Страница 25 из 27
Переезд двора всегда являет величественное зрелище, нечто среднее между деревенской ярмаркой, балаганом и ристалищем. Все было организовано кардиналом Уолси, при дворе, да и во всей стране, всяк подчинялся его команде. Он сражался бок о бок с королем в Битве Шпор во Франции, заведовал провиантом, и ни в одном походе солдаты не ели так обильно и не спали так мягко. Он улавливал все, что ни происходило; перевозя двор с одного места на другое, обращал внимание на мельчайшие детали. Что бы ни делалось в политике, все знал — где остановиться, какого лорда осчастливить визитом во время королевского летнего путешествия. И в хитрости ему не откажешь — ни в коем случае не беспокоил короля подобными вопросами, чтобы молодому Генриху доставались одни только удовольствия, пусть думает, будто припасы, слуги и все такое прочее само собой падает с неба.
Именно кардинал определял, кто в каком порядке переезжает. Сначала едут пажи, над головами развеваются штандарты с гербами всех лордов королевского кортежа. Потом, через некоторое время, пусть пыль уляжется, выступает сам король на лучшем коне, седло красной кожи и попона богато украшены всеми атрибутами королевской власти. Над головой вьется королевский стяг, рядом скачут приятели, которых он выбирает заново каждый день: мой муж Уильям Кэри, сам кардинал Уолси, мой отец, а за ними бесчисленная королевская свита — эти скачут как хотят, то осаживая коней, то снова пришпоривая. Вокруг свободным строем, с пиками наперевес личная королевская охрана. И не то чтобы они его защищают — кому придет в голову нападать на короля? — но толпу, собирающуюся в каждом городке или селении у нас по дороге, чтобы поприветствовать монарха и потаращить глаза на великолепие кортежа, оттесняют.
Потом снова никого, пусть пыль уляжется. И тут кортеж королевы. Она верхом на старой покойного хода лошади под дамским седлом — королева всегда на ней ездит. Платье спадает крупными неуклюжими складками, шитая парча топорщится. На голове замысловатая шляпка, глаза чуть прищурены — солнце светит слишком ярко. Королеве нездоровится. Я знаю, я была рядом с ней, когда она садилась утром на лошадь, и слышала — забираясь в седло, она тихонько ойкнула, как от боли.
За королевской свитой остальные домочадцы — кто верхом, кто в повозках. Распевают песни, попивают эль, чтобы в горле оседало поменьше пыли. Всем нам весело и беззаботно, настроение праздничное, двор покидает Гринвич и едет в Лондон. Начинается новый сезон пиров и забав, и кто знает, что случится в этом году?
В Йоркском дворце у королевы маленькая, чистенькая, уютная комната. У нас всего несколько дней, все распаковать, разложить по местам. Король, как обычно, наносит утренние визиты, а с ним и придворные, среди них лорд Генрих Перси. Его светлость и Анна нередко сидят бок о бок у окна, головы склонились друг к дружке, трудятся над одной из поэм, сочиняемых лордом. Он клянется и божится, что станет под ее руководством великим поэтом, а она утверждает, что ему в жизни ничему не выучиться и все это пустая трата времени, убиваемого на подобного болвана.
Сдается мне, не девушке из семейства Болейн, родившейся в маленьком замке в Кенте, у которой всех владений — горстка полей в Эссексе, подобает называть болваном сына герцога Нортумберленда, но Генрих Перси только хохочет, зовет ее слишком суровой учительницей и убеждает всех, что его талант еще покажет себя, дайте только срок.
— Кардинал вас спрашивал, — говорю я лорду Генриху. Он поднимается, не торопясь, целует руку Анне и направляется на поиски кардинала Уолси. Анна собирает бумаги, над которыми они так самозабвенно трудились, и складывает их в свой ящичек для письменных принадлежностей.
— И что, прорезался его поэтический талант? — спрашиваю я.
Анна с улыбкой пожимает плечами:
— Он, право, не Уайетт.[17]
— А что касается ухаживаний — здесь он Уайетт?
— Он не женат, а потому весьма привлекателен для тонко чувствующих особ.
— Высоковато будет, даже для тебя.
— Не знаю, не знаю. Я его хочу, он хочет меня, почему бы и нет.
— Попроси отца поговорить с герцогом, — саркастическим тоном советую я. — Посмотрим, что герцог на это ответит.
Анна отвернулась к окну. Внизу виднелись бесконечные ухоженные лужайки Йоркского дворца, почти теряющиеся внизу у реки.
