Страница 96 из 138
Руду. Прости, господин. Ведь это штуцер Арказы, я думал, что ты пожелаешь вспомнить случай с ливанцем, когда ты выстрелил ему прямо в рот, спрятавшись за изгородь.
Коррадо. Ты прав, Руду. Тропическое солнце не спалит мне глаза! Ты оба винчестера осмотрел и револьвер Кольта?
Руду. Не беспокойся. Все готово.
Коррадо. Положи мне в патронташ патроны.
Руду. Уже, господин.
Коррадо. Хочу надеть на себя оружие.
Сардинец с покорной улыбкой скрывает свое беспокойство.
Руду. Мы точно уже в Сигале посреди леса.
Он подходит к столу и исполняет приказание.
Коррадо. Ах, Руду! Не слуга, а товарищ, дорогой товарищ! Чего бы я не дал, чтобы уже сегодня испытать с тобой жаркий огонь сражения. Ты помнишь блаженство того вечера, когда мы впервые остались с тобой одни с небольшим отрядом, еще до прихода в Мильмиль, среди целого моря густой травы, где паслись антилопы и дикие ослицы? Вдруг мы увидели льва, который, стоя от нас на некотором расстоянии, в упор глядел на нас. Это был первый лев, которого я видел. Он исчез в чаще прежде, чем я успел прицелиться. Мы приблизились к месту, где он стоял. Он оставил там половину газели, которую мы затем изжарили по своему сардинскому способу. Мы никогда так весело не ужинали. Помнишь?
Руду. Как же, господин.
Коррадо. Потом ты взял свою лаунедду и сыграл что-то на трех разных бамбуковых дудках, затем спел еще песню Веги, рожденную, по-видимому, не среди апельсиновых деревьев твоего грустного острова, а в той самой земле, на которой мы так привольно раскинулись. Арабы из Массауа, асаортины, уроженцы Бени Амер, сев в кружок, неподвижно внимали твоему пению, как будто оно было им не чужое, а напоминало их раннее детство. Родина наша в то время была уже не за нами, а впереди нас, за высокой травой, в темноте, насыщенной львиным запахом и опасностью. (С сухим треском он открывает затвор штуцера и вкладывает в него патрон.) Ах, Боже мой! Неужели ты думаешь, что бескровное сражение может воодушевить сражающегося? Ты толковый малый: ты принадлежишь к тому суровому, храброму племени, которое имело обыкновение ускорять смерть обреченных на нее тем, что душило их. Ведь тот разбойник из Дуалхи, который говорил: «Мертвых я погребаю в своей храбрости», — твой предок? Так скажи же мне, можно ли сравнить с целой свободной жизнью какое-нибудь одно пустое движение.
Он закрывает затвор штуцера и кладет его на пол.
Руду. Что ты хочешь услышать от меня, господин? Я не понимаю тебя, но вижу, что ты чем-то мучаешься. Если я могу вынуть у тебя занозу — только прикажи. Ради тебя я сделаю все. В Ольде во время пытки ты просил меня петь, и я повиновался.
Коррадо. А какое-нибудь пустячное препятствие разве остановит того, кто может петь во время пытки?
Руду. Нет.
Коррадо. Ты напомнил мне тот день, когда мы хотели быть не людьми, а чем-то больше. Мы побеждали тогда не только животных, но и судьбу.
Руду. Ты всегда побеждаешь, moti[4].
Коррадо. Всегда, но в пустыне, помнишь, как мы совещались перед тем, как с закрытыми глазами пойти навстречу опасности. Воды нет, с нами только небольшой запас сушеного мяса, одежда изодрана, обувь изношена, почти все животные и вьюки брошены среди непроходимых лесов, проводники разбежались, впереди вооруженное селение, с нами только два верных сердца — наши собственные, все остальные — одна мертвечина. «Свернуть в сторону, перебравшись через реку, или идти прямо в Ольду?» Вот монета, которую ты нашел в римской колонии Монтарву, когда мы исследовали жилу железной руды. Я не расстаюсь с ней. (Он вынимает ее из кармана и показывает слуге) Тогда мы гадали по ней. Если выйдет голова — свернуть в сторону, если плуг — идти прямо. Мы шесть раз упорно бросали монету, и шесть раз выходила голова. Ты глядел мне прямо в глаза и говорил: «Иди прямо. Будь, что будет!»
