Регент

«Господа, после всех несчастий, постигших Францию, после того как мы потеряли великого короля, мы возлагаем все надежды на того, кого дал нам Господь…»

Речь его была прекрасно выстроена и напоминала патетическое обращение к нему Людовика XIV. Филипп подчеркнул слова короля, обращенные к своему зятю: «Если дофин окажется в чем-то несостоятельным, вы будете хозяином положения… Поскольку невозможно предвидеть все, если что-то нужно будет изменить или реформировать, это сделает тот, у кого будет власть…» Принц закончил, выразив уверенность, что регентство принадлежит ему по праву, но что он никогда на него не согласится, если не будет знать, что может рассчитывать на поддержку парламента. И как хороший стратег, он добавил: «Поэтому я прошу вас, когда вы будете читать завещание покойного короля, не путать мои титулы и спокойно вдуматься в смысл одного и в смысл другого — того, что дано мне по праву рождения, и того, что может значиться в завещании».

Генеральный адвокат де Флёри отправился за документом, который тут же был зачитан маркизом де Дре, которого сменил аббат Менги. Неодобрительный гул сопровождал чтение заключительной части завещания.

С прекрасно разыгранным удивлением герцог Орлеанский воскликнул, что этот документ формально противоречит последним заверениям умирающего короля.

«Возможно, король не отдавал себе отчета в том, что именно его заставляют делать!»

Принц, впрочем, готов был признать Совет по регентству, если ему предоставят возможность самому назначать членов Совета и если регентство будет признано подлинным, другими словами, полным и независимым. Герцог Менский собрался было возразить. «Месье, — сухо перебил его Филипп, — вам дадут слово, когда подойдет ваша очередь».

Напуганный враждебностью собрания, побочный сын Людовика счел благоразумным не сражаться по поводу завещания, а подождать обсуждения поправки.

В этом была его ошибка. Де Флёри и президент парламента не успели даже высказать свое мнение, как неожиданно собравшиеся стали громко требовать пренебречь волей Людовика XIV и предоставить регентство герцогу Орлеанскому с правом назначать Совет, раздавать милости, наказания и должности. И с этого момента Филипп уже ощущал себя на коне, во главе толпы своих подданных.

Его новое положение тут же проявилось в резкости, с которой принц критиковал поправки к завещанию, «не предоставляющие ни свободы, ни просто спокойной жизни, ввергающие Францию в бессмысленные беды».

На этот раз герцог Менский возразил. На него возложена ответственность за его величество, для чего ему необходимо распоряжаться личным штатом и военной свитой короля. Кроме того, всем была известна его преданность Людовику и то доверие, которое покойный король к нему питал…

«Доверие? — живо перебил его герцог Орлеанский. — Было бы в высшей степени странно, если бы первым доверенным лицом короля оказался кто-то, кроме меня!»

Трагическая минута! Осмелится ли герцог Менский поднять забрало и повторить перед испуганным собранием давнюю, но всем еще памятную клевету? И он испугался, как когда-то во Фландрии, проглотил свои обвинения, ограничился возражениями.

Он говорил хорошо, но его соперник лучше. Пререкания их скоро стали напоминать состязания адвокатов, что было совершенно неуместно в данных обстоятельствах. Сен-Симон дал это понять Филиппу, и тот увлек своего сводного брата в следственную комнату, где они могли не сдерживаться.

Время шло. Советники томились от скуки, любопытные по очереди заглядывали в следственную комнату, стараясь по выражению лиц спорящих угадать, как продвигается дело. Настойчивость никогда не была главной чертой в характере герцога Орлеанского, а герцог Менский не отступал от своего. Он предлагал разделение властей, и Сен-Симон с герцогом де Лафорсом, сильно обеспокоенные, посоветовали его высочеству продолжить переговоры после обеда.

На пороге комнаты к Филиппу подходит молодой герцог Бурбонский и, уставившись на него своим единственным глазом, напоминает об обещании, данном герцогом Орлеанским его матери четыре дня назад — перед решающим голосованием надо было расплачиваться со всеми.

