Страница 90 из 484
Тетушка Хань не спеша сложила руки и, отвесив всем поклоны, начала:
– Милостивейшие сударыни! Слушайте! В песне душу изолью. Спою вам на мотив «Резвится дитя»:
Чудный праздник блаженство дарит,
Новогодняя ночь, фонари…
Юйлоу и остальные, выслушав романс, достали кто серебра, кто фруктов и протянули тетушке Хань.
– Позовите зятя Чэня, – наказали они Лайаню. – Пусть доведет ее до дому.
Чэнь Цзинцзи тем временем заигрывал с Хуэйлянь и так увлекся, что не захотел ее покидать. Тогда Цзиньлянь велела Лайаню отвести тетушку, наказав ей:
– Приходи завтра утром. Белье мне постираешь. А я батюшке скажу. Он тебя в обиду не даст.
Тетушка Хань, рассыпаясь в благодарностях, ушла, а женщины направились к воротам. Тут им повстречалась жена Бэнь Дичуаня. На ней была красная кофта, темная атласная безрукавка и нежно-зеленая юбка, а на голове красовался расшитый золотом платок.
– Не откажите в любезности, сударыни, зайдите в холодную хижину на чашку чая, – улыбаясь и отвешивая поклоны, приглашала их жена Бэня.
– Премного благодарны за приглашение, но мы и так задержались у ворот, – отказывалась Юйлоу, – долго жалобы тетушки Хань выслушивали. А уж поздно. В следующий раз.
– Ну что вы! – упрашивала жена Бэня. – Надо мной смеяться будут. Скажут, и чашкой чая не угостила.
Наконец, ей удалось их зазвать. Перед входом у нее был сооружен алтарь с изображениями бодхисаттвы Гуаньинь и восьми преград[5], а рядом святого Гуаня[6]. Над дверью висел фонарь-снежинка, а в комнате на столе стояли два обтянутых шелком фонаря и новогодние фрукты. Вошедшие сели, и хозяйка позвала дочь Чжанъэр. Появилась четырнадцатилетняя девушка и, отвесив земной поклон, подала чай. Юйлоу и Цзиньлянь подарили ей по две веточки искусственных цветов, а Пинъэр – платок и цянь серебром на семечки. Обрадованная хозяйка на все лады благодарила за подарки и уговаривала посидеть, но Юйлоу, а за ней и остальные простились и пошли домой.
У ворот их встретил Лайсин.
– Батюшка возвратился? – спросила Цзиньлянь.
– Нет, еще не пришли, – ответил слуга.
Женщины остановились у ворот. Цзинцзи пустил на прощанье потешные огни – две огненных хризантемы, орхидею и золотую чару на серебряной подставке[7]. Женщины удалились в дальние покои.
Симэнь Цин вернулся в четвертую ночную стражу.
Да,
Чэнь Цзинцзи не без умысла заигрывал на прогулке с Цзиньлянь и остальными женщинами, а потом перебрасывался шутками с Хуэйлянь. На другой день утром он в лавку не пошел, а направился прямо к Юэнян. Она отбыла в буддийский монастырь возжигать благовония, и Цзинцзи застал у нее лишь Цзяоэр и Цзиньлянь, занимавших тетушку У. После чаю стоял неубранный стол. Цзинцзи, поклонившись, сел.
– А ты, зятек, хорош, – обратилась к нему Цзиньлянь. – Попросили тетушку Хань проводить, а ты ни с места. Знай, с Хуэйлянь зубоскалит, язык чешет. Хорошо, слуга отвел. С чего это ты так разошелся? Вот придет матушка Старшая, я ей скажу.
– И вы еще меня упрекаете? – начал Цзинцзи. – Да у меня вчера и так поясница не разгибалась. То с вами гулял, то на Львиную да обратно. Посчитайте, сколько пришлось отшагать! Не хватало еще жену басурмана этого провожать. Слуга отвел и очень хорошо. Только прилег, уж рассветает. Едва встал.
Из монастыря возвратилась Юэнян, и Цзинцзи отвесил ей поклон.
– Что это вчера пьяная Хань так ругалась? – спросила Юэнян.
Цзинцзи рассказал, как к Хань забрались воры и украли собаку, как она села средь улицы, заголосила и принялась осыпать всех бранью.
– Утром у ней муж вернулся, – продолжал Цзинцзи. – Задал наверное, хорошую взбучку. Она до сих пор не встает.
– Хорошо, мы ее уговорили и домой отвели, – вставила Цзиньлянь, – а то посмотрел бы батюшка, какая она была.
