Созвездие мертвеца

Однажды я намертво нажралась бананов. Теперь не смогу взять в рот мандарины. Здесь много разных тропических фруктов, и стоит это все смешные деньги. Только у меня колом в горле стоит.

Я питаюсь консервами дома. Деньги карманные мне дает Варвара. Что нельзя покупать и чего совать в оральное отверстие, я уяснила. Не хочу страдать жидко и неопрятно.

Я не могу уехать отсюда. Однажды попробовала сесть на автобус до райцентра, и тут же подошел тараканчик в рубашке с галстуком. На сносном русском спросил, куда я собралась. Да! Собралась-таки… Географическое расположение нашего городка не позволяет покинуть его автономно. Я просто сдохну в джунглях. Пока там мой ненаглядный парит мозги комитету, я прикована к домику с горшком.

По ночам мы часто говорим с Варварой по-французски. Она бывала в Париже. Мы берем книгу о лучшем городе в мире. Между холмами вьется старая римская дорога, пересекающая Сену там, где расположился остров Сите. Идя от Северного вокзала по бульвару Страсбург, можно свернуть на улицу Сен-Дени. Там много примечательного. Я бы пошла в бутик, а учитель в свою пивнушку с креветками. Потом бы мы через весь город отправились к Бурбонскому дворцу, а совсем рядом церковь с игривым названием Мадлен. Там площадь Согласия, где рубили головы Людовику Шестнадцатому, Марии-Антуанетте, Шарлотте Карден, Робеспьеру и многих другим уважаемым людям. Там, в этом замечательном городе, улицы днем забиты машинами. Там и по тротуарам ползут маленькие авто, тесня пешеходов. Там метро, грязное и безобразное, но очень веселое. Там на Монпарнасе гигантский небоскреб, там эта зараза пониже, в Бельвиле. Как же без небоскребов в наше время? Где же уместить всех клерков? Там этот жуткий Центр Помпиду, раскрашенный, как попугай, а в вечернее время подобный аквариуму.

В этом городе я была, я несу на подошвах пыль его мостовых. Я не хочу в Аргентину. Я не хочу в Москву. Единственный город для меня — это Париж. Пусть на чердаке. Пусть на панели. Я, наверное, уже не увижу своего несравненно нескладного учителя. Если меня не отравят и не столкнут в водопад, я буду жить там. И кончено.

Варвара хорошо сложена, умна, эрудированна. Она живет ради какой-то идеи. Наверное, не всегда она жила ради этого. Я здесь как белая ворона. Ношу из озорства национальную шляпу, пытаюсь говорить по-тараканьи, забываю то, что нельзя забывать. Через год у меня начнут в подошвах прорастать маленькие корешки. Потом пальцы превратятся потихоньку в лапки. Меня переварят и ассимилируют.

Несомненно, местный начальник знает о моем присутствии. А это значит, что есть огромные земли и страны, которые молчаливо ждут нашего генерала. Ничего не кончилось. Все только начинается, потому что все предатели засветились, все сомневающиеся поверили, а все верившие отринули веру.

Душа есть и у букашки. Закажите мне реферат на эту тему, господин учитель. Продиктуйте домашнее задание.

По ночам в сетки бьются москиты. Я изрядно покусана. Потными нудными ночами я маюсь от расцарапанных укусов и слушаю, как бьются в сетку маленькие твари. Климат в этом местечке терпимый. Мне не светит тропическая лихорадка. Во-первых, меня поддерживают медикаментозно, во-вторых, вода только из баллонов, в-третьих, обрыдлые консервы. И в этой тьмутаракани, в которую я попала военным рейсом, через левый аэродром, тайную доктрину и стечение прочих обстоятельств, меня никто никогда не найдет. Если я встречу тут Новый год, то повешусь. На тонком и крепком поясе от халата, встав ногами на горшок и оттолкнувшись от него, округлого и содержательного.

