Страница 97 из 484
Послушавшись Цзиньлянь, Симэнь Цин опять изменил свое мнение. В письме он просил надзирателя Ся пороть арестованного через каждые три дня. После пыток и истязаний Лайван стал не похож сам на себя. Ведь оба надзирателя, следователь, судебный исполнитель, охранники из управы и все сверху донизу тюремные чины были подкуплены Симэнь Цином и усердствовали с особым рвением. Среди них имелся, правда, архивариус по имени Инь Чжи, уроженец уезда Сяои в провинции Шаньси, человек милосердный и честный. Инь Чжи знал о взятках, которые получили от Симэня надзиратели, понимал, что тяжкое обвинение Лайвана в покушении на жизнь хозяина Симэнем измышлено с единственной целью – погубить слугу и завладеть его женой, поэтому совесть требовала от него подойти к делу в высшей степени разумно и справедливо. Но в то же время он состоял на службе, и долг обязывал его и детей в люди вывести, и о карьере подумать. Инь Чжи много раз откладывал составление письменного обвинения, которое должен был предоставить суду, открыто выказывал исправникам свое суждение, но они чинили ему всяческие помехи. Да и у Лайвана не было ни гроша, вот ему и приходилось терпеть муки. Хорошо еще, невинно пострадавшего жалел Инь Чжи: потихоньку наказал тюремщикам поснисходительнее обращаться с Лайваном. Так архивариус оттянул время. Наконец, после взаимных уступок состоялся суд над Лайваном. Ему дали сорок палочных ударов и приговорили к высылке на поселение в родной округ Сюйчжоу. Похищенная сумма, по определению суда, составила семнадцать лянов серебром и пять узелков слитков олова со свинцом. Ее постановили вернуть хозяину через слугу Лайсина. Посыльный вручил Симэню письменное уведомление о решении суда.
Надзиратели подписали ордер на высылку и послали за осужденным конвоиров. Избитого Лайвана забили в шейную колодку, ордер запечатали в пакет и в тот же день отправили в Сюйчжоу, где его надлежало доставить в распоряжение местного правителя.
Полмесяца отбыл в заключении бедный Лайван. Денег у него не было. Голодный и оборванный, он искал поддержки, со слезами на глазах умолял конвоиров.
– Братцы! – обращался он к ним. – Я пострадал невинно. Остался без одежонки, без медяка за душой и вам за труды дать нечего. Сжальтесь надо мной, отведите к хозяйскому дому, прошу вас. Там у меня жена. Из вещей что-нибудь продадим. И вас не обижу, и на дорогу хватит. Легче будет идти.
– Как, ты не знаешь! – удивились конвоиры. – Это ж хозяин твой, Симэнь Цин, дело и затеял. Не видать тебе теперь ни жены, ни добра. А еще у тебя какие близкие есть? Лучше у них попроси. Так и быть, уважим наставника Инь Чжи, отведем тебя, чтоб только начальство не узнало. Глядишь, на дорогу дадут, а мы на твои деньги не рассчитываем.
– Сжальтесь, братцы! Отведите сперва к хозяйскому дому, – просил Лайван. – Я у соседей попрошу. Может, поделятся чем могут.
– Ну ладно, пойдем! – согласились наконец конвоиры.
Первым делом подошли к воротам Ин Боцзюэ, но тот велел сказать, что его нет дома. Лайван попросил соседей И Мяньцы и Цзя Жэньцина поговорить с Симэнь Цином, не позволит ли он ему взять с собой жену и вещи. Но Симэнь им не показался, а выслал слуг, и те палками отогнали от ворот сконфуженных соседей. Слугам под угрозой порки было приказано ни слова не говорить Хуэйлянь, и она, ничего не подозревая, просидела, запершись у себя в комнате.
Лайван направился к тестю, гробовщику Сун Жэню, и со слезами поведал ему о своей беде. Сун Жэнь дал зятю лян серебром, а конвойным связку медяков[8] и меру рису.
В начале четвертой луны с плачем покидал Лайван уездный город Цинхэ. Тяжело ему было держать путь в Сюйчжоу без пропитания[9], с ноющими рубцами на спине.
Да,
Но оставим Лайвана и расскажем о Сун Хуэйлянь. Она изо дня в день ждала его возвращения. Слуги, через которых она носила мужу передачи, поедали их сами, а Хуэйлянь говорили:
– Брат чувствует себя хорошо. Поел. Господина надзирателя не было в эти дни в управе, а то б его выпустили. Он вот-вот придет.
