Страница 95 из 108
Трещотка одобрил план Пересмешника, и священник изъявил свое согласие. Они вместе пошли к дому Пеппе, находившемуся на расстоянии ружейного выстрела от этого места.
Когда они подошли совсем близко, Трещотка закричал:
— Эй, Браветта-а! Хочешь пойти в трактир Ассау? С нами дон Бергамино, который заплатит за графинчик. Э-эй!
Браветта не стал мешкать, вышел к ним, и все четверо весело зашагали гуськом по тропинке, озаренной лунным светом. В ясном вечернем воздухе раздавалось мяуканье влюбленных котов.
— Пеппе, — спросил Пересмешник, — это не Пеладжия зовет тебя?
На левом берегу реки светились огни трактира Ассау, отражаясь в воде. В этом месте течение реки было тихое, и Ассау, владелец трактира, перевозил к себе на особой лодке посетителей. Услышав крики, перевозчик направил к ним шлюпку, чтобы захватить гостей. Когда все четверо с веселыми возгласами уселись в лодке, Трещотка своими длинными ногами начал качать и кренить лодку, чтобы пугать Браветту, который среди реки разразился новым приступом чиханья.
Друзья, усевшись в трактире вокруг дубового столика, подняли еще больше смеха и крика. Заговорщики поочередно подливали Пеппе вина, чудный напиток из молодого красного виноградного сока, еще терпкий, вкусный, красивый и пенящийся, приятно щекотал горло будущей жертве.
— Еще графинчик! — распорядился дон Бергамино, ударяя кулаком по столу.
Ассау, весь лохматый, как зверь, обросший волосами до самых глаз, подавал им графинчик за графинчиком. Трещотка затянул песню в честь свободолюбивого Вакха, звеня в такт стаканами. Браветта, у которого уже заплетался язык и глаза подергивались дымкой опьянения, лепетал какие-то восхваления по адресу своей великолепной свиньи и дергал священника за рукав, чтобы заставить его слушать. Над их головами свешивались с потолка выдолбленные тыквы с зеленоватой жидкостью, выгоревшие лампы коптили.
Был уже поздний час ночи, когда друзья переправлялись обратно через реку. Луна скрылась. Сходя на берег, Пеппе чуть не свалился в грязь, он едва держался на ногах, в глазах у него мутилось.
— Сделаем доброе дело, — предложил Пересмешник, — доставим этого молодца домой.
Они взяли его под мышки и потащили через тополиную рощу. Пьяный, тараща глаза на белевшие в темноте стволы, бормотал:
— Лепруччио, Лепруччио, семи кружек соли недостаточно. Как же нам быть?
Дойдя до двери дома, три заговорщика удалились. Пеппе с большим трудом взобрался на лесенку, не переставая бредить о Лепруччио и соленой свинье. Потом, забыв, что дверь осталась открытой, он всей тяжестью бросился на постель и тут же заснул мертвецким сном.
Трещотка и Пересмешник, подкрепившись ужином у дона Бергамино, вооружились отмычками и соблюдая осторожность, отправились привести в исполнение свой замысел. После заката луны все небо было покрыто сверкающими звездами, холодный северо-западный ветер дул среди тишины. Приятели шли, насторожив уши и время от времени останавливаясь. На этот раз им пригодились все охотничьи способности ловкого Маттео Пуриелло.
Когда они подошли к дому Браветты, Пересмешник едва мог сдержать крик радости при виде открытой двери. В доме царила тишина, лишь слышалось глубокое храпение спящего. Трещотка первый поднялся по лестнице, за ним последовал приятель. Войдя в комнату, они при слабом звездном свете, проникавшем в окна, различили на столе неясные очертания свиньи. С бесконечной осторожностью они подняли тяжелую тушу и медленно вынесли ее. Потом остановились и стали прислушиваться. Вдруг запел петух, и ему поочередно ответили с дворов другие.
Веселые похитители пошли по тропинке со свиньей на плечах, заливаясь тихим смехом. Трещотке казалось, что он тащит крупную дичь, удаляясь с места, где запрещено охотиться. Свинья была довольно тяжела, и они порывисто дышали, добравшись до дома священника.
Утром протрезвившийся Пеппе проснулся и долго лежал в постели, потягивался и слушал благовест, возвещавший канун Дня св. Антония. Он еще не успел очнуться ото сна, как почувствовал, что в душе его разливается довольство собственника, и предвкушал наслаждение, с которым будет смотреть, как Лепруччио разрубит на куски жирное свиное мясо и будет посыпать его солью.
