Страница 8 из 40
— Кто здесь? — спросил мужчина резко.
— Джон Тауерс.
Пока Джон ехал в Вестминстер, он решил, что бесполезно тратить время на ведение вежливой беседы, стараясь сделать вид, будто эти десять лет как-то изменили сложившуюся ситуацию.
— Извини, что я вот так появился, — сказал он, выходя из тени в смутные вечерние сумерки. — Но мне нужна твоя помощь. Мне надо срочно найти Мэриджон, а, похоже, никто, кроме тебя, не знает, где она.
Теперь он стоял ближе к Риверсу, но все еще не видел его ясно. Мужчина даже не пошевелился, а в странном полумраке Джон не мог видеть выражения его глаз. Он почувствовал резкий приступ неловкости, сильный всплеск памяти, нестерпимо яркий, почти болезненный, и еще необъяснимую волну сочувствия.
— Мне очень жаль, что у вас не сложилось, — внезапно сказал он. — Наверное, это было очень трудно.
Пальцы на замке медленно ослабили хватку. Риверс отвернулся от двери, остановился у стола, чтобы просмотреть вечернюю почту, которая ожидала там обитателей дома.
— Боюсь, не смогу сказать тебе, где она.
— Но ты обязан, — сказал Джон. — Я должен ее увидеть. Ты обязан.
Мужчина стоял к нему спиной — неподвижный, непримиримый.
— Пожалуйста, — сказал Джон, ему всегда было нестерпимо просить кого бы то ни было. — Это очень важно. Пожалуйста, скажи мне.
Мужчина взял со стола конверт и начал его открывать.
— Она в Лондоне?
Это был счет. Майкл аккуратно положил его обратно в конверт и повернулся в сторону лестницы.
— Послушай, Майкл…
— Иди к черту.
— Где она?
— Убирайся с моей…
— Ты должен сказать мне. Не будь таким чертовски глупым. Это срочно. Ты должен мне сказать.
Мужчина вывернулся из рук Джона и начал подниматься по лестнице. Когда Джон быстро пошел за ним, он обернулся, и Джон в первый раз увидел выражение его глаз.
— Ты принес людям слишком много горя за свою жизнь, Джон Тауерс, и ты принес более чем достаточно горя Мэриджон. Если ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы сказать тебе, где она, то ты — сумасшедший. Из всех людей на этом свете я самый неподходящий для того, чтобы сказать тебе то, что ты хочешь знать. Так уж получилось, к счастью Мэриджон, что я единственный, кто знает, где она. А теперь убирайся отсюда к черту, прежде чем я выйду из себя и позвоню в полицию.
Он говорил спокойно и мягко, почти шепотом в абсолютной тишине холла. Джон сделал шаг назад, он медлил.
— Значит, это ты звонил мне сегодня вечером?
Риверс уставился на него.
— Звонил тебе?
— Звонил мне по телефону. Кто-то анонимно позвонил мне и поздравил меня с приездом в Англию. Это приветствие было не слишком теплым. Я подумал, что это можешь быть ты.
Риверс все еще пристально смотрел на Джона. Потом как бы с презрением отвернулся.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — услышал Джон уже с лестницы. — Я — юрисконсульт, а не чудак, анонимно звонящий по телефону.
Лестница скрипнула, он миновал поворот, и Джон вдруг оказался один со своими мыслями в полумраке пустого холла.
Он вышел на улицу, дошел до Парламент-сквер, прошел мимо Биг Бена к набережной. Рев машин звучал у него в ушах, блистали огни, выхлопные газы обжигали легкие. Он шел быстро, стараясь выплеснуть из себя всю ярость, обиду и страх через взрыв физической энергии, а потом внезапно понял, что никакие нагрузки не помогут смягчить бурю в его мозгу, и остановился в изнеможении, облокотился о парапет и стал смотреть на темные воды Темзы.
«Мэриджон», — звучало в его сознании опять и опять. И каждый повтор болью вонзался в мозг и обрушивался на него горем.
Если бы только он мог выяснить, кто ему звонил. Несмотря на то, что на какое-то мгновение Джон заподозрил мать, в глубине души он был уверен, что это не она. Звонивший должен был гостить в Клуги в тот ужасный уик-энд, и хотя мать могла догадаться, что произошло, благодаря своей особой интуиции, она бы никогда не подумала, что он…
Лучше не выражать это словами. Слова были конечной формой выражения, ужасной в своей завершенности.
