Иные песни

Господин Бербелек вздрогнул, задержавши взгляд на линии боковых барьеров, рука с махорником замерла у самых губ. Се эстле Шулима Амитаче — заплатив стражнику и отослав своего невольника, как раз входит в огороженную четверть зрительских рядов. Перехватила взгляд Иеронима и ответила движением веера, легкой улыбкой. Господин Бербелек поднялся и поклонился ей над рядами пустых еще кресел и лавок. Ничего не могла поделать, пришлось ей к нему подойти. Ньютэ проследил за взглядом Иеронима и прервал свою речь; теперь уже все в молчании глядели на приближающуюся женщину. Но та и бровью не повела, ни на йоту не изменилась таинственная полуулыбка, не убыстрился шаг, движения не сделались резче, их взгляды никоим образом не могли ее изменить.

Господин Бербелек уронил и затоптал махорник; стоял, руки сцеплены за спиной, чуть наклонясь. Не отрывая взгляда от эстле, он считал удары своего сердца. Она красива, красива, красива. Вожделею, вожделею. Эти зеленые глаза, смотрящие только на меня, эти длинные пальцы, вцепляющиеся в мои плечи, эти светло-золотые волосы под моей ладонью, эту высокую грудь под моими губами, эти уста улыбающиеся — не улыбающиеся, выкрикивающие непристойности под морфой моего вожделения. Иди ко мне, сюда!

— Эстле.

— Эстлос.

Она подала ему руку. Он поцеловал внутреннюю сторону ее запястья, слегка склонившись (она была выше его). Горячая кожа обожгла ему губы, изумрудные зеницы змеи-браслета заглянули прямо в глаза. Он узнал и те духи из-за Нила, горячий, звериный аромат, приятный и дразнящий одновременно.

— Позволь, эстле, я представлю свою жену… — начал Кристофф, откашлявшись.

Сели. Меж рядами шел продавец сладких тюльпанов, и господин Бербелек с мыслью об Авеле и Алитэ купил с полдюжины. Шулима чуть выпятила губку. Он подал ей один из жареных цветков. Она откусила, быстро облизнувшись; одинокий засахаренный лепесток упал ей на грудь. Господин Бербелек протянул левую руку, неторопливо взял лепесток большим и указательным пальцами, поднял руку, положил лепесток себе на язык, раскусил, сладость пролилась в горло, и он ее проглотил. Эстле Амитаче все это время пребывала в неподвижности, внимательно за ним следя, — и только грудь слегка поднималась в спокойном дыхании, над темным соском остался влажный след от снятого лепестка.

— Я и не знал, что ты кристианка, — отозвался Ньютэ, чтобы разбить форму внезапной интимности эстлоса Бербелека и эстле Амитаче; остальных оная погружала в неловкое молчание. Риттер указал на ожерелье Шулимы с серебряным крестом.

— Ах, нет. — Та приподняла кулон, будто увидав его впервые. — Это ломаный крест. Уже за тысячи лет до Александра его использовали в магии и обрядах.

Как всегда, слыша ее голос, господин Бербелек пытался разобрать акцент Шулимы. Ее окский был мягок, с растянутыми гласными и появляющимся время от времени придыханием — точно она говорила сама с собой, и говорила скрытно, понизив голос, чтобы не услышали остальные. Человеку приходилось поневоле нагибаться к ней, клонить голову.

— Интересуешься, эстле, древними культами? — вмешался господин Бербелек, чтобы поддержать разговор.

Шулима глянула на него по-над веером.

— Это все еще опасное дело, — сказала она.

— Опасное?

— Старые боги так просто не уходят, — заметил Ихмет Зайдар. — Поэтому кажется, что они были более… истинными.

— Кровь козла и вой на Луну, — проворчал с презрением Кристофф.

Эстле Амитаче громко вздохнула.

— Нам и вправду нужно говорить об этом сейчас? Мы ведь пришли развлекаться, а не вести религиозные диспуты.

— Красота всегда притягивает взор, — усмехнулся господин Бербелек, кивнув на серебряный гаммадион в ложбинке меж грудей эстле.

— Жаль, — просопел эстлос Ньютэ. — Я на миг понадеялся, что встретил сестру по вере. Но ведь должна быть некая причина, отчего ты выбрала такой крест, эстле, раз уж знаешь о его происхождении.

