Страница 11 из 15
Но вода не закипала долго; наконец пошел пар, и Боровой вставил термометр. Немного спустя раздался его крик:
– Это черт знает что такое! Это… это…– Он разразился проклятиями.
– Что такое? В чем дело? Термометр лопнул? – раздались возгласы.
– Я сам лопну или сойду с ума в этой дыре!– неистовствовал метеоролог. – Посмотрите сами, кто рехнулся– я или термометр?
Все вскочили и подошли к гипсотермометру. Ртуть показывала +125 градусов.
– Мы сегодня поднимались, а не спускались?– дрожащим голосом спросил Боровой.
– Конечно, поднимались! Целый день поднимались. Спору быть не может!
– А вода кипит на пять градусов выше, чем вчера у ледяного барьера! И это значит, что мы сегодня не поднялись, а спустились приблизительно на тысячу четыреста тридцать метров.
– И находимся, следовательно, на семь тысяч сто пятьдесят метров ниже уровня океана,– быстро подсчитал Макшеев.
– Но это же ни с чем не сообразно! – засмеялся Папочкин.
– Поверить в крутой спуск по льдам еще можно было,– прибавил Каштанов.– Но поверить, что мы спустились почти на полтора километра, когда путь явственно шел вверх по уклону, это противоречит здравому смыслу.
– Если только у нас не повальное помешательство, то я с вами согласен! – угрюмо ответил Боровой.
В это время Громеко и Иголкин,выходившие из юрты покормить собак, вернулись, и первый сказал:
– Еще один странный факт! Сегодня заметно светлее, чем вчера у льдов.
– А вчера было светлее, чем по ту сторону барьера,– прибавил Макшеев.
– Совершенно верно,– подтвердил метеоролог.– Самая темная ночь, вроде петербургской белой ночи, была перед ледяным барьером. Мы полагали, что находимся на дне впадины, и ослабление света было понятно: лучи полярного солнца не могут проникать так глубоко.
– Но теперь мы спустились несравненно глубже, а ночь гораздо светлее!
Долго еще обсуждали все эти противоречивые факты, но, ничего не выяснив, уснули. Утром Боровой первый вылез из юрты, чтобы сделать свои наблюдения.
Ветер дул по‑прежнему с юга и нес все такие же низкие серые тучи, скрывавшие местность на расстоянии сотни‑другой метров.Термометр показал –1 градус, шел снег.
– Сегодня нужно проверить, поднимаемся мы или опускаемся,– предложил Макшеев.– У нас среди инструментов есть легкий нивелир и рейки.
Продолжалась та же снежная равнина, но снег немного подмерз и идти было легче. Уклон был небольшой, но несомненно вверх, и несколько нивелировок, произведенных в течение дня, подтвердили то, что видел глаз и что показывали собаки своим ходом.
За день сделали двадцать три километра,так как нивелировки отняли довольно много времени.
Как только юрта была расставлена, Боровой вынул свои приборы; кипятильник показал +128 градусов.
Боровой сочно выругался и плюнул.
– Единственное объяснение, что в этом провалище неприменимы физические законы, установленные для земной поверхности, и нужно вырабатывать новые,– сказал Каштанов.
– Легко сказать– вырабатывать!– сердился Боровой.– На лету их не выработаешь! Сотни ученых десятки лет трудились, а тут все идет насмарку, словно на другой планете. Я не могу примириться с этим и готов подать в отставку!
Все рассмеялись при этой выходке метеоролога, который все‑таки взялся за вычисление и объявил, что за день поднялись,то бишь спустились, на восемьсот шестьдесят метров, и место находится на девять тысяч метров ниже уровня моря.
– Я навел справку в руководстве по физике,– заметил Каштанов.–Оказывается, вода кипит при ста двадцати градусах при давлении в две атмосферы и при ста тридцати четырех градусах при давлении в три атмосферы. Сейчас мы испытываем давление приблизительно в две с половиной атмосферы.
– Понятно, что при таком давлении чувствуешь себя скверно и голова идет кругом,– заявил Боровой угрюмо.
Остальные подтвердили, что уже с ночи, проведенной среди льдов барьера, самочувствие ухудшилось, ощущается давление в груди, тяжесть в голове, вялость движений; сон беспокойный, с кошмарами.