Итак, это не его мать. И он почти уверен, что это не Майкл Риверс. Почти… И, конечно же, это не Мэриджон. Таким образом, остаются: Макс и девушка, которую Макс привез с собой из Лондона в тот уик-энд, высокая блондинка по имени Ева, державшая себя весьма высокомерно. Бедный Макс всегда стремился обмануть самого себя, пытался доказать, что знает о женщинах все, что можно о них знать. Он старался быть хотя бы второразрядным Дон-Жуаном, но ему удалось одурачить лишь самого себя. Было очевидно — единственной причиной его привлекательности для женщин был светский образ жизни гонщика и наличие денег, позволявших быть расточительным.
Джон спустился на станцию метро Чарринг Кросс, вошел в телефонную будку и закрыл за собой дверь.
Конечно, это Ева. Женщины любят подобные штучки. Но что именно ей было известно? Может, она вообще ничего не знает, это просто такая грубая шутка? А может быть, первый шаг в осуществлении спланированного шантажа. Тогда…
Мысли крутились с головокружительной быстротой, пока он искал в телефонном указателе номер и снимал трубку. Когда в трубке раздалось мурлыканье гудка, он посмотрел на часы. Было довольно поздно. Что бы ни случилось, он должен не забыть позвонить в полночь Саре… Полночь в Лондоне — шесть часов в Торонто. В это время Сара будет играть на рояле, и, когда зазвучит телефонная трель, она откинет прядь темных волос со лба, побежит из комнаты для музыкальных занятий к аппарату…
В трубке раздался щелчок.
— Флаксмен девять-восемь-два нуля, — отрывисто произнес мужской голос на другом конце провода.
Видение Сары исчезло.
— Макс?
Пауза. Затем:
— У телефона.
Внезапно он почувствовал, что ему трудно начать разговор. Наконец он сказал:
— Макс, это Джон. Спасибо за приветственный телефонный звонок нынче вечером. Как ты узнал, что я в городе?
Последующее молчание было смущающе длительным.
— Извините, — сказал Макс Александер после паузы. — Надеюсь, это звучит не слишком глупо, но я в полном недоумении. Какой Джон?
— Тауерс.
— Джон Тауерс! Бог мой, вот это сенсация! Я подумал, что это можешь быть ты, но, так как я знаком примерно с двумя дюжинами мужчин по имени Джон, решил, что лучше сначала удостовериться, с кем я разговариваю… Что это ты там сказал о приветственном звонке?
— Ты звонил мне в отель сегодня вечером, чтобы поздравить с возвращением домой?
— Дорогой мой, я даже не знал, что ты в Лондоне, до тех пор, пока кто-то не позвонил мне и не сказал, что о тебе есть информация в вечерней газете.
— Кто?
— Что?
— Кто тебе звонил?
— Ну, довольно забавно, но это была та девушка, с которой я приехал на уик-энд в Клуги, когда…
— Ева?
— Ева! Ну, конечно же! Ева Робертсон. Я не смог сразу вспомнить ее имя, но ты абсолютно прав. Это была Ева.
— Где она живет?
— По правде говоря, мне кажется, она сказала, что живет на Девис-стрит. Она сказала, что работает на Пиккадилли, в фирме, торгующей алмазами. Бога ради, скажи, зачем тебе это? Я расстался с ней много лет назад, практически сразу после того уик-энда в Клуги.
— Тогда какого черта она позвонила тебе сегодня вечером?
— Бог его знает… Слушай, Джон, для чего все это? Что ты пытаешься…
— Да ничего, — сказал Джон. — Не обращай внимания, Макс, забудь, это не имеет никакого значения. Слушай, наверное, мы могли бы встретиться на днях? Прошло столько времени с тех пор, как мы виделись с тобой; десять лет — вполне достаточный срок, чтобы похоронить что бы там между нами ни произошло. Давай пообедаем завтра вечером вместе в Гаваях, в девять, и ты мне расскажешь все, что ты с собой делал в течение последних десяти лет… Между прочим, ты женат? Или все еще борешься за свою независимость?
— Нет, — медленно произнес Александер. — Я так и не женился.
— Тогда давай пообедаем завтра вдвоем. Без женщин. Дни моего вдовства сочтены, и я опять начинаю ценить холостяцкие сборища. Между прочим, ты обратил внимание, что в газете упоминают про мою помолвку? В этом году я встретил в Торонто девушку-англичанку и решил, что устал от экономок, оплачиваемых и неоплачиваемых, устал от всех американских и канадских женщин… Ты должен познакомиться с Сарой, когда она приедет в Англию.