Мейстер Леонгард

Связка пожелтевших писем, по-видимому, имеет отношение к портрету, так как лежит в той же самой шкатулке; Леонгард берет ее к себе, намереваясь прочитать еще сегодня.

Это первая ночь, которую он, по происшествии долгого промежутка времени, проводит наедине, без Сабины – она чувствует себя слишком слабой, чтобы сидеть с ним, жалуется на боли.

Он ходит взад и вперед по комнате, в которой умер его отец, письма лежат на столе, он хочет приступить к их чтению, но, словно под каким-то давлением, все еще медлит.

Его душит новый, неопределенный страх – словно сзади него стоит кто-то незримый и заносит над ним кинжал; он знает, что на этот раз не призрачная близость матери заставляет выступать пот из всех пор его тела – это тени далекого прошлого, связанные с письмами, готовые увлечь его за собою в свое царство.

Он подходит к окну, смотрит в него: вокруг безмолвная, мертвая тишина, на южном краю неба сверкают тесно рядом две большие звезды, их вид имеет в себе нечто странное, беспокоит его неведомо почему – пробуждает предчувствие наступления чего-то гигантского; лучи их направлены на него. словно концы двух сверкающих пальцев.

Он возвращается в комнату; огни двух свечей, стоящих на столе, неподвижно ждут, словно грозные вестники из потустороннего мира; их свет точно струится издалека – оттуда, где не могла поставить их рука смертного; незаметно подкрадывается определенный час, тихо, словно падающий пепел, двигаются стрелки часов, Леонгарду чудится крик внизу, в замке; он прислушивается – немая тишина.

Он читает письма; перед ним развертывается жизнь его отца, борьба неукротимого духа, восстающего против всего, называющегося законом; перед его взором встает титан, не имеющий ничего общего с расслабленным старцем, каким он знал своего отца, фигура человека, готового, в случае нужды, шагать по трупам, громко хвалящегося тем, что он, подобно всем своим предкам, посвящен в рыцари подлинных тамплиеров, для которых сатана является творцом мира и которым одно слово «милость» кажется уже несмываемым позором. Там находятся листки из дневников, изображающие муки жаждущей души и бессилие духа, крылья которого изъедены роями мошек повседневности, невозможность вернуться с тропы, ведущей вниз, в темноту, от пропасти к пропасти, к конечному безумию, исключающей всякую попытку возврата.

Красной нитью проходит всюду постоянно повторяющееся доказательство того, что речь идет о целом роде, который в течение ряда столетий переходит от преступления к преступлению – от отца к сыну переходит мрачное наследие, никто не может достигнуть душевного покоя, так как всякий раз женщина, как мать, супруга или дочь, становятся поперек дороги, ведущей к духовному умиротворению, то как жертва преступления, то как виновница его.

Однако, постоянно после самого глубочайшего отчаяния загорается непобедимая звезда надежды – все же, все же будет некто в нашем роде, который не падет, покончит с проклятием и завоюет «венец мастера».

С судорожно бьющимся сердцем быстро читает Леонгард описание жгучей страсти своего отца к родной сестре, которое открывает ему, что он сам плод этой связи и не только он – и Сабина!

Теперь ему становится ясным, почему Сабина ничего не знает о своих родителях – почему никак нельзя установить следов ее истинного происхождения. Он живо видит перед собою прошлое и понимает: его отец простирает над ним в защиту руки, воспитывая Сабину, как крестьянскую девочку, самую грубую крепостную, дабы оба они – и сын и дочь – навсегда были свободны от сознания своей преступности даже в том случае, если и подпадут под проклятие предков и сойдутся, как муж с женою.

Он узнает это слово за словом из исполненного страхом письма отца, лежащего больным в далеком чужом городе, к матери, которую он заклинает принять все меры для сокрытия тайны, немедленно сжечь само письмо.