— Не собираюсь просить отца. Поверь мне, сама соображу, как справляться со своими делами.
Я чуть не расхохоталась, но вдруг поняла — сестра говорит серьезно.
— Анна, ты одна ни с чем не можешь справиться. Он еще так молод, тебе самой только семнадцать, такие дела самостоятельно не решают. У его отца уже наверняка все планы готовы, а у наших — отца и дядюшки — тоже небось на тебя свои виды. Мы не сами по себе, мы — из семьи Болейн. Поэтому нами и руководят, направляют нас, куда следует. Посмотри на меня!
— Да, именно, посмотрите-ка на нее! — Она внезапно резко повернулась, излучая, казалось, зловещую силу. — Замуж выдали еще ребенком, а теперь — королевская любовница. Вдвое глупее меня и вполовину не так образованна, а туда же — в самом центре двора! А я — я никто! Быть при тебе фрейлиной — ничего другого не остается. Не желаю больше тебе прислуживать, Мария, это ниже моего достоинства.
— Я никогда тебя не просила… — еле смогла выговорить я.
— Кто заставляет тебя принимать ванну и моет тебе голову? — прозвучал сердитый вопрос.
— Ты, конечно. Но, Анна…
— Кто помогает тебе выбрать подходящее платье, подсказывает, как вести себя с королем? Кто тебя сотни раз выручал, когда глупость и неповоротливый язык не давали найти подходящий ответ?
— Ты. Но, Анна…
— И что от этого хорошего мне? Даже мужа нет, которому король мог бы пожаловать землю в знак своего благоволения ко мне. Некому дать высокую должность за то, что моя сестра — любовница короля. Мне ничего не достается. Вознесись ты хоть выше небес, мне ничего не получить. Приходится искать собственное место.
— Да, тебе необходимо свое место, — согласилась я. — Тут не возразишь. Я только сказала, герцогиней ты станешь вряд ли.
— Не тебе решать, — набросилась на меня сестра. — Кто ты такая? Только мешаешь королю заниматься важным делом — завести сына и наследника, если может, собрать армию и выиграть войну, если сумеет.
— Я не говорю, что мне решать, — шепнула я. — Я просто сказала, они тебе все равно не позволят.
— Когда дело сделано — дело сделано. — Анна решительно тряхнула головой. — А пока не сделано — никто ничего не узнает.
Она вдруг, как змея в броске, протянула руку и со всей силой схватила меня. Вывернула мне руку за спину, вцепилась так, что я и шевельнуться не могла, только вскрикнула от нестерпимой боли:
— Анна! Перестань! Больно же.
— Ну вот, послушай, — прошипела мне в самое ухо. — Послушай, Мария. Я веду свою игру, так что ты уж лучше не вмешивайся. Никто ничего не должен знать, пока я сама не скажу, а когда они узнают, будет слишком поздно.
— Собираешься переспать с ним?
Она неожиданно выпустила мою руку, я потерла плечо и локоть — болит по-настоящему.
— Я его заставлю на мне жениться, — тихим голосом произнесла Анна. — И если ты кому-нибудь хоть словом проболтаешься, я тебя убью.
Теперь я куда внимательней наблюдала за Анной. Было ясно, она вертит им, как хочет. Остались позади долгие зимние месяцы сближения в Гринвиче, а теперь, когда вышло солнышко и мы прибыли в Йоркский дворец, она вдруг пошла на попятный. И чем сильнее сестра отстранялась, тем дальше завлекала ухажера. Стоило ему войти в комнату, она бросала улыбку — словно стрелу пускала прямо в яблочко мишени. Весь ее облик, казалось, зовет, источает желание. Но Анна тут же отворачивалась и больше на него не глядела, сколько он ни оставайся в комнате.
Он состоял в свите кардинала Уолси, и предполагалось, что ему следует ждать его милость, пока тот наносит визит королю или королеве. На деле это означало следующее — юный лорд слонялся по покоям королевы и флиртовал с любой дамой, которая пожелает с ним разговаривать. Понятно, он глаз не спускал с Анны, а она проходила мимо, не глядя, и танцевала с бесчисленными кавалерами. Роняла перчатку, позволяла ему ее поднять, садилась рядом, не произнося ни слова, вернула ему его поэмы, сказав, что не может помогать дальше.
17
Уайетт, Томас (1503–1547) — английский диплолмат и первый поэт английского Возрождения.