Эта мысль заставила его подняться с кровати, он быстро вышел на площадку лестницы, протирая глаза, чтобы лучше видеть. На столе оставались лишь кровавые пятна, отражавшие лучи утреннего солнца.
— Свинья?.. Где свинья?.. — закричал глухим голосом ограбленный.
Безумная тревога охватила его. Он сбежал со ступенек, увидел открытую дверь, ударил себя по лбу, выбежал на улицу и стал кричать, созывая рабочих и расспрашивая всех, не видели ли они свинью, не взяли ли ее. Голос его становился все громче и жалобнее. Вопли огласили все побережье и достигли слуха Трещотки и Пересмешника.
Тогда они как ни в чем не бывало отправились к дому Браветты, чтобы насладиться забавным зрелищем и продолжить свою затею. Завидев их, Пеппе бросился к ним и, заливаясь горькими слезами, воскликнул:
— Горе мне! У меня украли свинью! Горе мне! Что мне делать? Что делать?
Биаджо Квалья постоял немного, полюбовался видом убитого горем Пеппе, полузакрыв глаза и склонив голову к плечу, что он обыкновенно делал, когда обдумывал какую-нибудь шутку, затем подошел ближе и сказал:
— Да, да, да… нечего сказать… Ты недурно играешь свою роль.
Пеппе в недоумении поднял лицо, орошенное крупными слезами.
— Да, да, да… на этот раз ты ломаешь комедию, — продолжал Пересмешник, дружески подмигивая ему.
Пеппе, все еще не понимая, в чем дело, снова поднял лицо, слезы застыли в его бессмысленных глазах.
— Правду сказать, я даже не считал тебя способным на это, — снова начал Пересмешник. — Браво! Браво! Это мне нравится!
— Да о чем говоришь ты? — всхлипывая, спросил Браветта. — О чем ты говоришь? Горе мне! Как я вернусь теперь домой?
— Браво! Браво! Отлично! — поощрял его Пересмешник. — Еще, еще! Реви сильнее! Плачь громче! Рви на себе волосы! Пусть видят и слышат! Вот так! Тогда тебе поверят!
— Да ведь правда, — плакался Пеппе, — ее украли у меня. Боже! Горе мне!
— Еще! Еще! Не останавливайся! Чем больше будешь кричать, тем скорее поверят. Еще! Еще! Еще!
Пеппе, вне себя от отчаянья и бешенства, ругался и повторял:
— Я говорю правду! Пусть я сейчас умру на месте, если у меня не утащили свиньи!
— Ах, невинный бедняга! — насмешливо пищал Трещотка. — Перестань пороть чепуху. Как мы можем поверить, если вчера собственными глазами видели свинью? Не снабдил ли ее святой Антоний крыльями, не улетела ли она?
— Да ведь это правда!
— Как это может быть?
— Правда!
— Неправда!
— Правда!
— Нет!
— О-о, у-у! Правда! Правда! Сейчас умереть! Я не знаю, как мне теперь вернуться домой. Пеладжия не поверит мне, а если и поверит, то не даст мне покоя… Хоть умирай!
— Мы бы, пожалуй, поверили тебе, — заметил Пересмешник, — но разве не Трещотка надоумил тебя? Ты же не хотел обманывать Пеладжию. А теперь… вот так плут!..
Тогда Браветта снова начал плакать, кричать, отчаиваться и так безумно вопить, что Пересмешник сжалился и прибавил:
— Ну хорошо! Успокойся. Мы верим тебе. Но если это правда, то нужно что-нибудь придумать, чтобы вернуть пропажу.
— Что придумать? — вдруг спросил, утерев слезы, Браветта, душа которого озарилась надеждой.
— Вот что, — предложил Биаджо Квалья. — Свинья, по-моему, находится у одного из живущих здесь, ведь никто не приехал из Индии, чтобы украсть свинью у тебя. Ведь нет, Пеппе?
— Конечно, конечно, — согласился Браветта, с трепетом слушая Биаджо, причем из носа и глаз его еще текли слезы.
— Так слушай же, — продолжал Пересмешник, которого забавляло доверчивое внимание Пеппе, — если никто не явился сюда из Индии, чтобы ограбить тебя, то вором должен быть один из тех людей, которые окружают тебя. Не так ли, Пеппе?
— Конечно, конечно.