Страница 87 из 138
Вирджинио. За себя я не боюсь. Рядом со мной есть существо, которое не только до сего дня жило моей жизнью, но которое создало мою жизнь. Как ты думаешь, откуда было мне взять сил, необходимых для воплощения моей фантазии и иллюзий? Когда я чувствую, как в тебе поднимаются твои инстинкты и болезненные стремления и как они ищут свободы, когда я вижу, что ты хотел бы раскрыть все тюрьмы, когда я замечаю во всем твоем существе ухватку хищного зверя, который отступает и подкрадывается, чтобы броситься на свою добычу, я спорю и борюсь с тобой, но я понимаю тебя, потому что ты постоянно видел столкновения и раздор среди людей, видел такую злобу и жестокость, которой трудно подыскать подходящее название, и тень лесов Дауа тебе кажется менее страшной, чем мрачные законы твоей родины. И я благодаря тебе мог бы познакомиться со всем злом и жестокостью, но природе угодно было поставить рядом со мной существо, которому доступно все более нежное и возвышенное, эти качества проявляются у него в малейшем движении и незаметно направляют меня к поэзии… Ах, она, в сущности, своим личиком, похожим на гладкую поверхность ручья, — родная сестра роды!.. Может быть, я говорил о ней, когда думал, что говорю о горных потоках.
Он замолкает, затем почти шепотом произносит имя, которое как бы само слетело с его уст и озарило ярким светом все его лицо.
Мария!
Приятель все это время сидел молча, опустив голову на руки, как бы скрывая свое волнение. Теперь он решается робко обратиться к другу с вопросом.
Коррадо. Ты был счастлив? Ты теперь счастлив?
Вирджинио. Что такое счастье? И какая ему цена? Ты думаешь, что счастье открыло мне на нее глаза? Рожденные одной матерью, мы друг друга долго не знали, робели и стеснялись один другого. И вдруг в один прекрасный день две жизни соприкоснулись, и от этого родилось неслыханное счастье! Тебе знакомо это? Пробовал ли ты когда-нибудь входить ощупью в темную комнату и искать какой-нибудь знакомый предмет, оставленный тобою тут, на столе, в шкафу, в знакомом месте? Ты ищешь, ищешь, и вдруг рука твоя касается неожиданно чего-то живого, трепещущего! Переживал ли ты что-нибудь подобное? Среди ужаса, отчаяния, стоя лицом к лицу с агонией, мы встретились, соединились и обрели наше счастье: это было у смертного одра отца, мы ясно слышали кипение воды, в которой должны были стерилизовать инструменты хирурга; гангрена, как дикий зверь, въелась в это бедное родное нам тело… Мы шептали в один голос: «Мы здесь, мы здесь…», но нам казалось, что слова эти доносились откуда-то издалека! Лицо отца было цвета соломы, уносимой ветром. Началось хлороформирование. Мы видели лишь губы, сведенные судорогой и выкрикивающие несвязные слова человека, борющегося со смертью, худая рука его имела еще достаточно сил, чтобы держать наши руки и сжимать их… Потом расставание с жизнью, последняя судорога, затем мрак, тишина, печать вечности и смерть, похожая как две капли воды на настоящую смерть, наступившую поздней, после ненужной резни… «Мы здесь! Мы здесь! Проснись!» Но он не проснулся и остался лежать бездыханным трупом.
Волнение душит его. Друг сидит недвижимо, опустив голову и закрыв лицо руками. Вирджинио снова начинает быстро говорить, слова словно жгут ему губы.
Матери нашей там не было. Она была далеко, на чужой стороне, в другом доме, связанная другими узами, потерянная для него, для нас и несчастная.
Наступило молчание. Снова меняется его голос, и дрожь пробегает по его лицу.
Вот какая ужасная действительность породила нашу верную и преданную дружбу. Я видел, как моя подруга по несчастью понемногу возвращалась к жизни и оживала как трава, затоптанная ногами. С той минуты она стала для меня воплощением всего, что есть на земле прекрасного. И произошло это не во время мира душевного, не в радости, а в горе…
Снова молчание. Он то колеблется, то торопится, то останавливается.
Она ушла недавно, чтобы исполнить печальную обязанность, как раз тогда, когда пошел первый сильный весенний дождь. В тот чужой нам дом, в далекой стране, где страдала та, которой не было с нами у смертного одра отца, вошли болезнь и нищета… Нам известно, сколько она выстрадала от человека, не стоящего ее, который даровал нам неведомого, чужого брата, вскормленного той же, что и мы, больной грудью… Ему теперь пятнадцать лет… он юноша… Сейчас он очень серьезно болен… Мария пошла отправить ему немного денег.
После последних слов, произнесенных почти шепотом, снова наступило молчание. Грусть, видимо, легла на него всей своей тяжестью. Вдруг Вирджинио встрепенулся и насторожился.
Она, вероятно, вернулась. Я слышу ее шаги.
Коррадо (внезапно вставая с места). Прощай, Вирджинио.
Вирджинио. Ты уходишь?
Коррадо. Я еще вернусь.
Вирджинио. Не хочешь поздороваться с ней?
За левой дверью слышен голос сестры.
Голос сестры. Вирджинио, ты дома? Ты один?
Вирджинио. Войди, войди, Мария. Это Коррадо.
Входит Мария. На ней суконное платье — простое, но сидящее изящно. На голове шляпа. В руках столько фиалок, сколько возможно захватить обеими руками. На ее молодом лице румянец. Дождевые капли еще сверкают на плечах, на рукавах, на юбке.
Мария. Я принесла дождь. Видишь?
Она стряхивает дождевые капли и слабо улыбается. Желая протянуть Коррадо руку, она освобождает ее, прижимая к груди букет цветов, так что они закрывают ее до подбородка.
Возьми, Вирджинио. Помоги мне. Эти фиалки я принесла тебе. Твои уже увяли.
Брат берет цветы обеими руками. Он наклоняет голову, чтобы вдохнуть аромат цветов, в это время Мария целует его в лоб.
Вирджинио. Ах какие свежие! Понюхай, Коррадо!
Он подходит к другу и подносит ему цветы.
Коррадо. Что за прелесть!
Он опускает глаза. Голос его звучит глухо, но необыкновенно возбужденно.
Где вы их нашли, Мария?
Мария. У Боргезского родника. Я сюда дошла пешком от Сан-Сильвестра. Когда я вышла, было яркое солнце. Ливень настиг меня у Понте-Систо. Я не останавливалась. Потом немного переждала дождь под портиком Санта-Марии. Там находились и рабочие, счищавшие штукатурку с фасада. Среди них был и Марко Далио, который, увидев меня, замахал руками от радости и потащил меня во внутрь храма, чтобы показать фрески, которые он сегодня открыл, сбив покрывавшую их штукатурку. В настоящую минуту он живет только своей базиликой! Он сказал мне, что, быть может, зайдет повидаться с тобой.
Она говорила быстро, оживленно, снимая с рук мокрые перчатки. Вдруг замолчала и взглянула на обоих мужчин.
Но отчего вы так бледны?
Коррадо. Мы бледны?
Мария. Да. Что случилось?
Вирджинио. Ничего. Коррадо сидел со мной, а я работал.
Коррадо. Когда вы постучали в дверь, я вставал, чтобы уходить. Дольше оставаться я уже не могу. Извините, Мария.
Мария. Не останетесь у нас пообедать?
Коррадо. Не могу. Но постараюсь зайти поздней, вечерком.