Процесс

– Кто тут? – спросила фройляйн Бюрстнер, испуганно оглядываясь.

– Это я! – сказал К. и вышел к ней.

– Ах, господин К.! – с улыбкой сказала фройляйн Бюрст-нер. – Добрый вечер! – И она протянула ему руку.

– Я хотел бы сказать вам несколько слов сейчас, вы разрешите?

– Сейчас? – сказала фройляйн Бюрстнер. – Именно сейчас? Как-то странно, правда?

– Я вас жду с девяти часов.

– Ведь я была в театре, вы же меня не предупредили.

– Но повод к нашему разговору возник только сегодня.

– Ах так! Ну что ж, в сущности я не возражаю, вот только устала я до смерти. Зайдите на минутку ко мне. Тут нам разговаривать нельзя, мы весь дом перебудим, а мне не то что жаль этих людей, а неловко за нас самих. Погодите, сейчас я зажгу у себя свет, а вы тут потушите.

К. так и сделал и выжидал, пока фройляйн Бюрстнер шепотом еще раз позвала его к себе.

– Садитесь, – сказала она и показала на диван, а сама осталась стоять у кровати, несмотря на то что она, по ее словам, очень устала; даже свою маленькую, в изобилии украшенную цветами шляпку она не сняла. – Так что же вы хотели сказать? Мне, право, любопытно.

Она слегка скрестила ноги.

– Возможно, вы опять скажете, – начал К., что дело не такое уж срочное и сейчас слишком поздно для обсуждений, но…

– Эти вступления мне всегда кажутся лишними, – сказала фройляйн Бюрстнер.

– Это облегчает мою задачу, – сказал К. – Сегодня утром, отчасти по моей вине, в вашей комнате наделали беспорядок, притом чужие люди, против моей воли, но, как я уже упомянул, по моей вине; за это я и хотел перед вами извиниться.

– В моей комнате? – переспросила фройляйн Бюрстнер, испытующе глядя не на комнату, а на самого К.

– Вот именно, – сказал К., и тут они оба впервые взглянули друг другу в глаза. – Но о причине всего происшедшего и говорить не стоит.

– Да это же самое интересное! – сказала фройляйн Бюрстнер.

– Нет, – сказал К.

– Что ж, – сказала фройляйн Бюрстнер, – не буду вторгаться в ваши тайны, и, если вы утверждаете, что это неинтересно, я вам возражать не собираюсь. И я вас охотно прощаю, раз вы об этом просите, особенно потому, что никаких следов беспорядка я не вижу.

Крепко прижав опущенные руки к бедрам, она обошла всю комнату. У циновки с фотографиями она остановилась.

– Смотрите-ка! – воскликнула она. – Все мои фотографии разбросаны. Фу, как нехорошо! Значит, кто-то хозяйничал в моей комнате.

К. только наклонил голову, проклиная в душе чиновника Каминера за то, что он никогда не мог сдержать свою бестолковую, бессмысленную суетливость.

– Странно, – сказала фройляйн Бюрстнер, – странно, что мне приходится запрещать вам именно то, что вы сами должны были бы запретить себе: в мое отсутствие входить ко мне в комнату.

– Я уже объяснил вам, фройляйн, – сказал К. и подошел к фотографиям, – ваши фотографии разбросал не я; но так как вы мне не верите, то придется признаться, что следственная комиссия привела трех банковских чиновников и один из них – я его при ближайшей возможности выставлю из банка – очевидно, перебирал ваши фотографии. Да, здесь была следственная комиссия, – добавил К. в ответ на вопросительный взгляд фройляйн Бюрстнер.

– Из-за вас? – спросила она.

– Да, – ответил К.

– Быть не может! – воскликнула барышня и рассмеялась.

– Может, – сказал К. – разве вы считаете, что на мне никакой вины нет?

– Ну, как сказать – никакой! – ответила барышня. – Не буду высказывать мнение, которое может иметь серьезные последствия, да я вас и не настолько знаю, но срочно присылать на дом следственную комиссию, наверно, стали бы лишь из-за тяжкого преступника. А так как вы на свободе и, судя по вашему спокойствию, из тюрьмы не удирали, значит, никакого тяжкого преступления вы совершить не могли.

– Да, – сказал К., – но ведь следственная комиссия могла установить, что я невиновен или, во всяком случае, не настолько виновен, как предполагалось.

– Конечно, и так может быть, – в раздумье сказала фройляйн Бюрстнер.

– Вот видите, – сказал К. – Очевидно, вы не очень-то разбираетесь в судебной процедуре.