Потрясенный Леонгард отводит глаза; его тянет, словно магнитом, к дальнейшему чтению – он предчувствует, что найдет там рассказы, похожие в точности на событие в капелле, которые, после прочтения, доведут его до пределов крайнего ужаса – одним ударом, с ужасающей отчетливостью, словно при блеск разрезающей тьму молнии, ему становится ясным предательский способ нападения гигантской демонической силы, которая. скрываясь под маской слепой безжалостной судьбы, хочет планомерно разрушить его жизнь: из невидимой засады летят в его грудь, одна за другой, отравленные стрелы, пока он, наконец, не утратит надежды на спасение, не падет, пока в его душе не увянут последние побеги доверия к самому себе и он не сделается жертвой судьбы своих предков, не погибнет, как они, бессильный и беззащитный; в нем внезапно просыпается инстинкт хищного зверя, он держит письмо в пламени свечи до тех пор, пока последние тлеющие клочки не обжигают его пальцев – его мозг сжигает дикая непримиримая вражда к сатанинскому чудовищу, в руках которого находятся блага и страдания всего живущего, в его ушах звенит тысячекратный призыв к мести ушедших поколений, жалко погибших в сетях, расставленных судьбою, каждый его нерв превращается в сжатый кулак – душа наполнена воинственным звоном оружия.

Он чувствует, что должен совершить что-то неслыханное, могущее потрясти небо и землю, что позади его стоит необозримое войско мертвецов, глядит на него мириадами глаз и только ждет мановения его руки; оно готово ринуться на общего врага, идя за ним – живым, единственным, кто может вести их в бой.

Шатаясь под набором моря силы, набегающей на него, он встает и озирается вокруг: что, что, что он должен сделать прежде всего: поджечь дом, изрубить самого себя или же сбежать вниз, с ножом в руке, убивая все попадающееся ему на глаза?

Одно кажется ему еще более ничтожным, чем другое; его мучит сознание собственного ничтожества, он борется против него с юношеским упрямством, слышит кругом, в пространстве, насмешливый хохот, еще более распаляющий его. Он пробует действовать рассудительно, принимает вид полководца, взвешивающего все последствия, подходит к ларю, стоящему в спальне, наполняет карманы золотом и драгоценностями, берет плащ и шляпу, гордо, не прощаясь, выходит в ночной туман, с сердцем, полным спутанных детских планов – он хочет бесцельно бродить по свету и биться лицом к лицу с повелителем судьбы.

Замок исчезает в беловато-искрящейся мгле. Он хочет обойти капеллу, но должен пройти мимо, заклятый круг его предков не дает ему выхода – он понимает это, чувствует, заставляет себя идти все время напрямик, часами, но тени воспоминаний следуют за ним. То тут, то там поднимается черный кустарник, походящий на предательски открытую подъемную дверь; его терзают опасения за Сабину; он знает, что влекущая к земле, таящая в себе проклятие кровь его матери, струясь по жилам, замедляет быстроту его полета, засыпает серой, пошлой золой юный пламень его воодушевления – он борется с нею изо всех сил, бредет вперед от дерева к дереву, пока, наконец, не видит вдали огонек, парящий на высоте человеческого роста. Он спешит к нему, теряет его из виду, видит снова его блеск в тумане, все ближе манящий, блуждающий свет; ноги ведут его по пути, вьющемуся то вправо, то влево.

Тихий, еле уловимый, загадочный крик дрожаще проносится в темноте.

Затем среди ночи вырастают высокие черные стены, большие открытые ворота и Леонгард узнает – свой родной дом.

То было круговое странствование в тумане.

Безмолвный и надломленный он входит, нажимает на ручку двери, ведущей в комнату Сабины, и вдруг его ледяным холодом охватывает предсмертная, непонятная уверенность в том, что там внутри стоит его мать, снова обладая телом и кровью – ждущий его оживший труп.

Он хочет уйти, убежать обратно в темноту – и не может: непреодолимая сила принуждает его открыть дверь.

На кровати лежит обагренная кровью Сабина, с закрытыми веками, белая, как полотно, а перед нею – голос новорожденное дитя – девочка с морщинистым лицом, пустым, беспокойным взглядом и красной отметиной на лбу – точное ужасное подобие убитой в капелле.