Дядя Ваня

Толстые шерстяные носки я нашел в хозяйском шкафу. Нога у него сорок второго размера, и мне опять везет. Хорошая разношенная кирза к месту. Учитывая то, что я бросил на берегу реки и взял здесь, наследил, набедокурил, пригнал назад лодочку с трупом порученца, провалился по самые уши в море улик и доказательств, о будущем можно не беспокоиться. Подставили меня классически и многовариантно. Куда ни пойди, какую дорожку ни выбери — убивец и изощренный душегуб. Но вот вопрос — зачем? Я подхожу к тому окну, которое на реку. Лодочка, видимо, была просто рыбацкая. Но, проплывая мимо «зоны отдыха» и созерцая тела порученцев, на пятачке и в лодке, наверное, никак не идентифицировали их с просто пьяными озорниками. И потому просто унесли ноги. Так бы на их месте в наше время поступил каждый. Только отморозки от образования блукают по месту происшествия и переодеваются в одежду жертв. Так ведь холодно. И тут я увидел генерала. А он меня. То самое «вольво» возвратилось к шашлыкам, и из него вышел сначала один хорошо координированный господин с видом праздношатающегося туриста, потом генерал, потом еще двое. И мой наставник уже не управлял ситуацией. Он как-то весь сгорбился и понурился и лишь бросил взгляд на окно дома, в котором я подставлялся, замер и сразу сделал жест, направляющий внимание спутников своих в противоположную сторону. Я из окна исчез и, полупригнувшись, перебежал к другому, к тому, что на лес, осторожно выглянул.

Мне было безумно интересно, что там дальше будет происходить на пятачке, возле сгоревшей баранины, но счет шел на мгновения. Окно открылось сразу. Распахнулось просто и естественно, как и должно было происходить сегодня все. Высоты здесь метра четыре. Если опуститься на руках и, разжав их, постараться, чуть оттолкнувшись, попасть ногами вот в тот холмик, то и шума никакого не произойдет…

В десяти примерно верстах от места побоища должно быть полузаброшенное селение Мадино. Я не совсем конченый человек. Читал как-то краеведение, добирал часы до тарифа, подменял историчку. В памяти оттиснулась карта. Больше бежать некуда. Не домой же, на родную улицу! Да и ключи давно отсутствуют, а там наверняка живет еще какой-нибудь порученец. Мне пробираться к этим сараюшкам несколько часов, прислушиваясь к музыке возможной погони, поглядывая на небо, где может повиснуть винтокрылый, прикидывая, под каким корневищем залечь.

Село это появилось и росло в крутой излучине среднего течения нашей реки, освоенного в период заселения всего бассейна. Со временем, когда река обмелела, Мадино оказалось отрезанным от судоходных путей и долго оказывалось неисследованным. Было не до того.

При малых реках села строили на обоих берегах. Мадино состоит из трех деревень. Состояло. Две деревни подревней — Ряхово на левом берегу, Мятино на правом. Позднее, возле дороги на Нижний Котук, сложилась деревня Шутиха. В конце девятнадцатого века здесь было сто тридцать дворов.

Я иду примерно на северо-восток, озираюсь, представляю себя следопытом, радуюсь глубокому мху, перехожу ручей, сняв сапоги и штаны. Резвлюсь.

Мне снова хочется жить. В робе побрякивают спички, находится перочинный нож с шестью лезвиями и какие-то квитанции. Полпачки «Примы» мне ни к чему, я некурящий. Но пусть остается. Более в карманах нет ничего. Наверное, придется закурить с горя.

Генерал, судя по всему, попал как кур во щи. То, что мне казалось придурью и хитромудрым выстраиванием маленькой его оперативной идеи, обратилось в кошмар с трупами и глотком свободы для меня.

…Важнейший компонент любого селения — его общественный центр. Где-то там должно остаться что-то от храмового комплекса. Так и оказалось. Я еще отлежался слегка в быстрых осенних сумерках в кустах, перед крайней развалюхой, а затем потихоньку переполз к ней.

Церкви здесь стояли на полуострове, образованном крутой излучиной реки, так что и шатровая церковь, и пятиглавая, и колокольня хорошо видны были со всех сторон. До этого дня дожила одна колокольня, примерно середины восемнадцатого века. Во время Гражданской войны это был идеальный наблюдательный пункт. Две дороги вели к селу — с севера и северо-востока. Две улицы обращены на юг и на погост, туда, ближе к ручью, по которому я уже блукал.

Никаких признаков жизни за время сидения в развалинах я не обнаружил. Никто за мной не пошел от лесничества. Если бы я воспользовался генеральской картой и схемой передвижения, то был бы уже взят, как взят был сам ее рисовальщик. А то, что я ему привиделся в окне турбазы этой, — главный выигрыш. В полной уже темноте я отправился вдоль улицы, прямиком выводящей к колоколенке. Теперь она служила храмом.