Страница 120 из 150
Закончивший свой век ДТ-54 снова ожил. Его недавно выкрасили. С минуты на минуту он должен появиться здесь, на площади.
Трактор приведут Федя Кочкин и Сережа Скворцов. Их выбрали на собрании юных трактористов.
Ждем, должен появиться… Но прошла больница, прошел промкомбинат, льнозавод, сушильный завод, почтовые работники. Прошли мы, прокричали «ура» и снова под строгим наблюдением Кузьмы Демьяновича выстроились в отдалении, напротив трибуны, вызвав этим любопытство праздных зрителей. Я слышал за своей спиной разговор:
— Не концерт ли какой устраивают?
— Какой концерт! Физкультурные упражнения.
— Эй, Семен! Обожди, не уходи домой, физкультурников посмотрим.
Мой класс возбужденно шевелится, топчется, ребята вытягивают шеи, вслушиваются: не застучит ли мотор на дороге. Но мотор не стучит.
Проходит последняя организация, пищепром, с транспарантами о заготовке грибов и ягод.
Те, кто стоит на трибуне, предупреждены, но надолго ли у них хватит терпения торчать на солнцепеке перед пустой площадью?..
Кричит радио, из Москвы доносится шум моторов. Там идет военный парад. По Красной площади, должно быть, проходят колонны танков. Но в этом гуле моторов не слышно мотора нашего трактора.
Оказывается, пищепромовцы не последние. С жиденьким криком «ура» движется еще одна группа — пять человек, семеноводческая лаборатория.
Площадь пуста. На примятой молодой траве обрывки бумажных украшений, конфетные обертки. Грустный виду площади, на которой только что стояла праздничная толпа.
Школьный строй шевелится, изгибается, слышен ропот, но никто не уходит.
Стоят и переговариваются районные руководители на трибуне. Они тоже ждут и сомневаются. Среди них пятиклассник Женька Доронин тревожно вертит белобрысой головой.
А позади нас село начинает жить обычной праздничной жизнью: слышатся взрывы смеха, песни, играют несколько гармошек — каждая свое, позванивают разъезжающие велосипедисты, ораторствует радио. Мы ждем, мы слушаем. Ждет трибуна.
Ващенков, добрая душа, понимает наше состояние. Он терпит, из уважения к нему терпят остальные.
К Кузьме Демьяновичу, с невозмутимым видом расхаживающему вдоль шеренги, подходит одна из учительниц:
— Первоклассники устали. Хочу распустить их по домам.
Разбегаются первые классы, вторые… С одного конца тает наша шеренга.
Совсем неожиданно поворачиваются и уходят строем десятиклассники. Им ли, самым старшим в школе, ждать сомнительного триумфа группы ребятишек из седьмых классов!
— Назад! — грозно кричит им вслед своим старшинским басом Кузьма Демьянович.
Но десятиклассники дружно затягивают песню:
Я уже который раз гляжу на часы и неуверенно произношу:
— Что-то случилось… Не оставить ли нам эту затею?..
Но класс устраивает бунт:
— Дождемся!
— На трибуне ждут, а мы сбежим?
А на трибуне сошлись в тесный кружок, переговариваются.
И вдруг рядом со мной раздается торжествующий вопль:
— Едут!
Зашевелились, закричали:
— Едут!
— Тише! Тише!
— Замолчите! Дайте послушать!
— Е-е-едут!..
— Ура-а!..
Уже и я сквозь шум голосов слышу стук мотора.
— Ура-а!..
Из-за угла магазина выкатывается ядовито-зеленый, как травяная букашка, трактор. На нем позади кабины гроздью висят ребята. Человек пять бегут следом.
Трактор стучит, чихает, но двигается довольно прытко.
— Еду-ут!..
— Наши едут!
— Э-эй! Ребята-а!..
— Куда? Куда?! А ну, назад! Соблюдать дисциплину!
Представители на трибуне подтягиваются. Трактор, громко стуча изношенным мотором, подкатывает. Ващенков, подняв над своей светлой шляпой руку, кричит:
— Нашей славной смене, будущим механизаторам — ура!
— Ура-а-а!.. — подхватываем мы.
Трактор проехал…
Только и всего. На этом и кончается столь долгожданная церемония. Но все довольны. Ващенков, сияя, оборачиваясь то к одному, то к другому, машет вслед шляпой. Ребят уже не удержишь: сломав и без того непрочные ряды, мимо грозного Кузьмы Демьяновича врассыпную, наперегонки бегут за трактором. А тот, трясясь, поблескивая на солнце гусеницами, удаляется.
