Страница 106 из 108
Так до самой зари пролежал Турлендана, прижавшись к верблюду.
Операция
Двухмачтовое судно «Троица», нагруженнное зерном, отчалило к берегам Далмации. Близилось к вечеру. Судно плыло вниз по течению спокойной реки, между ортонскими барками, стоящими в ряд на якоре, а на берегу в это время зажигались огни и раздавались песни возвратившихся моряков. Медленно пройдя узкое устье, судно вышло в море.
Погода была благоприятная. На октябрьском небе, почти над самой водой, висела полная луна, похожая на бледно-розовый фонарь. Горы и холмы позади казались фигурами сидящих женщин. В воздухе бесшумно проносились стаи диких гусей и скрывались из виду.
Шестеро мужчин и юнга сначала дружно маневрировали, чтобы направить судно по ветру. Потом, когда надулись красные паруса, расписанные грубыми фигурами, все шестеро уселись и начали спокойно курить.
Юнга, усевшись верхом на носу баркаса, запел какую-то песенку своей родины.
— А погода-то неважная, — сказал Таламонте-старший, сплюнув на воду и снова взяв в рот свою неизменную трубку.
При этом пророческом замечании все взглянули на море и ничего не ответили. Это были сильные моряки, привыкшие к капризам моря. Не раз плыли они к Далмацким островам, в Триесте, в Спалати, знали путь. А некоторые из них с особенным удовольствием вспоминали вкус пахучего, как розы, вина и растущих на островах фруктов.
Капитаном судна был Ферранте ла Сельви. Два брата Таламонте, Чиру, Массачезе и Джалука составляли экипаж Все они были уроженцы Пескары. Юнгу звали Назарено.
Они простояли несколько времени на палубе. Было полнолуние, и море было усеяно рыбачьими лодками. То и дело несколько лодок проезжало мимо судна, и моряки дружески обменивались с земляками отрывистыми фразами. Улов, по-видимому, был счастливый. Когда барки рыбаков остались позади и впереди виднелось открытое море, Ферранте и Таламонте спустились под палубу, чтобы отдохнуть. Массачезе и Джалука, выкурив свои трубки, последовали их примеру. Чиру остался на вахте.
Прежде чем сойти вниз, Джалука показал товарищам одно место на своей шее.
— Взгляни-ка, что тут у меня, — сказал он.
Массачезе посмотрел.
— Решительно ничего, — ответил он, — не стоит обращать внимания.
На шее была краснота, как от укуса насекомого, посреди красного пятнышка — маленькая припухлость.
— Болит, — прибавил Джалука.
Ночью ветер переменился, море начало волноваться. Баркас закачался на волнах и, увлекаемый к востоку, стал сбиваться с пути. Джалука во время маневрирования время от времени слегка вскрикивал, так как при каждом резком движении головы чувствовал боль в шее.
— Что с тобой? — спросил его Ферранте ла Сельви.
Джалука при свете зари показал больное место.
Краснота на коже усилилась, посредине показалась маленькая опухоль.
Ферранте, осмотрев шею, тоже сказал ему:
— Решительно ничего. Не стоит обращать внимания.
Джалука взял платок, перевязал шею и снова закурил трубку.
Баркас, прыгая по волнам и увлекаемый противоположным ветром, несся к востоку. Шум моря заглушал голоса. Время от времени волны с глухим шумом ударялись о палубу.
К вечеру буря утихла и на небе показался огненный купол луны. Но так как ветер совершенно утих, то баркас почти остановился среди моря. Паруса сморщились. Лишь время от времени срывался случайный ветер.
Джалука продолжал жаловаться на боль. От нечего делать товарищи занялись его болезнью. Каждый предлагал свое средство. Чиру, самый старший, посоветовал больному приложить к опухоли пластырь из меда и лука. Хотя смутно, но кое-что он понимал в медицине, так как жена его наряду с колдовством занималась и лечением, она лечила болезни снадобьями и заговорами. Но на судне не оказалось ни муки, ни меда, а сухарь не мог бы оказать надлежащего воздействия.