– Я человека в управу послал, – обманывал ее Симэнь. – Его на днях освободят.
И Хуэйлянь верила. Однако слухом земля полнится. Дошло и до нее, что Лайван под конвоем к воротам приходил вещи просить, а потом его увели. Хуэйлянь стала расспрашивать слуг, но те упорно молчали. Как-то раз Симэнь возвращался домой. За ним вел коня Дайань. Хуэйлянь окликнула его и спросила:
– Что с мужем? Когда он выйдет?
– Ох, сестрица! Да будет тебе известно, мужа твоего давно на текучие пески отправили[10].
– Как же так? – выспрашивала Хуэйлянь.
Дайань долго мялся, а потом рассказал, как Лайвану дали сорок палочных ударов и выслали на родину в Сюйчжоу.
– Крепись, сестрица, – проговорил он в заключение и добавил: – Да молчи, не говори, что от меня узнала.
Не услышь этого Хуэйлянь, все б шло своим чередом, когда ж она убедилась в достоверности слухов, заперлась у себя в комнате и заголосила:
– Дорогой ты мой! – причитала она. – Что ты ему сделал дурного? За что подстроил он тебе ловушку? Всю жизнь ты служил ему, порядочной одежонки не нажил, а он тебя выслал, изгнал в далекие края. На кого ты меня покинул? И не знаю, жив ли ты в пути или нет тебя в живых, и некому за тебя заступиться! Знать не знала, на какие муки оставил ты меня!
Она поплакала еще немного, потом достала длинную повязку, привязала ее к дверной перекладине и повесилась.
Жившая за стенкой жена Лайчжао, по прозвищу Шпилька, вернувшись из дальних покоев, заслышала в ее комнате плач. Немного погодя стало тихо, а потом раздались громкие вздохи. Шпилька стукнула к ней в дверь. Никто не отозвался. Тогда она позвала скорее Пинъаня. Слуга взломал оконную раму и влез в комнату. На дверной перекладине висела одетая Хуэйлянь. Пинъань поспешно вынул ее из петли, открыл дверь и влил ей отвару имбиря. Позвали хозяйку. Пришла У Юэнян. За ней последовали Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, дочь Симэня, Ли Пинъэр, Юйсяо и Сяоюй. Появилась и жена Бэнь Дичуаня.
Поддерживаемая сидевшей на полу Шпилькой, Хуэйлянь беззвучно глотала воздух. Ее душили рыдания. Она ничего не ответила на обращение Юэнян. Голова ее повисла, изо рта шла пена.
– Глупая ты, дочка! – говорила Юэнян. – Есть что на душе, так скажи. К чему ж доводить себя до этакого? – Затем, обернувшись к Шпильке, спросила: – Имбирный отвар дали?
– Только что дала.
Юэнян велела Юйсяо поддержать Хуэйлянь и продолжала расспросы:
– Хуэйлянь, детка! Что с тобой случилось? Скажи, в чем дело, не бойся.
Долго упрашивала ее хозяйка. После вздохов у Хуэйлянь вырвался, наконец, стон. Она забилась и зарыдала. Юэнян велела Юйсяо положить ее на кан, но Хуэйлянь не хотела ложиться. Юэнян и остальные женщины долго ее уговаривали, а потом ушли к себе. С Хуэйлянь остались только жена Бэня и Юйсяо.
Вдруг в комнате появился Симэнь Цин. Увидев сидевшую на холодном полу Хуэйлянь, он велел Юйсяо положить ее на кан.
– Матушка тоже укладывала, а она не хочет, – отозвалась служанка.
– Экая упрямая! – проговорил Симэнь. – Ведь простудишься на полу. Что тебя волнует, говори. Как можно поступать так неблагоразумно, дитя мое?
Хуэйлянь покачала головой.
– А ты хорош, батюшка! – с укором сказала она. – На языке у тебя «дитя», а сам вон что за спиной творишь. Убийца ты, вот кто! Привык людей живьем закапывать. Сам губишь, сам же и за гробом идешь. «Сегодня выпустят, завтра выпустят» – все меня обманывал, а я верила, ждала. Чего ж молчал, раз сослать вздумал? Втихую человека на край света угнал. Надо по совести делать, а не по наущению, душегубец! Зло сотворил и молчишь. Ссылать, так уж ссылай нас обоих. Зачем меня оставил?