Страница 28 из 37
Мистер Эттвуд одаривает меня кривой ухмылкой, припасенной специально для меня. Я же контратакую обворожительной улыбкой, у меня даже ноздри трепещут от восторга — так я его обожаю.
— Что тебе надо? — рычит Элвис. — Я был в кабинете химии и видел, что ты нарисовала на доске.
— Ваш портрет? Как это прелестно! — говорю.
— Прелестно! Да это же мерзость!
— Ах, ах, и кто же посмел нарисовать вас в чем мать родила, с огромной трубкой во рту?
— Да, кто посмел?
— Не знаю. Первый раз слышу.
Элвис грозно шевелит бровями:
— Ужасное, ужасное поведение! А еще девочки. В наше время за такие дела уши надирали.
— Знаете, я совершенно с вами согласна, мистер Эттвуд. Дисциплина у нас в школе — отвратная. Я так просила мисс Хитон надрать мне уши, когда меня оставили после уроков, но она меня и слушать не захотела. А вы знаете, что в школе для мальчиков до сих пор практикуют розги?
Элвис расправил плечи и вытянулся в полный рост (это метр с кепкой-то):
— Вот-вот, я бы и в вашей школе ввел розги. Потому что никакие нотации вам не помогают.
— Совершенно с вами согласна, мистер Эттвуд. Нотации — это все фигня, вы уж меня извините. На основах религии я очень часто поднимаю вопрос о розгах, да какое там. — Элвис весь напрягся, не понимая, в чем подвох. А я продолжаю: — Уж не знаю, в курсе вы или нет, но нам, девочкам, нужна сильная рука. В вашем лице. Вы думаете, почему мы так безобразничаем? Да потому, что нам не хватает вашего отцовского внимания. Ведь мы вас так уважаем, так уважаем. Мы все ерничаем, но на самом деле даже домой идти не хочется, так вы нам дороги.
Услышав эти слова, Элвис гордо выпячивает грудь и говорит:
— Вот когда я был школьником, нас держали в ежовых рукавицах. В полседьмого подъем, в полдевятого отбой, и весь день как пчелки.
— Вот, видите? Вы прямо как мой папа. У него похожие методы воспитания.
Слышно, как за туалетом трещат кусты — наверное, девчонки уже просто полегли от смеха.
— Мне так приятно было пообщаться с вами, мистер Эттвуд, — говорю я. — Вы мне как отец родной.
Элвис растроган чуть ли не до слез. Он вытаскивает из кармана трубку, закуривает ее и мечтательно произносит:
— Что ж... Я всегда рад... Эх, прошло мое беззаботное детство... У меня, знаешь ли, была игрушечная железная дорога, и заводной паровозик с вагончиками. Я их до сих храню дома в коробке.
— Ой, звонок, — прерываю его я. — Извините, у меня английский. «Грозовой переврал» и все такое.
Я завернула за туалет, а там Рози хохочет в кустах, натянув на голову пальто.
По дороге домой
16.15
Идем с Джаской и болтаем.
— Не может быть, чтоб все было так просто, — говорю я.
— Да, не может быть.
Навстречу нам — фоксвудские мальчишки, с ужимками орангутанов и грязными приколами, типа: «Эй, девчонки, а покажите нам...»
Я и говорю одному прыщавому:
— Какой ты милый. Хочешь взглянуть на мои нунги?
Парень резко изменился в лице и присмирел. И все парни тоже затихли. А прыщавый и говорит осторожно:
— Ну да, хочу.
— Что ж, — говорю я. — Кому-то другому я бы не показала. Но ты мне давно нравишься. Жду тебя в парке в полвосьмого за туалетами.
Прыщавый нервно поправляет галстук и кивает:
— Ладно, приду.
Ну вааще.
У меня нет слов.
Мы с Джас изумленно переглянулись.
Вторник, 26 апреля
Сегодня практика у доктора Клуни. Рабочий день начинается в девять. Прикольно, что школьная форма необязательна. Поэтому нужно выбрать наряд.
Что-нибудь черное?
Пожалуй.
Накладные ресницы-сногсшибанцы.
Может быть. Только кого там соблазнять? Не доктора же. Зато можно отработать технику ношения ресниц в безопасной обстановке, среди слепых и глухих.
17.10
Уф... Практика закончена. Дай бог здоровья доктору «Клуни» и его пациентам, но больше меня туда на аркане не затащишь — если только на каталке в парализованном состоянии.
