Страница 16 из 20
XXIV. Отец и дочь
При виде опасных признаков, описанных нами, Натан наконец испугался. Дебора никогда не жаловалась, но легко было видеть, что она страдала и чувствовала, что умирает медленной смертью. Жид в отчаянии пригласил самых знаменитых докторов своей религии. Они единогласно решили, что это ужасная и смертельная сухотка: но причин ее угадать не могли. Организм девушки был изумительно крепок, и поэтому невозможно было объяснить истоки и причины этой странной болезни. Они расспрашивали Дебору. Дебора не хотела отвечать.
— Ваша дочь скрывает от нас что-то, — сказали они Натану. — Источники жизни иссякают, но отчего? Мы этого не знаем, и потому наше искусство бессильно… Мы не можем вылечить ее…
— Итак, вы не находите никаких средств к исцелению? — спросил жид с крайним беспокойством.
— Никаких.
— Вы не имеете никакой надежды?
— Бог Авраама, Исаака и Иакова один может спасти ее… Чудом…
— Но если причина ее болезни заключается в глубокой печали, в которой она не хочет признаться и которая ее убивает… И если эта печаль прекратится, может ли Дебора поправиться?
— Может быть, силы молодости тогда и восторжествуют над причиненными уже опустошениями, но, кажется, уже поздно…
— Вы придете еще?
— К чему?
Жид остался один со своим отчаянием.
— О! Боже! Боже! — вскричал он, подняв руки к небу. — Неужели там написано, что я буду убийцей моей дочери?! Я хотел ее счастья, и вот как я вознагражден за мою любовь к ней! Я сделал все, чего требовал мой долг… Сделаю даже более! Я уступлю… Пусть погибнет будущность этой несчастной девушки, но пусть она останется жива, пусть останется жива!..
И он пошел к Деборе. Она встретила его той самой душераздирающей улыбкой, которая уже несколько недель терзала сердце бедного отца.
— Дочь моя, — сказал он ей, — как ты себя чувствуешь сегодня?
— Хорошо, батюшка; мне кажется, что я страдаю менее…
Выражение, с которым были произнесены эти слова, опровергало их смысл.
— Послушай, — продолжал Натан, — я должен сделать тебе признание и просить у тебя прощения…
Дебора обратила на отца удивленный взор.
— Признание?! Прощения? — повторила она.
— Да… Я принес тебе много вреда, но раскаиваюсь… Еще есть время поправить все…
— Зачем вы говорите такое, батюшка? Вы знаете, что никогда не можете ничем повредить мне…
— Позволь мне продолжать, дитя мое. Я хочу говорить с тобою о кавалере Рауле де ла Транблэ.
Яркий румянец заменил смертельную бледность на щеках молодой девушки. Она склонила голову на исхудалую грудь, но не сказала ни слова. Натан продолжал:
— Знаешь ли ты, почему я не согласился отдать твою руку этому дворянину?
— Вы мне говорили, батюшка, — пролепетала Дебора.
— Я говорил тебе, что он не сделает тебя счастливой… Я говорил тебе, что он игрок и скоро промотает твое состояние…
— Да, вы говорили мне это… И я вам не возражала, потому что, может быть, это было бы и справедливо!
— Это не было справедливо… Я обманывался… Или скорее, я лгал… Для этого отказа у меня была другая причина…
Глаза Деборы выразили удивление. Она могла только прошептать:
— Другая причина! Какая же?
— Представь себе… я едва смею признаться… в моей отцовской ревности я боялся, чтобы ты, сделавшись знатной дамой, не возгордилась, не стала презирать твоего старого отца… А видишь ли, я так люблю тебя, что мысль не быть исключительно любимым тобою терзала меня…
— Я могу вас разлюбить!.. Я стану презирать моего отца!.. Ах! Как дурно вы судите обо мне!..
— Теперь я понял это, дитя мое… Понял… И прошу у тебя прощения… Прошу на коленях…
И старик в самом деле склонился перед дочерью.
— Что вы делаете, батюшка! — вскричала Дебора, силясь приподнять его. — Что вы делаете!.. Отец на коленях перед дочерью!
— Это мое место… Я останусь тут до тех пор, пока не услышу, что ты мне прощаешь…
— Я не могу вам простить, потому что никогда не сердилась на вас.
— Но ты страдала!
— Это правда.