Тогда Чиру взял луковицу и горсть пшеницы; пшеницу он растолок, а луковицу изрезал на мелкие кусочки и приготовил пластырь. Едва эта смесь коснулась шеи, как Джалука почувствовал, что боль усиливается. Через час он сорвал с шеи повязку и бросил ее в море, не будучи в состоянии вынести боли. Чтобы отвлечь внимание от боли, он стал у руля и долго правил судном. Снова поднялся ветер, и паруса весело надулись. Вдали в виде опустившегося на воду облачка показался среди ясной ночи какой-то островок, по-видимому Пелагоза.
Наутро Чиру, все еще не отказавшийся от мысли вылечить заболевшего товарища, хотел осмотреть больное место. Опухоль покрывала уже большую часть шеи, приняла другой вид и потемнела так, что посредине казалась фиолетовой.
— Что это значит? — в недоумении спросил он таким голосом, что больной вздрогнул. Он позвал Ферранте, двух Таламонте и остальных товарищей.
Мнения разделились. Ферранте предположил какую-то ужасную болезнь, от которой Джалука мог задохнуться. Джалука, бледный, широко раскрыв глаза, выслушал диагноз. Так как небо было покрыто тучами, то море казалось зловещим и стаи чаек с криком неслись к берегу; в душу его стал закрадываться смутный ужас.
— Да ведь это «дурная болезнь», — проговорил наконец Таламонте-младший.
— А ведь, может быть, и правда, — подтвердили товарищи.
В самом деле, на следующий день кожица опухоли приподнялась от напора кровяной сыворотки и лопнула. Все это место походило на осиное гнездо, и оттуда обильно вытекала гнойная материя. Злокачественнное воспаление шло вглубь и расширялось.
Испуганный Джалука стал призывать св. Рокка, исцеляющего язвы. Он обещал ему десять, двадцать фунтов воска. Став на колени посреди палубы, он простер руки к небу и торжественным голосом начал произносить обеты, поминая отца, мать, жену и детей. Стоящие вокруг него товарищи при каждом призыве торжественно осеняли себя крестным знамением.
Ферранте ла Сельви, почувствовав, что налетает ураган, прокричал хриплым голосом команду, заглушившую шум моря. Баркас почти лег на бок Массачезе, оба Таламонте и Чиру бросились к парусам, а Назарено поднялся на мачту. В одну минуту спустили паруса, баркас, переваливаясь с одного бока на другой, с головокружительной быстротой стал подыматься на вершину вала.
— Святой Рокк! Святой Рокк! — закричал еще сильнее Джалука, взволнованный происходящей вокруг него суматохой, он весь изогнулся и, продолжая стоять на коленях, оперся руками о палубу, чтобы удержаться на ней во время качки.
Более высокие валы то и дело перекидывались через борт, и соленая вода обдавала палубу, перебрасываясь с одного конца на другой.
— Ступай вниз! — закричал Ферранте Джалуке.
Джалука спустился в трюм. Он чувствовал во всей коже жар и лихорадочный озноб. Ужасная боль вызывала спазмы в желудке. Там, внизу, при слабом свете все предметы казались какими-то необыкновенными. Слышно было, как глухие удары валов ударялись в бока судна, которое трещало по всем скрепам.
Спустя полчаса Джалука, бледный, как выходец из могилы, снова показался на палубе. Он предпочел стоять на открытом месте, смотреть на волны, видеть людей, дышать свежим ветром.
— Да что с тобой? — спросил Ферранте, пораженный его бледностью.
Прочие моряки, стоя на своих постах, снова заспорили о лечебных средствах, им пришлось почти кричать, чтобы заглушить шум бури. Спор их увлек. У каждого был свой метод лечения. Они рассуждали с апломбом настоящих врачей, забыв об угрожающей им опасности. Массачезе два года тому назад был свидетелем, как настоящий доктор при аналогичном случае делал операцию бока Джованни Маргадонна. Доктор сделал надрез, затем прижег рану кусочками дерева, смоченными какой-то дымящейся жидкостью. Потом он чем-то вроде ложечки приподнял мышцы, которые после прижигания напоминали кофейную гущу. И Маргадонна был спасен.
И Массачезе все повторял, как жестокий хирург:
— Придется резать! Придется резать!
И, подойдя к больному, сделал рукой движение, словно делая разрез. Чиру одобрил предложение Массачезе. Оба Таламонте тоже согласились с ним. Лишь Ферранте ла Сельви качал головой.