Страница 16 из 29
– Так что ж, кузен, раз вы так сильны, какого черта вы приходите жужжать мне об этом в уши? Действуйте сами, действуйте сами!..
И король отвернулся к собакам.
Тут портьера приподнялась, и показалась Екатерина.
– Все хорошо, – шепнула она Гизу, – настаивайте, и он уступит.
Портьера опустилась, но Карл IX то ли не заметил этого, то ли сделал вид, что не заметил.
– Но я должен знать, – заметил герцог де Гиз, – угожу ли я вашему величеству, если сделаю то, что хочу сделать.
– Честное слово, кузен Генрих, вы пристаете ко мне с ножом к горлу, но я не поддамся, черт возьми! Разве я не король?
– Пока нет, государь, но завтра вы станете королем, если захотите.
– Ах, вот как! – подхватил Карл IX. – Значит, убьют и короля Наваррского, и принца Конде... у меня в Лувре!.. Фу!
И король еле слышно добавил:
– За его стенами – дело другое.
– Государь! – воскликнул герцог. – Сегодня вечером они идут кутить с вашим братом, герцогом Алансонским.
– Таванн, – сказал король с прекрасно разыгранным раздражением, – неужели вы не видите, что злите мою собаку? Идем, Актеон, идем!
Не желая больше слушать, Карл IX ушел к себе, оставив Таванна и герцога де Гиза почти в прежней неизвестности.
Другого рода сцена разыгралась вслед за этим у Екатерины, которая посоветовала герцогу де Гизу держаться твердо и вернулась в свои покои, где застала всех, кто обычно присутствовал при ее отходе ко сну.
Когда Екатерина вернулась к себе, лицо у нее было столь же веселым, сколь мрачным оно было, когда она шла к королю. Она с самым приветливым видом отпустила по очереди своих придворных дам и кавалеров, и вскоре у нее осталась одна королева Маргарита, которая сидела у открытого окна, погрузившись в глубокую задумчивость и глядя в небо.
Уже два или три раза, оставаясь наедине с дочерью, королева-мать приоткрывала рот, чтобы заговорить, и каждый раз мрачная мысль останавливала слова, готовые сорваться с ее губ.
В это время портьера приподнялась, и появился Генрих Наваррский.
Собачка проснулась, спрыгнула с кресла и подбежала к нему.
– Это вы, сын мой? – вздрогнув, спросила Екатерина. – Разве вы ужинаете в Лувре?
– Нет, – отвечал Генрих. – Герцог Алансонский, принц Конде и я идем шататься по городу. Я был почти уверен, что застану их здесь, любезничающих с вами.
Екатерина улыбнулась.
– Ну что ж, идите, идите, господа... Какие счастливцы мужчины, что могут ходить куда угодно!.. Правда, дочь моя? – спросила она.
– Да, правда; свобода так прекрасна и так заманчива! – ответила Маргарита.
– Вы хотите сказать, что я мешаю вам быть свободной? – сказал Генрих, склоняясь перед женой.
– Нет, я страдаю не за себя, а за положение женщины вообще.
– Сын мой, вы не увидитесь с адмиралом? – спросила Екатерина.
– Может быть, и увижусь.
– Зайдите к нему и подайте пример другим, а завтра расскажете мне, как его здоровье.
– Раз вы этого хотите, я, разумеется, зайду к нему.
– Я ничего не хочу... – заметила Екатерина. – Кто там еще?.. Не пускайте, не пускайте!
Генрих уже сделал шаг к двери, чтобы исполнить приказание Екатерины, но в это мгновение стенной ковер поднялся, и показалась белокурая головка г-жи де Сов.
– Ваше величество, это парфюмер Рене: вы приказали ему прийти.
Екатерина бросила быстрый, как молния, взгляд на Генриха».
Юный король слегка покраснел и почти тотчас же смертельно побледнел: он услышал имя убийцы своей матери. Поняв, что лицо выдает его волнение, он отошел к окну и прислонился к подоконнику.
Собачка зарычала.
В тот же миг вошли двое: тот, о ком доложили, и та, которая не нуждалась в докладе.
Первым был парфюмер Рене, который подошел к Екатерине со слащавой любезностью флорентийских слуг; в руках он нес открытый ящик, перегороженный на отделения, в которых стояли коробки с пудрой и флаконы. Второй была герцогиня Лотарингская, старшая сестра Маргариты. Она вошла в потайную дверь, ведущую в кабинет короля, дрожа всем телом, бледная, как смерть. Герцогиня надеялась, что Екатерина, которая вместе с г-жой де Сов рассматривала содержимое ящика, принесенного Рене, не заметит ее, и села рядом с Маргаритой, около которой стоял король Наваррский, закрыв лицо руками, как человек, который старается прийти в себя после обморока.