Вернувшись на свое место, Филипп объявил, что дебаты возобновятся после обеда. Однако ему пришлось сразу же назначить герцога Бурбонского главой Совета по регентству и предоставить парламенту право на порицание, которого тот был лишен последние шестьдесят лет.

Прискорбная уступка, за которую монархия будет расплачиваться до своего последнего дня.

И пока герцог Орлеанский совмещал в Пале-Рояль обед с военным советом, по ошеломленному Парижу распространился слух, что побочные дети одерживают верх. Даже герцог Менский, введенный в заблуждение временной слабостью своего соперника, полагал, что он победил. А в Версале мадам де Вантадур поздравляла маршала Вильруа, с которым ее когда-то связывали занятия совсем не политикой.

Иллюзии эти развеялись сразу же по открытии второго заседания. Филипп сообщает собравшимся, что он «ни до чего не договорился» со своим сводным братом и требует полной отмены поправки к завещанию. И снова, как и утром, единодушный одобрительный гул проходит по залу. Герцог Менский, позеленев от ярости, выразил желание быть освобожденным от охраны короля.

«Охотно, — тут же ответил ему герцог Орлеанский. И, повернувшись к советникам, добавил: — Не надо заставлять монсеньора».

Парламент утвердил, и в ведении герцога Менского осталось только образование Людовика XV, а регент получил основные прерогативы монарха.

В тот день король Испании, получивший сообщение, что его дед Людовик XIV традиционно отметил день святого Людовика, спал крепким спокойным сном. К тому времени, когда ему станет известна истина, регент уже неделю как правил королевством.

Выходя из дворца через Сен-Шапель, Филипп услышал восторженные возгласы приветствовавшей его толпы, увидел возбужденные лица — все, о чем он мечтал в молодости. Несмотря на жестокие удары, судьба его наконец состоялась, но состоялась, быть может, слишком поздно.

Сразу же после одержанной победы, не теряя ни минуты, регент отправляется в Версаль. Преклонив колено, он складывает полученную власть к ногам его величества, который, очаровательно улыбаясь, протягивает ему руку для поцелуя. Мадам де Вантадур, кокотка, ставшая недотрогой, кусала свои тонкие губы от злости, что старый двор потерпел поражение, и еще более — оттого, что со вчерашнего дня ребенок проникся нежностью к своему дяде. Филипп уже успел полюбить сироту и молча поклялся ему в верности, которой он никогда не нарушит.

И тут же потянулись к нему угодливые, льстивые придворные. В этом замке, стены которого были свидетелями его былых унижений, принц мог теперь измерить всю низость тех самых дворян, которые некогда были готовы на все, лишь бы досадить ему. Он смеется над ними, не опускаясь до злопамятности.

Мадам крепко обнимает его, не зная, смеяться ей или плакать: счастье от победы, одержанной сыном, нисколько не утешило ее чувствительную душу, горюющую по обожаемому королю.

Она клянется Филиппу никогда не обращаться к нему ни с какими просьбами, кроме одной: держать аббата Дюбуа в стороне от всех дел. До сих пор неизвестно, какие таинственные причины вынудили Мадам обратиться к Филиппу с этой просьбой: ведь она всегда так расхваливала бывшего наставника своего сына, а теперь называла его «самым бессовестным мошенником». Филипп скрепя сердце дал матери это обещание.

Несколько дней спустя регент дает красноречиво понять, что все обиды, нанесенные герцогу Орлеанскому, забыты и что он не будет мстить своим врагам. Он наносит визит мадам де Ментенон и проводит более часа в ее обществе, подтверждает, что ей будет выплачиваться содержание в сорок восемь тысяч ливров и что Сен-Сир будет под охраной короля, как и при покойном Людовике XIV. Достойный ответ агентам Филиппа V, которые, подходя к герцогу Орлеанскому собственными мерками, предсказывали, что старая маркиза умрет в первый же день регентства.