— Теперь, когда я понял свое заблуждение… Теперь, когда нет более препятствий к исполнению твоего желания… Ты уже не страдаешь, не правда ли?
— Нет более препятствий? — повторила Дебора, едва дыша. — Вы говорите, что нет более препятствий?
— Да, дитя мое… Если ты все еще думаешь о кавалере де ла Транблэ… Я согласен, чтобы ты сделалась его женой…
Эти слова жгли горло Натана как раскаленное железо. Как только он произнес их, Дебора громко вскрикнула и, встав с дивана, на котором лежала, упала без чувств на руки отца. Натан думал, что избыток изумления и радости убил ее. Если бы в эту минуту у него случился в руках нож, без сомнения, он вонзил бы его в свое сердце. Он ударился головой о стену, повторяя с судорожными рыданиями:
— Я убийца своей дочери!.. Убийца! Убийца!..
Потом он упал на колени возле безжизненного тела Деборы, приложился пылающим лбом к ее груди, которая казалась ему холодной, и вскричал прерывистым голосом:
— Умерла!.. Умерла!.. И это я… Я… Ее отец… Убил ее!
Но вдруг он почувствовал, как обе руки Деборы обвились вокруг его шеи, почувствовал на своей щеке, омоченной слезами, поцелуй и услыхал, как слабый голос шепнул ему:
— Я счастлива… Очень счастлива… И теперь я не хочу умирать!..
Через несколько минут после этого жид написал к Раулю:
«Приезжайте, если вы все еще любите Дебору… Дебора ваша».
XXV. Десять луидоров за яд
На другой день Венера, каждодневно проводившая по нескольку часов с огорченной и умирающей Деборой, пришла в обычное время.
В ту минуту, коша она приподняла портьеру, вот какая картина представилась ей: Дебора, в восхитительнейшем восточном костюме, прелестная своей бледностью, своими длинными великолепными черными волосами, заплетенными на голове в пышную диадему, сидела рука об руку с Раулем де ла Транблэ, приютившимся у ее ног на шелковой подушке. Со вчерашнего дня девушка будто преобразилась. Видно было, что жизнь возвратилась к ней! Молодость и любовь совершили это чудо, напрасно предпринимаемое докторами.
Натан, стоя в нескольких шагах от описанной нами группы, любовался на нее с неописуемой улыбкой.
«Дочь моя спасена, — думал он, — спасена. Но какой ценой!»
Венера попятилась, как будто наступила на змею, как будто почувствовала уже в теле своем ее ядовитый укус. Она хотела убежать, чтобы излить свою ревнивую ярость в криках и рыданиях; но было уже слишком поздно. Дебора увидела свою приятельницу. Она встала и, все еще держа Рауля за руку, подошла с ним к Венере и сказала, протягивая ей другую руку:
— Вот тот, о котором я вам говорила так часто, кого я любила… Вот мой жених.
Венера уже успела принять спокойный вид. Она поклонилась и отвечала:
— Я уже знаю кавалера де ла Транблэ.
— Вы его знаете! — вскричала Дебора, устремив на Рауля и на Венеру подозрительный взгляд.
— Эта девица спасла мне жизнь, — сказал Рауль.
— Где? Как? — с живостью спросила жидовка.
Рауль рассказал о ночном кровавом приключении на улице Прусвер.
— Странно, что Венера вас не узнала, — прошептала Дебора, которая боролась с непреодолимым подозрением, — или, по крайней мере, мне непонятно, почему она не сказала мне, что узнала вас в тот день, когда, услышав ваше имя и приподняв портьеру, чтобы взглянуть на вас, она упала в обморок…
— Сестрица, — перебила Венера, — неудивительно, что в тот день, о котором вы говорите, я не узнала кавалера: в ту минуту, когда я приподняла портьеру, мне сделалось так дурно, что я ничего не могла видеть.
— Я, — сказал Рауль, — уже давно пришел бы к вам поблагодарить вас и вашу матушку за дружескую заботу, которой вы окружили меня в своем доме, но я не знал, как называется ваша улица, а уходя от вас, забыл спросить.
Это двойное объяснение успокоило Дебору. Подозрение, на минуту мелькнувшее в ее уме относительно Венеры, показалось ей нелепым. Она первая бросилась на шею к подруге, обняла ее с той сердечной нежностью, которую внушает счастье, и начала благодарить за то, что она сделала для Рауля.