Я повернулся, чтоб напрямик, кратчайшим путем бежать к школе. Но тут натыкаюсь на одного зрителя, о существовании которого никто из нас не подозревал. На обочине стоит Степан Артемович со своей прямой осаночкой, в хорошо подогнанном костюме, с сильно опавшим желтым, морщинистым лицом. Заметив меня, он подчеркнуто сухо поклонился и пошел прочь своей расчетливо-строгой походкой.
Он все-таки стоял, ждал: придет или не придет трактор. Быть может, он даже волновался за ребят, этот школьный директор в отставке. Я стоял и глядел в прямую узкую спину. Но разве можно что-либо понять по спине, кроме того, что человек держится с холодным достоинством?
В школьном дворе вокруг трактора — тесная толпа. В самом центре — Федя Кочкин и Сережа Скворцов. У обоих счастливые лица, хотя по своей привычке Федя глядит на всех угрюмовато. На лице у Сережи видны следы размазанных слез.
— Что случилось у вас? — спросил я.
— Горючее не подавалось… — ответил Федя.
— Кажется, впрыскиватель, — неуверенно заметил Сережа.
Я вгляделся в его испачканное, со следами слез, грязное, счастливое лицо и всей душой поверил, что «впрыскиватель» может стать трагедией.
— Все хорошо, что хорошо кончается. — Рядом со мной оказался Василий Тихонович; ноздри горбатого носа вздрагивали у него в непривычно доброй усмешке.
Трактор поставили под стеной школы. Вокруг него толпились ребятишки, ощупывали, лазали. Федя Кочкин, Сережа Скворцов и другие члены кружка трактористов стали героями всей школы. Они демонстративно копались в моторе, время от времени запускали его, при немом восторге влезали в кабину, делали по школьному двору круг. Машина подчинялась им, они были ее полными хозяевами, а это вызывало зависть, восторг, обожание.
Афанасий Семенович, наш рачительный завхоз, носивший среди ребят странную кличку «Курок», не мог вытерпеть такой самостоятельности. Он считал, что раз трактор стал школьной собственностью, то и распоряжаться им должен не кто иной, как он, заведующий школьным хозяйством. Афанасий жаловался в учительской:
— Балуются. Лезут к машине без всякого спроса. Слушаться не хотят. Еще изломают, чего доброго, или покалечат кого. Трактор-то как-никак денег стоит. Запретите…
Но ему отвечали:
— Не можем запретить. Ребята же сами отремонтировали трактор, они и хозяева. Сломают, сами починят.
Афоня Курок уходил недовольный.
— Ну и порядочки завелись!
Тамара Константиновна все еще находилась в декретном отпуске, школой управлял Олег Владимирович. Этот широколицый румяный человек, с бровями, закрученными словно вильгельмовские усы, исполнял обязанности директора нешумливо и обстоятельно. Никаких нововведений он не предлагал, делал то, что до негр делали Степан Артемович и Тамара Константиновна, отличался от них лишь одним — покладистостью. Нужно изменить расписание, для того чтобы удобнее было проводить уроки новым способом, — пожалуйста, лишь бы другие учителя не протестовали.
В это счастливое для нас межвременье открылся особый талант в Василии Тихоновиче Горбылеве.
Каждому из учителей было понятно, что для любого парнишки сесть за рычаги трактора, управлять громоздкой, сильной машиной — верх наслаждения, соблазн из соблазнов. Но путь к вожделенным рычагам слишком тернист: ковыряние на морозе в моторе, грязная работа, попрошайничество запасных частей у скупого эмтээсовского начальства, хождение с жалобами по разным инстанциям. Даже я не очень-то верил, что ребята до конца выдержат, сумеют поставить на колеса разбитый трактор.
А вот поставили… Василий Тихонович сам не притронулся руками к трактору, сам ничего не просил, не обивал пороги учреждений. Он только время от времени собирал ребят на какие-то совещания, и ребята сами решали, сами планировали, сами ходили по учреждениям, выпрашивали, требовали, жаловались, когда нужно, хитрили, работали, заставляли работать других — всё сами, всё без нажима. Вот в этих-то словах «сами, без нажима» и проявился талант Василия Тихоновича. Поставь перед собой задачу, докажи другим, что ее можно решить, а раз поставил, раз доказал — трудно идти на попятную, стыдно признаваться в своем бессилии.