– Нет, конечно, – сказала фройляйн Бюрстнер, – и часто об этом жалею, мне хотелось бы все знать, и как раз судебные дела меня особенно интересуют. Суд вообще страшно увлекательное дело, правда? Но я, конечно, пополню свои знания в этой области: с будущего месяца я поступаю в канцелярию адвоката.

– Очень хорошо! – сказал К. – Тогда вы мне хоть немного поможете в моем процессе.

– Вполне возможно, – очень сосредоточенно сказала фройляйн Бюрстнер. – Почему бы и нет? Я очень люблю применять свои знания на практике.

– Нет, я серьезно, – сказал К., – или, во всяком случае, полусерьезно, как и вы. Привлекать адвоката не стоит – дело слишком мелкое, но советчик мне очень может понадобиться.

– Да, но, если мне стать вашим советчиком, я должна знать, о чем идет речь, – сказала фройляйн Бюрстнер.

– В этом-то и загвоздка, – сказал К., – я сам ничего не знаю!

– Значит вы надо мной подшутили, – сказала фройляйн Бюрстнер глубоко разочарованным тоном. – Но выбирать для шуток такое позднее время совсем неуместно. – И она отошла от стены с фотографиями, где стояла рядом с К.

– Что вы, что вы! – сказал К. – Я вовсе не шучу. Странно, что вы мне не верите! Все, что я знаю, я вам рассказал. Даже больше, чем знаю; в сущности, никакой следственной комиссии не было, это я так назвал ее, потому что не знак, как еще можно ее назвать. И вообще никакого следствия не было, меня просто арестовали, но приходила целая комиссия.

Фройляйн Бюрстнер опустилась на диван и опять засмеялась.

– Как же это все было? – спросила она.

– Ужасно! – ответил К., уже не думая о происшедшем, настолько его очаровал вид фройляйн Бюрстнер: погрузив локоть в подушки дивана, она подперла лицо рукой, а другой рукой медленно поглаживала колено.

– Это мне ничего не говорит, – сказала фройляйн Бюрстнер.

– Что именно? – спросил К. Но тут же понял и спросил: – Показать вам, как это было? – Ему хотелось что-то делать, только бы не уходить из комнаты.

– Я так устала, – сказала фройляйн Бюрстнер.

– Да, вы поздно пришли, – сказал К.

– Ну вот, теперь начинаются упреки. Впрочем, я их заслужила, не надо было вас сюда пускать. К тому же, как выяснилось, никакой необходимости в этом не было.

– Нет, была,– сказал К., – и сейчас вы все поймете. Можно отодвинуть ночной столик от кровати вот сюда?

– Что за выдумки? – сказала фройляйн Бюрстнер. – Конечно, нельзя!

– Тогда я вам ничего не смогу показать, – сказал К. с такой обидой, словно ему нанесли непоправимый вред.

– Ах, если вам это надо для наглядности, тогда двигайте сколько хотите, – сказала фройляйн Бюрстнер и добавила ослабевшим голосом: – Я так устала, что позволяю вам больше, чем следует.

К. поставил столик посреди комнаты и сел за него.

– Вы должны себе правильно представить, как расположились все эти люди, это очень интересно. Я – инспектор; вон там, на сундуке, сидит стража, их двое; около фотографий стоят три молодых человека. На оконной ручке – впрочем, я это говорю мимоходом – висит белая блузка. И вот начинается. Да, я забыл себя. Главное действующее лицо, то есть я, стоит вот тут, перед столиком. Инспектор уселся очень удобно, нога на ногу, рука закинута на спинку стула, видно, лентяй каких мало. И вот тут-то все и начинается. Инспектор зовет меня, будто хочет разбудить, он просто орет. К сожалению, для того, чтобы вам стало яснее, мне тоже придется крикнуть. Правда, он выкрикнул только мое имя.

Фройляйн Бюрстнер рассмеялась и приложила палец к губам, чтобы К. не крикнул, однако опоздала. Он так вошел в роль, что уже прокричал, медленно и протяжно: «Йозеф К.!» И хотя крикнул он не так громко, как обещал, все же этот внезапный возглас разнесся по всей комнате.

И вдруг в дверь соседней комнаты постучали – громко, коротко, размеренно. Фройляйн Бюрстнер побледнела и схватилась эа сердце. К. испугался еще больше, потому что все время думал об утреннем происшествии, пытаясь его воспроизвести перед фройляйн Бюрстнер. Но, тут же овладев собой, он бросился к ней и схватил ее руку.