Страница 37 из 43
Я спросил, можно ли подойти поближе без риска для жизни, – медведь хотя и был в кожаном наморднике, но не был привязан.
– Да, подходи, – сказал человек. – Павло не тронет. Только оставь собаку.
Я взглянул на Роджера и увидел, что пес хоть и храбрится, но вид медведя ему явно не нравится и остается он со мной только из чувства долга. Когда я приказал ему отправляться домой, Роджер посмотрел на меня благодарным взглядом и, напустив на себя безразличный вид, неспешно потрусил вверх по склону холма. Несмотря на уверения цыгана, что Павло совершенно безобиден, я все же подошел с опаскою, так как зверь, хотя был еще молодой, когда становился на задние лапы, оказывался на добрый фут выше меня, а каждая из его широких мохнатых лап была вооружена устрашающим набором блестящих когтей, которые он, чего доброго, мог пустить в ход. Сидя на корточках, зверь смотрел на меня маленькими мигающими карими глазками, мягко дыша – точь-в-точь живая груда косматых морских водорослей. И тут я подумал, что это самый желанный из всех когда-либо приглянувшихся мне зверей, и, ходя вокруг него и рассматривая во всех возможных ракурсах, я любовался его совершенством.
Я засыпал хозяина медведя кучей вопросов: сколько ему лет? Где он его раздобыл? Что он делает?
– Танцует, – сказал цыган, откровенно забавляясь моим восторгом, – и этим зарабатывает себе и мне на жизнь. Сейчас покажу.
Он взял палку, на конце которой был небольшой крючок, и вдел его в кольцо кожане; о намордника.
– Пойдем потанцуем с папочкой.
Быстрым движением мишка поднялся на задние лапы. Хозяин щелкнул пальцами и засвистел жалостливую мелодию, притопывая ногами в такт; за ним в пляс пошел и медведь. Зверь и человек прошлись в медленном, величавом менуэте среди голубых, как молния, чертополохов и высохших стеблей златоцветника. Я готов был смотреть на них целую вечность. Когда цыган кончил свою грустную песнь, мишка привычно опустился на все четыре лапы и чихнул.
– Браво! – тихо сказал цыган. – Браво! Я в восторге захлопал в ладоши.
– Никогда еще, – сказал я, ничуть не кривя душой, – я не видел ни такого прекрасного танца, ни такого совершенного танцовщика, как Павло. А погладить его можно?
– С ним можно делать что хочешь, – посмеиваясь, сказал цыган и вынул крючок из намордника, – он такой дурачок, что не тронет даже разбойника, если тому взбредет в голову отнять у него еду.
В подтверждение своих слов он принялся чесать зверю спину, а мишка, вытянув морду к небу, принялся тихонько урчать от удовольствия, а затем блаженно опустился на землю и распластался, словно ковер из медвежьей шкуры.
– Любит, когда его щекочут, – сказал цыган. – Можешь пощекотать.
Следующие полчаса были для меня величайшим счастьем. Я почесывал зверя, а тот мурлыкал от наслаждения. Я рассматривал его огромные когти, уши и крохотные глазки, а он лежал и позволял делать с собой все что угодно, будто спал. Прижавшись к его теплому телу, я разговаривал с хозяином, а между тем в голове моей зрел дерзкий план. Зверь должен стать моим! Собаки и другие животные быстро привыкнут к нему, а мы с ним сможем вальсировать на склонах холмов. Я уверил себя, что домашние будут в восторге от приобретения столь разумного питомца. Но прежде чем начать торговаться, нужно было соответствующим образом настроить хозяина. Торговаться со здешними крестьянами мне уже приходилось – по опыту знаю, дело это долгое и утомительное, и разговор обычно проходит на повышенных тонах. Но вот цыган… Уж кого-кого, а их не надо учить коммерции! Этот цыган казался не столь молчаливым и замкнутым, как другие его соплеменники; я принял это за добрый знак и спросил, откуда он.
– Издалёка, издалёка, – ответил цыган, накрывая свои пожитки старым куском брезента и вытряхивая ветхие одеяла, которые, очевидно, служили ему постелью, – я высадился на берег в Лефкими прошлой ночью, а досюда шли пешком – Павло, я да еще Голова. А что делать? Нас с Павло не пускают в автобусы – боятся. Вот мы и не спали прошлую ночь. Зато теперь мы тут выспимся, а завтра добредем до города.
Заинтригованный, я спросил, как понимать его слова «Павло, я да еще голова».