Юйлоу, Пинъэр, дочь Симэня, а с ними и Цзинцзи пошли пить чай в покои Юэнян. Потом дочь Симэня ушла к себе и обрушилась на Цзинцзи:
– Чего это ты вдруг с Лайвановой женой зубоскалишь, а? Или тебе жить надоело, арестантское отродье? А вдруг отец узнает, ей-то ничего не будет, а тебе умереть спокойно не даст.
В тот день Симэнь Цин долго спал, а как только проснулся, ему доложили о прибытии господина Цзина, назначенного военным комендантом[8]. Симэнь быстро причесался, обвязал голову повязкой и, приодевшись, вышел в залу, где принимал гостя, наказав Пинъаню подать чай.
Тем временем на заднем дворе царило оживление. Хуэйлянь, Юйсяо и Сяоюй играли на семечки. Сяоюй села верхом на Юйсяо и кричала:
– Ах ты, негодница! Проиграла, а теперь увертываешься? Хуэйлянь, поди подержи ее за ногу. Я ей покажу!
– Юйсяо! – крикнул Пинъань, когда игра была в самом разгаре. – Почтенный господин Цзин пожаловал. Меня за чаем послали.
Юйсяо, занятая с Сяоюй, не обращала на него никакого внимания.
– Ну, человек ведь ждет, – торопил слуга.
– Чего ты привязался, арестантское отродье! – заругалась Хуэйлянь. – Нужен чай, так ступай на кухню. Кто у котлов стоит, у того и спрашивай. Мы хозяйкам подаем, а посторонние нас не касаются.
Пинъань пошел на кухню. Там в этот день суетилась жена Лайбао – Хуэйсян.
– Видишь, у меня руки заняты, обед готовлю, а тебя тут за чаем несет, – ворчала Хуэйсян. – Ступай в дальние покои .
– Я только оттуда, – отвечал слуга. – Там тоже не дают. Хуэйлянь говорит, не ее дело – кто у котла, у той, мол, и спрашивай.
– Ишь, сварливая бабенка! – заругалась Хуэйсян. – Она себя к господским покоям причислила. А нам на роду написано у котлов стоять. А тут еще чай вынь да положь. Раз ты меня навек к котлам причислила и ко мне же за чаем посылаешь, так жди дольше. Назло никакого чаю не получишь.
– Давай, скорей, сестрица, – упрашивал Пинъань, – а то господин Цзин давно уж сидит. Задержишься, батюшка ругаться будет.
Пока одна сваливала на другую, прошло немало времени. Наконец Юйсяо вынесла сладости и ложки, и Пинъань подал чай.
Засидевшийся комендант Цзин не раз собирался откланяться, но его удерживал Симэнь. Заметив, что чай остыл и утратил аромат, Симэнь отругал Пинъаня и велел приготовить другой.
– Кто чай заваривал? – спросил Симэнь, как только ушел Цзин.
– На общей кухне заваривали, – отозвался Пинъань.
Симэнь пошел к Юэнян.
– Гостю холодный, дурно заваренный чай подали, – сказал он. – Узнай на кухне, чьих рук дело, да накажи как следует.
– Сегодня очередь Хуэйсян, – подсказала Сяоюй.
– Что, этой уродине жить надоело?! – вспылила Юэнян и велела Сяоюй позвать виновницу во двор. – По плети соскучилась, а? – допрашивала хозяйка вставшую на колени Хуэйсян.
– Я обед варила, – говорила Хуэйсян, – тетушке постное готовила. Некогда мне было, вот чай и остыл.
Юэнян отчитала ее и под конец простила.
– Отныне гостям батюшки чай будут заваривать Юйсяо и Хуэйлянь, – приказала хозяйка. – А на кухне пусть кормят и поят прислугу.
Хуэйсян еле сдерживала гнев. Едва дождавшись ухода Симэня, она выбежала из кухни, и, рассвирепевшая, бросилась к Хуэйлянь.
– Потаскуха проклятая! – закричала она, тыча пальцем в сторону Хуэйлянь. – Ты, конечно, довольна, в хозяйских покоях служишь. Тебе счастье на роду написано, а моя бабья доля на кухне возиться. Меня кухаркой у котлов называешь, ко мне и за чаем посылаешь? Как я, так и ты – обе рис варим. Кто ты есть такая? Сверчок жабу есть не станет. Что ты, что я – из одного теста сляпаны. Ты пока что в женах батюшки не состоишь и нечего зазнаваться! Да если б и состояла, я б тебя не испугалась.
– Что ты болтаешь! – отвечала Хуэйлянь. – Сама кое-как заварила, а я причем? Чего ты на мне-то зло срываешь?