Страница 4 из 7
На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали в ржавый табачный цвет, морщины расползались на лице у фрукта, но цвет лица был розовый, как у младенца. Левая нога не сгибалась, ее приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкуна. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень.
От интереса у пса даже прошла тошнота.
Тяу, тяу!… - он легонько потявкал.
- Молчать! Как сон, голубчик?
- Хе-хе. Мы одни, профессор? Это неописуемо, - конфузливо заговорил посетитель. - Пароль Дьоннер - 25 лет ничего подобного, - субъект взялся за пуговицу брюк, - верите ли, профессор, каждую ночь обнаженные девушки стаями. Я положительно очарован. Вы - кудесник.
- Хм, - озабоченно хмыкнул Филипп Филиппович, всматриваясь в зрачки гостя.
Тот совладал, наконец, с пуговицами и снял полосатые брюки. Под ними оказались невиданные никогда кальсоны. Они были кремового цвета, с вышитыми на них шелковыми черными кошками и пахли духами.
Пес не выдержал кошек и гавкнул так, что субъект подпрыгнул.
- Ай!
- Я тебя выдеру! Не бойтесь, он не кусается.
«Я не кусаюсь?» - удивился пес.
Из кармана брюк вошедший выронил на ковер маленький конвертик, на котором была изображена красавица с распущенными волосами. Субъект подпрыгнул, наклонился, подобрал ее и густо покраснел.
- Вы, однако, смотрите, - предостерегающе и хмуро сказал Филипп Филиппович, грозя пальцем, - все-таки, смотрите, не злоупотребляйте!
- Я не зло… - смущенно забормотал субъект, продолжая раздеваться, - я, дорогой профессор, только в виде опыта.
- Ну, и что же? Какие результаты? - строго спросил Филипп Филиппович.
Субъект в экстазе махнул рукой.
- 25 лет, клянусь богом, профессор, ничего подобного. Последний раз в 1899-м году в Париже на Рю де ла Пэ.
- А почему вы позеленели?
Лицо пришельца затуманилось.
- Проклятая Жиркость [1]!. Вы не можете себе представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски. Вы только поглядите, бормотал субъект, ища глазами зеркало. - Им морду нужно бить! - свирепея, добавил он. - Что же мне теперь делать, профессор? - спросил он плаксиво.
- Хм, обрейтесь наголо.
- Профессор, - жалобно восклицал посетитель, - да ведь они опять седые вырастут. Кроме того, мне на службу носа нельзя будет показать, я и так уже третий день не езжу. Эх, профессор, если бы вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!
- Не сразу, не сразу, мой дорогой, - бормотал Филипп Филиппович.
Наклоняясь, он блестящими глазами исследовал голый живот пациента:
- Ну, что ж, - прелестно, все в полном порядке. Я даже не ожидал, сказать по правде, такого результата. «Много крови, много песен…».
Одевайтесь, голубчик!
- «Я же той, что всех прелестней!…» - дребезжащим, как сковорода, голосом подпел пациент и, сияя, стал одеваться. Приведя себя в порядок, он, подпрыгивая и распространяя запах духов, отсчитал Филиппу Филипповичу пачку белых денег и нежно стал жать ему обе руки.
- Две недели можете не показываться, - сказал Филипп Филиппович, - но все-таки прошу вас: будьте осторожны.
- Профессор! - из-за двери в экстазе воскликнул голос, - будьте совершенно спокойны, - он сладостно хихикнул и пропал.
Рассыпной звонок пролетел по квартире, лакированная дверь открылась, вошел тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок и заявил:
- Годы показаны не правильно. Вероятно, 54-55. Тоны сердца глуховаты.
Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со сверкающим колье на вялой и жеваной шее. Странные черные мешки висели у нее под глазами, а щеки были кукольно-румяного цвета. Она сильно волновалась.
- Сударыня! Сколько вам лет? - очень сурово спросил ее Филипп Филиппович.
Дама испугалась и даже побледнела под коркой румян.
- Я, профессор, клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма!…
- Лет вам сколько, сударыня? - еще суровее повторил Филипп Филиппович.
- Честное слово… Ну, сорок пять…
- Сударыня, - возопил Филипп Филиппович, - меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста. Вы же не одна!
Грудь дамы бурно вздымалась.
- Я вам одному, как светилу науки. Но клянусь - это такой ужас…
- Сколько вам лет? - яростно и визгливо спросил Филипп Филиппович и очки его блеснули.
- Пятьдесят один! - корчась со страху ответила дама.
- Снимайте штаны, сударыня, - облегченно молвил Филипп Филиппович и указал на высокий белый эшафот в углу.
- Клянусь, профессор, - бормотала дама, дрожащими пальцами расстегивая какие-то кнопки на поясе, - этот Мориц… Я вам признаюсь, как на духу…
- «От Севильи до Гренады…» - рассеянно запел Филипп Филиппович и нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.
- Клянусь богом! - говорила дама и живые пятна сквозь искусственные продирались на ее щеках, - я знаю - это моя последняя страсть. Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод. - Дама бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный кружевной клок.
Пес совершенно затуманился и все в голове у него пошло кверху ногами.
«Ну вас к черту», - мутно подумал он, положив голову на лапы и задремав от стыда, - «И стараться не буду понять, что это за штука - все равно не пойму.
Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз какие-то сияющие трубки.
Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с надеждой глядела на Филиппа Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол, что-то записал.
- Я вам, сударыня, вставляю яичники обезьяны, - объявил он и посмотрел строго.
- Ах, профессор, неужели обезьяны?
- Да, - непреклонно ответил Филипп Филиппович.
- Когда же операция? - бледнея и слабым голосом спрашивала дама.
- «От Севильи до Гренады…» Угм… В понедельник. Ляжете в клинику с утра. Мой ассистент приготовит вас.
- Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?
- Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить очень дорого - 50 червонцев.
- Я согласна, профессор!
Опять загремела вода, колыхнулась шляпа с перьями, потом появилась лысая, как тарелка, голова и обняла Филиппа Филипповича. Пес дремал, тошнота прошла, пес наслаждался утихшим боком и теплом, даже всхрапнул и успел увидеть кусочек приятного сна: будто бы он вырвал у совы целый пук перьев из хвоста… Потом взволнованный голос тявкнул над головой.
- Я слишком известен в Москве, профессор. Что же мне делать?
- Господа, - возмущенно кричал Филипп Филиппович, - нельзя же так.
Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
- Четырнадцать, профессор… Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.
- Да ведь я же не юрист, голубчик… Ну, подождите два года и женитесь на ней.
- Женат я, профессор.
- Ах, господа, господа!
Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафе, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.
«Похабная квартирка», - думал пес, - «но до чего хорошо! А на какого черта я ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вот чудак! Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавелся, что ахнуть! А может, я и красивый. Видно, мое счастье! А сова эта дрянь… Наглая.
Окончательно пес очнулся глубоким вечером, когда звоночки прекратились и как раз в то мгновение, когда дверь впустила особенных посетителей. Их было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты очень скромно.
«Этим что нужно?» - удивленно подумал пес.
Гораздо более неприязненно встретил гостей Филипп Филиппович. Он стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, как полководец на врагов.
Ноздри его ястребиного носа раздувались. Вошедшие топтались на ковре.
- Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, - вот по какому делу…