Но Екатерина обернулась.
– Дочь моя, – обратилась она к Маргарите, – вы можете идти к себе. А вы, сын мой, – сказала она Генриху, – идите развлекаться в город.
Маргарита поднялась; Генрих стал к ней вполоборота.
Герцогиня Лотарингская схватила Маргариту за руку.
– Сестра, – заговорила она торопливым шепотом, – герцог де Гиз, который хочет спасти вам жизнь за то, что вы спасли его жизнь, просил передать вам, чтобы вы не уходили к себе, а остались здесь!
– Что вы сказали, Клод? – спросила Екатерина, оборачиваясь к дочери.
– Ничего, матушка.
– Вы что-то сказали Маргарите шепотом.
– Я только пожелала ей спокойной ночи и передала сердечный привет от герцогини Неверской.
– А где эта красавица герцогиня?
– У своего деверя, герцога де Гиза.
Екатерина подозрительно посмотрела на сестер и нахмурилась.
– Клод, подойдите ко мне! – приказала она дочери.
Клод повиновалась. Екатерина взяла ее за руку.
– Что вы ей сказали?.. Болтунья! – прошептала она, стиснув руку дочери так, что та вскрикнула.
Хотя Генрих ничего не слышал, от него не ускользнула пантомима королевы-матери, Клод и Маргариты.
– Окажите мне честь и разрешите поцеловать вам руку, – обратился он к жене.
Маргарита протянула ему дрожащую руку.
– Что она сказала? – прошептал Генрих, наклоняясь к руке жены.
– Чтобы я не выходила из Лувра. Ради Бога, не выходите и вы.
Это была молния, но при свете этой на мгновение вспыхнувшей молнии Генрих увидел целый заговор.
– Это еще не все, – сказала Маргарита, – вот письмо, которое привез вам один провансальский дворянин.
– Господин де Ла Моль?
– Да.
– Спасибо, – взяв письмо и спрятав его под камзолом, сказал Генрих.
Отойдя от растерянной жены, он положил руку на плечо флорентийца.
– Ну как идет ваша торговля, Рене? – спросил он.
– Неплохо, ваше величество, неплохо, – ответил отравитель со своей коварной улыбкой.
– Еще бы, когда состоишь поставщиком всех коронованных особ Франции и других стран, – сказал Генрих.
– Кроме короля Наваррского, – нагло ответил флорентиец.
– Вы правы, мэтр Рене, черт вас побери, – сказал Генрих, – но моя бедная мать, ваша покупательница, умирая, рекомендовала мне вас. Зайдите ко мне завтра или послезавтра и принесите ваши лучшие парфюмерные изделия.
– Это не вызовет косых взглядов, – с улыбкой заметила Екатерина, – ведь говорят, что...
– Что у меня карман тощий, – со смехом подхватил Генрих. – Кто вам сказал об этом, матушка? Марго?
– Нет, сын мой, госпожа де Сов, – отвечала Екатерина.
В эту минуту герцогиня Лотарингская, несмотря на все свои усилия, не смогла сдержаться и разрыдалась. Генрих Наваррский даже не обернулся.
– Сестра, что с вами? – воскликнула Маргарита и бросилась к Клод.
– Пустяки, пустяки, – сказала Екатерина, становясь между молодыми женщинами, – у нее бывают приступы нервного возбуждения, и врач Мазилло советует лечить ее благовониями.
Екатерина еще сильнее, чем в первый раз, сжав руку старшей дочери, обернулась к младшей.
– Марго, вы разве не слыхали, что я предложила вам идти к себе? Если этого недостаточно, я вам приказываю, – сказала она.
– Простите, – отвечала бледная, трепещущая Маргарита, – желаю вашему величеству доброй ночи.
– Надеюсь, что ваше пожелание исполнится. Спокойной ночи, спокойной ночи.
Маргарита напрасно старалась перехватить взгляд мужа – он даже не повернулся в ее сторону, и Маргарита вышла, едва держась на ногах.
Воцарилось минутное молчание; Екатерина устремила пристальный взгляд на герцогиню Лотарингскую, а та молча смотрела на мать, сжимая руки.