Страница 24 из 48
Валерий Попов:
В Ленинграде Бродвей почему-то был от улицы Восстания до Литейного – в непарадной части Невского. Парадная – она ближе к Адмиралтейству. Первый квартал – Маяковского, следующий – Литейный. И там на углу были зеркала, и в этих зеркалах мы отражались: соответствуем ли?
Вадим Неплох:
Мы собирались на Литейном – у зеркал. Это угол Невского и Литейного. Напротив – кафе “Автомат”. Там можно было поесть макарон с сыром очень дешево, и хлеб стоял на столах бесплатно. Бутылочку портвейна можно было позволить себе. А потом пойти “на хату”: если у кого свободная квартира, девушки и все прочее. Такая была жизнь беспечная.
Виктор Лебедев:
Невский проспект мы называли, как и следовало ожидать, Бродвеем. Это была правая часть от Московского вокзала. На левой почти не гуляли, а вот на правой часть от Литейного проспекта до улицы Желябова (Большая Конюшенная) гуляли все и там же встречались. Много было бездельников, много студентов. Из этой толпы вышло много талантливых людей, которые стали потом гордостью русской культуры: и кинорежиссеры, и актеры, и музыканты, и композиторы. Это была питательная среда. И Невский проспект – это был своеобразный такой клуб, потому что в то время все жили в диких коммунальных квартирах, приткнуться было негде, поэтому выходили на Невский.
Юрий Дормидошин:
Надо учесть роль Невского проспекта в жизни города. Это сейчас он потерял тот смысл. А тогда Невский проспект являлся местом, где жизнь била ключом. Был такой моцион – выйти на Невский часов в семь вечера и пройтись по нему, встретить своих знакомых. Брод начинался от площади Восстания и шел до Литейного проспекта. Были так называемые “зеркала” – гастроном на углу Невского. И вот совершался такой променад, на котором показывали себя – свое отношение к моде, свое отношение к жизни.
Олег Яцкевич:
“Центровые” – те, кто встречались на Невском. Уже потом, по прошествии многих лет, как-то вижу – мчится мужчина. И на бегу мне: “Привет, центровой!” Так и не знаю, кто это.
“Чувихи”
Сегодня, вспоминая о стиляжных временах, некоторые называют тусовку стиляг чуть ли не “мужским клубом”. Но какое-то количество девушек-стиляг все же было. Хотя, конечно, их было гораздо меньше, чем стиляг-парней. Причина понятна: если парень-стиляга сразу же объявлялся хулиганом, то девушка – “девицей легкого поведения”, а то и проституткой, а в тогдашнем пуританском обществе репутация “проститутки” была гораздо хуже репутации “хулигана”.
Как вспоминает Алексей Козлов, “все школьницы и студентки были воспитаны в исключительно строгом духе, носили одинаковые косички и венчики, одинаковые темные платья с передниками”, что явно контрастировало с внешним видом “чувих”: короткая стрижка-“венгерка”, туфли на высоком каблуке, клетчатые юбки. В глазах большинства девушка, выглядевшая таким образом, автоматически становилась “девушкой легкого поведения”.
И все же главной проблемой было не пуританство, а банальный “квартирный вопрос”. Сексом было просто негде заниматься из-за отсутствия жилплощади. Тогда, в пятидесятые годы, даже в Москве и Ленинграде большинство людей жили в коммунальных квартирах, по целой семье в одной комнате, и отдельной квартирой могли похвастаться лишь немногие счастливцы: эпоха массовой застройки пятиэтажными хрущевками еще не наступила.
Не зря ценились вечеринки на квартирах “золотой молодежи” (в которых, как правило, было по несколько комнат, а значит, несколько пар одновременно могли рассчитывать на уединение). Кстати, по словам Козлова, именно в то время появилось слово “динамо” по отношению к девушке, давшей парню какие-то надежды на секс, а потом сбежавшей с вечеринки на такси (общественный транспорт уже не работал). Как он вспоминает, в те времена любую машину, а особенно такси, на жаргоне называли “динамо” и, соответственно, девушек, на такси уезжавших с вечеринок, стали звать не иначе как “динамистками”.