– И собачки тоже чувствуют себя плохо,–заявил Иголкин.–Они словно ослабели и тянут хуже, хотя подъем некрутой. Я думал, они просто устали, а дело‑то вот в чем!
– Интересно пощупать пульс у всех…– предложил Громеко.– У вас нормальный сколько, Иван Андреевич?
– Семьдесят два…– ответил Боровой, протягивая руку врачу.
– Ну вот, а теперь сорок четыре! Разница чувствительная. Сердце при таком давлении работает медленнее, а это отражается и на самочувствии.
– Что же, если спуск будет продолжаться, то сердце совсем остановится? – спросил Макшеев.
– Ну, не до центра же Земли мы будем спускаться!– рассмеялся Громеко.
– Почему нет?– проворчал Боровой.– Эта чудовищная воронка, может быть, доходит до центра Земли. Я теперь всему поверю. И не удивлюсь даже, если мы выйдем из нее среди льдов Южного полюса.
– Это уж, извините, ерунда!– заметил Каштанов.– Ни сквозной дыры через земной шар, ни воронки до центра быть не может. Это противоречило бы всем данным геофизики и геологии.
– Вот как! А с противоречиями всем законам метеорологии, которые мы уже наблюдаем,вы миритесь?Вот увидите, и законы вашей геологии полетят кувырком.
Каштанов рассмеялся.
– Метеорология,Иван Андреевич, паука легкомысленная,– сказал он шутливо. – Она имеет дело с непостоянной средой атмосферы, с ее циклонами и антициклонами, причины которых до сих пор неясны. А геология основана на прочном базисе– твердой земной коре.
– Прочный базис!– вскипел Боровой.– Пока его не тряхнет хорошеньким землетрясением,при котором любой геолог потеряет голову, если не что‑нибудь похуже!
Все покатились от смеха.
– И потом,– продолжал метеоролог ядовито,– вы знаете каких‑нибудь два‑три километра в глубь земной коры, а судите о состоянии недр! И сколько голов – столько гипотез о природе этих недр. По мнению одних– ядро Земли твердое, по мнению других– жидкое, по мнению третьих – газообразное. Разберитесь тут!
– Разберемся со временем.Каждая гипотеза,если она обоснована, представляет лишний шаг к познанию истины. А насчет недр вы неправы. В данное время сейсмология, то есть изучение землетрясений, дает нам новые способы узнать больше о состоянии земного ядра…Интересно, что будет завтра,– закончил он. – Теперь каждый день можно ждать каких‑нибудь фактов, на первый взгляд непонятных, но слагающихся в общую цепь причин и следствий, когда в них разберешься.
На другой день продолжалась снежная равнина с подъемом вверх, но более слабым; ветер по‑прежнему дул с юга, низкие тучи клубились и стлались почти по поверхности земли, скрывая даль. К полудню подъем равнины сделался совершенно незаметным, а под вечер он перешел в спуск– собаки побежали быстрее, так что лыжники едва поспевали за ними. Температура держалась немного ниже нуля, и путь был легкий. Вдруг Боровой, шедший, как всегда, впереди, замахал руками и закричал:
– Стойте! Подождите! Я боюсь, что мы сбились с пути!
Все подбежали к нему. Он держал в руках компас и упорно смотрел на него.
– В чем дело?– спросил Каштанов.
– Мы идем не на север, а на юг, назад к ледяному поясу. Смотрите, северный конец стрелки показывает не вперед по нашему пути, а назад.
– Когда же вы заметили это?
– Только что. Ведь с тех пор, как компас начал чудить, я перестал доверять ему и вел караван по ветру, который все время дует упорно с юга. Но меня теперь смутил обратный уклон равнины, потому что из воронки мы не могли еще выбраться. Я вынул компас и увидел, что он перестал чудить и показывает направление пути на юг, а не на север.
– Но ветер дует по‑прежнему нам в спину!
– Он мог перемениться в течение ночи.
– Нет,– заявил Макшеев,– ветер не переменился. Мы все время ставим юрту дверью по ветру, то есть на север, чтобы не задувало. Сегодня утром, я помню это твердо, юрта стояла еще по ветру.
– Значит, он менялся постепенно в течение сегодняшнего дня; мы описали полукруг и пошли обратно.