— А разве вкус — причина для выбора религии? Без обид, но я не смогла бы так носиться с изображением орудия пытки, в этом скрыто некое извращение.

— Хо-хо-хо, я этого так не оставлю! — замахал руками риттер иерусалимский. — Такие суждения оглашают те, кто о самой религии знает мало и лишь повторяет, что услышал, се возникает, как возникают сплетни, из ничего, из совпадений случайных слов, неглубоких отсылок, из мутной формы. Что ты вообще знаешь о Кристосе, эстле?

— М-м-м… еврейский кратистос четвертого века александрийской, еще из диких кратистосов, одержимый местным еврейским культом, приговорен к распятию по политическому делу, сумел втянуть под свою Форму множество евреев. Будто бы не умер на кресте, удержал тело. Что еще? Кажется, приписывал себе какое-то родство с Богом.

— Сыном был и есть, Его сыном.

— Никогда не одаряла большим уважением тех богов, — произнесла с легкой иронической улыбкой Шулима, — у которых и тело, и амбиции, вожделение и комплексы, враги, друзья и любовницы, дюжины детей, всё человеческое. Стократ человеческое не равняется божественному.

— Это ведь, собственно, Аллах, Бог музульман, — вмешался господин Бербелек. — Верно?

Кристофф схватился за голову.

— Кристе! Что вы рассказываете! Мухаммад ведь Его у нас украл, сбрендил под антосом Аль-Кабы, и так-то оно и получилось для измаилитов, все перекрученное.

— А-а, значит, это все же Бог Аристотеля? — допытывалась Шулима. — Ну тогда я уже ничего не понимаю. Как Он мог бы иметь сына? Зачем? Каков смысл? Тут ничего не складывается. — Надувши губки, она схрупала остатки тюльпана.

Кристофф громко фыркнул. Сейчас примется рвать эти рыжие патлы у себя на голове, подумалось Иерониму.

— Мне всегда казалось, — вмешался Ихмет, щуря глаза и глядя в задумчивости над головами Бербелека и Амитаче на клонящееся к западу солнце, — с самого детства, собственно… это как с шарообразностью Земли или с приливами крови в теле, всякий человек раньше или позже додумывается до этого просто глядя на мир и делая выводы. Так и люди до Аристотеля. Вопросы — всегда одни и те же. Отчего мир таков, каков есть? Зачем он вообще — есть? Что было до того, откуда он взялся, каковы Причины? Мог ли мир оказаться иным, и если да — то каким именно, а если нет — то почему нет? Мы видим, как из форм простых возникают формы сложные, как из пустоты рождается мысль, под рукой искусного демиургоса из безо́бразного сырья виз бесформенного сырья возникает сложный артефакт. Значит, и для мира должна существовать Цель, совершенная Форма, окончательная причина, которая сама не имеет причины, поскольку тогда нам пришлось бы отступать в бесконечность. И если, следовательно, вселенная, бытие, время вообще имеют начало, это именно такое начало: беспричинное, совершенное, замкнутое в себе самом, абсолютное. Из него происходят все Формы, оно притягивает начальную безо́бразную Материю к образам все более и более ему близким: планеты, звезды, луны — откуда бы иначе им взяться в своей идеальной шарообразности, на идеально круговых орбитах, если не от наложенной морфы такого кратистоса кратистосов? — море и суша, грязь и камень, растения и звери, и люди, и люди мыслящие, а среди них — демиургосы, текнитесы, кратистосы, все более близкие Ему. Все мы живем в Его антосе, вся вселенная пребывает внутри Его ауры, и с каждым мигом она становится все ближе к Форме окончательной, становится все более конкретной, сообразной, совершенной, божественной. В конце концов, будет существовать лишь одна-единственная субстанция: Он.

Перс говорил тихо, делая паузы в поисках подходящего слова, а когда закончил — усмехнулся извиняющейся улыбкой.

— О-о, а я и не знал, что вы такой софистес! — покачал головой Кристофф.

— Недели, месяцы посреди океаноса… — пожал плечами нимрод. — И что остается? Таращиться на горизонт? Человек либо сойдет с ума, либо достигнет определенной эвдемонии, спокойствия духа, хм, мудрости.

— Ну ладно, — вздохнула Шулима, ломая застывающую морфу мгновения, — но что там с Богом кристиан? Совершенство не вмешивается в дела смертных, ему достаточно и того, что оно существует.