Короче — полный кошмар. Сплошь больные и старые, представляете? Стонут, кряхтят, кашляют... Ни одного здорового человека. Бедные доктора. И еще у стариков, почему-то именно у них, такой своеобразный запах — словно они посыпают себя средством от моли, чтобы не рассыпаться в прах. Кто его знает, может, есть такой одеколон «Старый пень», от которого бабулечки впадают в экстаз и начинают вязать своим престарелым «бойфрендам» маразматические свитера без горловин.
Одним словом, медицина — это не мое. И в Конго я не поеду. Тем более что я даже не смогла найти эту страну на карте.
17.40
Слава богу, что я молодая и здоровая. И что практика на этом закончилась. Свобода, ура, тра-ля-ля. От радости мне хочется прыгать и скакать. Мои накладные ресницы не склеились — эксперимент прошел удачно.
Иду себе, мурлычу песенку, плавно покачивая бедрами, все как по книжке. Мимо проезжает машина с парнями. Они мне сигналят и машут из окна. Дураки, конечно, зато мой прием дает результаты. Я встряхиваю волосами и радостно смеюсь.
А теперь все одновременно: мурлычем песню, покачиваем бедрами, встряхиваем волосами и смотрим взглядом «тягучая ириска».
Получается! Я суперская!
Повторим еще раз — мурлычем песню, покачиваем бедрами, встряхиваем волосами и смотрим взглядом «тягучая ириска»...
И вдруг слышу: «Ciao».
Оймамочкиродные. Масимо на своем скутере. Он сказал мне ciao...
Поднимаю глаза: и вправду он.
— Ciao, — отвечаю я.
Каково, а? Классно-классно... Каково! Каковее не бывает... Тьфу, мозг, молчи...
Масимо сидит на скутере и смотрит на меня так, словно сейчас я закрою глаза и начну удаляться в ритме танца, как в тот вечер на концерте. Но я никуда не ухожу, а говорю ему:
— Как жизнь?
Класс. Нормалек. У меня все получается.
А он смотрит на меня своими изумительными глазами. Ну конечно, а чем же ему еще смотреть, ушами? Ха-ха-ха... Так, это что-то новенькое — на меня напал истерический «внутренний» смех, болезнь прогрессирует.
— У меня все отлично, — говорит Масимо.
А я про себя думаю: «А у меня тоже»!
Масимо нажал на сцепление, и скутер громко взревел.
— Тебя никуда не подвезти? — спрашивает он.
Мама.
— Я на репетицию, — говорит Масимо. — У меня есть немного времени.
Подвезти меня домой? Не хватало еще, чтобы он увидел наш психмобиль или маму в прикиде для аэробики, или Либби в «нулевом» прикиде.
— Только я не домой, — отвечаю. — Я к подружке. Мы сегодня тусим в ночном клубе.
Черт, что я говорю? Молчи, рот, молчи. И тут Масимо мне улыбнулся — и от этой улыбки я начала таять, как шоколадка на солнышке. Он протягивает мне второй шлем — и, хотя я знаю, что после шлема на голове будет не прическа, а «блин», я все равно счастлива.
Я забралась на заднее сиденье, причем довольно изящно. Когда буду слезать, нужно постараться не сверкать трусиками из-под моей короткой черной юбки в складку. Надо будет аккуратно развернуться, поставить одну ногу на асфальт, а вторую...
— Держись крепче, — говорит Масимо, и мы срываемся с места.
Я сижу, крепко обхватив его за пояс. И хотя на нем парка, меня будто током стукнуло, когда я его коснулась. Ветер бьет в лицо, и мои глаза слезятся, и я боюсь, как бы у меня ресницы не отклеились.
И вот мы несемся по дороге, и это такой восторг и счастье! Я и сама не верю, что сижу, обняв такого шикарного парня.
Масимо кричит мне сквозь вой ветра:
— Подсказывай дорогу!
Вообще-то до Джаски минут пять езды, но я кричу, что нужно повернуть на Хай-стрит, хотя это совсем не по дороге. Потом мы остановились на красный свет, и я наблюдаю, как в сторону кафе «Луиджи» идет Смехотурова Рашель со своими подружками из шестого. Завидев Масимо, девушки радостно машут ему, включая, кстати, и саму Рашель. Масимо вскидывает руку в перчатке, изображая приветственный жест, а потом выжимает газ, потому что зажегся зеленый свет. Ох, надеюсь, из-под шлема можно разглядеть мое лицо — уж больно хочется, чтоб девчонки обзавидовались.