Валерий Попов:
Девушки у стиляг были как бы немножко приблатненные. Ну, не шалавы, но примерно такие. Мини-юбок тогда не было, но все равно они эротично одевались. Недопустимо эротично. Ну и “Кэмел” курили, говорили хрипло. Позволяли себе напиться, устроить дебош. Попасть в милицию. То есть подруги боевые. Рисковали своей честью девчонки. Но в основном это мужской был мир.
Валерий Сафонов:
Молодые мужички петушились безусловно оттого, что женщинами интересовались. И надо было чем-то выделиться. Девушкам мы нравились, успех мы имели. Но обычно у тех девушек, которые были поклонницами джаза. Всегда есть свои поклонницы – при каждом оркестре “бригада” такая. А джазмены-то были штатники в основном.
И когда мы с женой познакомились, ей понравилось, что я к этой категории вроде как отношусь. У меня была стильная, красивая американская одежда.
Олег Яцкевич:
Пуританства не было никакого, просто условия ужасающие. Допустим, человек живет в коммунальной квартире. И в одной комнате мама, брат… Я, когда терял невинность, пригласил к себе свою подругу. Мамы не было – уехала куда-то к родственникам. Брат на занятиях. Но все время заглядывали соседи, звали к телефону. Потом пришел одноклассник – и я его не мог вытурить. Вечно такие проблемы.
У меня приятель был – Леня. Лесик мы его звали. Профессорский сын, бледно-розовый такой, чистейший юноша. Он подошел к нам, а мы стояли кучкой на Невском и вели про девочек разговоры: кто, кого, когда, привирали изрядно. А он так стоит, молчит. Мы говорим: “А у тебя, Лесик, что? Как дела-то?” Он говорит: “У нас почти все мальчики на курсе”. Мишка ему: “Сейчас я тебе все организую”.
Появляется Лесик у меня через две недели – совершенно другой человек: вальяжный. У меня как раз подружка сидела. “Какой парень, – говорит, – шикарный”. А я так привык к Леське – он такой зачуханный. Потом подружка ушла, я спрашиваю: “Ну что, как жизнь?” – “Да я стал половым бандитом. Мне Мишка ежедневно привозит девушку”. – “И где ты ее?” – “А он звонит мне с черного хода, а там лестница непосещаемая. Там за четвертак мне и выдают”. – “А как это? Вдруг соседи выйдут?” – “А я вывернул лампочку”. – “Здорово!” – “А ты не можешь мне одолжить деньжат? А то Мишка зачастил, и я уже в долг вынужден…” Я ему дал денег, потом Мишку встречаю. “Ты бы пореже сводничал, – ему говорю, – а то Лесик занял у меня денег. Получу их обратно, видимо, когда он станет импотентом”.
Борис Дышленко:
Девушек было меньше, чем парней. Их больше преследовали, у них больше проблем с родителями было.
Анатолий Кальварский:
Стиляги-девушки носили узкие юбки, делали макияж. О них говорили, что они вообще проститутки. “Чувихи” носили в основном узкие юбки, блузы, и на боку такой большой бант. Было очень смешно, особенно когда у девицы короткие ноги и чуть пониже спины очень толстое все, и еще торчит бант, – это очень забавно смотрелось.
Виктор Лебедев:
Девушки тоже подражали каким-то киногероиням. Это еще до “бабетты”, до появления Брижит Бардо, до этих французских фильмов. У девчонок получалось намного элегантней, чем у парней, потому что женскую одежду шить, наверно, было проще, чем мужскую.
Мне кажется, сейчас у нас гораздо больше красивых девушек, чем было раньше. Тогда жизнь загоняла их в рамки. Либо были “синие чулки” комсомольские, либо была такая разнузданность, которая тоже отталкивала в какой-то степени.
И отношения с девушками были странные. Пуританская советская стыдливая мораль, что “у нас нет секса”, делала свое дело, и были очень смешные вещи. Какая-нибудь раскрепощенная девушка, которая, казалось бы, доступна, в последний момент не разрешала. Такое вот уродство, когда форма выдержана, а содержание – несколько иное.