер — двадцать четыре кадра в секунду.
Я пустил мысль в погоню за ней и настиг на мосту через канал, отрезающий полуостров Пелопоннес от остальной части Греции.
Зюка стояла у парапета и смотрела вниз на канал, огражденный восьмидесятиметровыми плоскими песчаными стенами. Там, на дне этой немыслимой глубины, голубая полоска канала была натянута прямо и упруго, точно длинное полотнище крашеного холста, расстеленного для просушки.
На мосту группа американских старух туристок в одинаковых синих беретах с белыми помпонами стискивала стоящего неподалеку от них гида, который что-то объяснял туристам. Береты как по команде поворачивались туда-сюда. Зюка сказала мне:
— Посмотрите направо — там Ионическое море, посмотрите налево — там Эгейское море.
Гид выдал порцию информации и пересчитал старух по помпонам. Потом пересчитал еще раз и взволнованно закричал:
— Двадцать два! А было двадцать три! Где двадцать третий?
Береты закачались, и тут обнаружилось, что одна старушка с краю группы осела на асфальт, сморенная жарой и обилием сведений. Гид бросился к ней. Старуху подняли, группа двинулась с моста к веселому шатру придорожного кафе, бормоча хором: «Воды, нужно дать воды! Необходимо смочить голову!»
А мы с Зюкой остались. Мы — крошечный островок, омываемый двумя морями. Ионическим и Эгейским.
— А кто твой муж? — спросил я.
— Работник нашего торгпредства в Афинах, я же сказала.
— Это ты сказала. — Она сказала это еще в Пирее, правда.
Нет, не в Пирее, а назавтра на спуске с холма. Когда я сказал ей: «Я сейчас еду в Пелопоннес. Поедем со мной, через день вернемся. Это так — предварительное знакомство с объектом».
Конечно, мне нужно было ехать туда не на день, а по меньшей мере на неделю, но ведь на неделю она бы не поехала. А мне необходимо было, чтобы она поехала. Я почувствовал, что не могу поехать без нее, я вышел в город, огромный город, чтобы встретить ее и позвать. И конечно, сразу встретил. Случайно. И я не соврал, что мне нужно на день, а не на неделю. Я уже верил, что на день. И потому, что мне хотелось несбыточной этой поездки, Зюка сказала:
— Поедем. Я только зайду домой и позвоню в торгпредство мужу. — А потом добавила: — Жаль, что в Пелопоннесе не идет снег и не ходят паровозы. Паровозы, вокруг которых снег перемешан с искрами.
Я не понял, о чем она говорит, я уже отвык от ее непостижимых ассоциаций. Но теперь это не раздражало меня.
— Кто твой муж? — повторил я.
— Работник торгпредства.
— Это ты сказала. Но не сказала, кто он. Я его знаю?
— Конечно, знаешь, — Зюка низко наклонила голову, словно хотела заглянуть под брюхо моста, — Скворцов. Николай Николаевич.