Руду. Монета говорила одно, а твои глаза другое, moti. Твои глаза для меня закон.
Коррадо. И мы пошли на казнь! Сегодня, Руду, мне хуже, чем перед Ольдой. Я хочу снова испытать судьбу. Ехать или оставаться? Возьми, брось монету. (Он передает ему римскую монету) Если голова — ехать, если плуг — оставаться.
Слуга колеблется и вопрошающе смотрит на господина.
Что ты глядишь?
Руду. К чему игра, если ты хочешь.
Коррадо. Ты читаешь в моих глазах.
Руду. На этот раз нет.
Коррадо. Ну, так бросай же. Подожди. Не на этом противном ковре. Вот возьми ту львиную шкуру и расстели ее. Помнишь? Тогда мы находились на тропе, протоптанной гиппопотамами, которая через поломанные тростники вела к броду.
Слуга берет с дивана шкуру и расстилает ее.
Так, отлично. Бросай.
Слуга не может скрыть своего волнения. Он бросает вверх римскую монету, которая падает на звериную шкуру, он наклоняется, почти ложится на пол, чтобы лучше рассмотреть ответ.
Руду. Плуг.
Коррадо. Оставаться! Попробуй еще раз.
Слуга повторяет то же самое и снова наклоняется.
Руду. Плуг.
Коррадо. Еще в последний раз.
Слуга повторяет гаданье.
Руду. Голова! Значит, идем?
Но Коррадо, весь охваченный таинственным волнением, не слышит его.
Коррадо. Представь себе, Руду, что я уже в гавани, стою уже на палубе парохода, готового сняться. И вдруг является незнакомец и кладет мне на плечо руку. Что ты делаешь?
Слуга внимательно слушает слова господина, потом вдруг вскакивает с порывом дикого зверя и делает жест, обычный для людей его племени, когда они острым камнем разбивают череп опрокинутого ими врага. Коррадо сдвигает брови, затем, встряхнув головой, подходит к окну и глядит на освещенную солнцем весеннюю тучку.
Коррадо. Слышишь, как каркают вороны на крепостной башне? Они всегда в этот час садятся на нее. Скоро вечер. Слышишь, как жужжат люди? Точно рой пчел! Раз нет передо мной сейчас африканской изгороди, с меня довольно было бы этой башни, которую я зажег бы в честь моей свободы, моей гордости и моей идеи. А это жалкая клетка, чтобы поджечь ее довольно серной спички. (Он говорит в порыве какой-то дикой радости, затем снова хмурится.) Не обращай внимания, Руду, на мои слова. Вообрази, что я выпил меду и что ко мне вернулся воинственный дух. С сегодняшнего дня, перед тем как отворять дверь, посматривай в щелку, как смотрят у тебя на родине в слуховое окно.
Руду. У тебя есть враг, moti?
Коррадо. Я сам себе враг.
Руду. Говори ясней, если хочешь, чтобы я слушался тебя.
Коррадо. Все равно.
Слуга, наклонив голову, что-то шепчет на своем наречии.
Может быть, мне следует расстаться с тобой, мой верный друг.
Руду. Что ты говоришь, господин?
Коррадо. Разве тебя не тянет вернуться в Сант-Луссурджу, к твоему мрачному вулкану, возле которого нашел я тебя? Ты родился внутри потухшего кратера, который когда-нибудь зажжется вновь. Что за великолепная колыбель, Руду! Тебе не скучно вдали от тех краев, от родины? Среди громадных кладбищ древнейших племен, замкнутая как в стенах базальтового монастыря, она открыта лишь на запад, давая доступ знойному дыханию Африки. Эта страна кажется выразительницей самого жестокого рока. Помнишь, как я сказал тебе в одно августовское утро: «Иди со мной, дитя пустыни». Мы бросили исследовать истощенный рудник на Монтеферру и отправились искать счастья за морем. Теперь вернись туда. И каждой весной жги в память обо мне костер из мастикового дерева на каком-нибудь памятнике сардинцев и не забывай меня в своих песнях.
4
Moti — слово, которое на языке племени Галла означает «начальник».