– Моя Голова, конечно, – посмеиваясь, ответил цыган. – Моя маленькая Говорящая Голова, – и, взяв палку, на которой он водил медведя, шлепнул ею по куче барахла, накрытого брезентом.
Я откопал в кармане шорт остатки растаявшего шоколадного батончика и принялся угощать своего нового четвероногого друга, который, слизывая каждый кусочек, стонал от удовольствия и пускал слюни. Я сказал цыгану, что не понимаю, о чем речь. Тот сел передо мной на корточки и закурил папиросу, уставившись на меня своими темными глазами, недружелюбными, как у ящерицы.
– У меня есть Голова, – сказал он, указывая большим пальцем на кучу своих пожиток. – Живая Голова. Она разговаривает и отвечает на вопросы. Это, без всякого сомнения, самая замечательная штука на свете.
Я был озадачен.
– Вы хотите сказать, – спросил я, – это одна голова… без тела?
– Да, именно без тела. Одна Голова, – ответил цыган и сложил перед собой ладони, как если бы держал кокосовый орех. – Сидит на палочке и разговаривает. Ничего подобного нигде в мире не видано!
– А как же… – не унимался я, – если у головы нет тела, то как же она живет?
– Волшебством, – торжественно сказал цыган. – Волшебством, которое перешло ко мне еще от прадедушки.
Я был уверен, что он дурачит меня, но, сколь ни увлекательна была тема, я все же почувствовал, что мы уходим от главного, ради чего я и завел весь разговор – вопроса приобретения в личную собственность Павло, который в данный момент слизывал, жмурясь от удовольствия, последний кусок шоколада, что я совал ему сквозь кожаные ремни намордника.
Цыган сидел на корточках, мечтательно зажмурив глаза, голова его окуталась облаком дыма. Тщательно изучив его, я решил, что самым правильным будет поставить вопрос ребром. И напрямую спросил, согласен ли он продать медведя и за сколько.
– Продать Павло?! Да ни за что! Он мне как сын родной!
– Да поймите, ему со мной будет хорошо. У него будет хороший дом, где его будут любить и даже танцевать с ним. Может, согласитесь, а?
Цыган смотрел на меня, задумчиво попыхивая папиросой.
– За двадцать миллионов драхм. Идет? – спросил он и расхохотался, заметив мой ошарашенный вид. – То-то! Если у тебя есть поля, то у тебя должны быть и ослы, чтобы эти поля обрабатывать. И ты с ними так просто не расстанешься, ведь верно? Так вот, Павло – это мой ослик, который танцует, добывая хлеб и себе и мне. И пока он не станет слишком стар, чтобы танцевать, я с ним не расстанусь.
Я был горько разочарован, но понял, что цыгана не уговорить. Мне было так уютно лежать на широкой мягкой спине слегка посапывающего Павло, но делать нечего, пришлось встать. Отряхнувшись, я сказал:
– Что ж, раз так, сдаюсь. Я понимаю, что медведь вам очень дорог, но если все же вы захотите с ним расстаться, сообщите мне, ладно?
Он серьезно кивнул.
– А когда будете выступать в городе, не могли бы вы как-нибудь сообщить мне, чтобы я мог приехать на ваше представление?
– Разумеется, – сказал он, – но, думаю, людская молва донесет до тебя, где меня найти. Потому что моя Говорящая Голова – просто чудо из чудес.
Я кивнул и пожал ему руку. Павло поднялся, и я похлопал его по голове.
Взобравшись на холм, я оглянулся. Человек и медведь по-прежнему стояли рядом. Цыган махнул мне рукой, а Павло, встав на задние лапы и запрокинув морду, повел в мою сторону носом. Я воспринял это как прощальный жест.
Я медленно брел домой, размышляя о цыгане, его Говорящей Голове и несравненном Павло. Может быть, думал я, раздобыть где-нибудь медвежонка да самому выпестовать его? А что, если дать объявление в афинскую газету? Вдруг повезет?
Семья мирно попивала чай в гостиной, когда я решил поставить перед ними эту проблему.
Однако, едва я вошел, идиллическая сцена чаепития мгновенно сменилась всеобщей паникой. Марго завопила как резаная, Ларри уронил чашку с чаем себе на колени, а затем вскочил и спрятался за стол; Лесли схватил стул, а мама вытаращила на меня глаза, полные ужаса. Никогда бы не подумал, что мое появление может вызвать столь откровенную реакцию среди домочадцев.