Голубые дороги

В этот вечер Антон Губенко пришел к убеждению: необходимо научиться летать ночью! Одержимый безграничной любовью к небу, он доверял не поверхностной интуиции, не хлесткому бесшабашию, а глубоким знаниям, постоянным тренажам, упорству и трудолюбию…

К Губенко росло уважение, росло и недоверие. А Антон жаждал «боя». Ну что ж, решил командир эскадрильи, получай!

Командир эскадрильи Бирбуц, старый опытный летчик, суровый характером, отличался грубоватым бесстрашием и презрением к мелочам. Он даже летал всегда без защитных очков, считая это излишней нежностью. Бирбуц, прежде чем разрешить ночные полеты настырному летчику, лично «свозил» его на короткую ночную прогулку как пассажира.

И вот самостоятельный вылет — тот момент, к которому упорно стремился Губенко! Линия взлета обозначена кострами. Мотор набирает обороты, вдруг брызжет целым каскадом искр! Сердце невольно вздрагивает. Хотя такие хвосты искр — явление обычное, только днем оно проходит не так заметно.

Самолет пролетел костры и попал в совершенную тьму. Ничего, кроме освещенной кабины. Потом на земле стали появляться огоньки. Мысленно представляя карту местности, Антон отмечал: вокзал, дорога. Затем огоньки исчезают, и снова темнота. Черное небо, яркие звезды, как в театре на темном заднике. Для пилота небо неразрывно связано с землей. Он уносит ее с собой и чувствует, ощущает каждую минуту. Горы, леса, строения. Все это поглотила ночь, все, но все это существует, живет в воображении. Иначе нельзя: может возникнуть клаустрофобия — боязнь одиночества, недоверие ощущениям, восприятию. Мозг должен работать на полную нагрузку…

Легкий крен. Прекрасно! Антон с радостью убеждается, что машина слушается хорошо. А теперь маленькую бочечку. Ура! Какая ночь! Можно позволить чуть–чуть акробатики — и никто не увидит.

Уже первый ночной полет принес Губенко известность. Дал право добиваться новых исключений из инструкции. Однако он принес и неприятности. Об этом Антон никому не говорил. А произошло вот что. Снижаясь на малом газу, находясь уже в освещаемой полосе, Губенко вдруг Увидел темный силуэт самолета, который шел поперечным курсом, и где‑то у посадочного знака «Т» они должны были столкнуться. Что за диковина? Кто может ночью заходить на посадку поперек полосы? Срабатывает молнии–носная реакция: уходи в сторону! Но выполнить такой маневр у самой земли не просто! Надо резко увеличить обороты мотора. Пришлось сделать фантастический разворот, который в другой, спокойной обстановке, имея время на раздумья, он просто не рискнул бы сделать. Машина с невообразимым стоном, едва не касаясь крылом земли, медленно ушла в сторону.

Так как это происходило над аэродромом, присутствующие на полетах летчики, техники, мотористы приняли это замысловатое акробатическое па за очередную выходку Антона. В то время слыть воздушным лихачом было не так уж зазорно. О лихачах слагали небылицы, их окружали ореолом славы, им подражали, они становились кумирами молодежи. Среди таких летчиков, проявивших удивительное мужество и мастерство, было немало любителей сенсационной популярности, бесшабашной лихости и неблагоразумного риска. Антон Губенко не относился к числу таких людей. Он был новатором, экспериментатором, человеком поиска, стремившимся соединить технические возможности самолета с тактической необходимостью боя. Он тоже рисковал, во многом был первым, но каждый свой новый полет он готовил так же тщательно, как ученик очередную контрольную работу.

Губенко не был воздушным лихачом, но он еще и не постиг всех тайн летного мастерства, хотя непостижимый его разворот был встречен восклицаниями. Антона поздравляли, называли «лихачом первого класса», «циркачом», «акробатом» и еще как‑то. Никто даже не подозревал истинной причины происшествия: Губенко испугался тени собственного самолета! Даже Бирбуц, который незамедлительно явился и крепко отругал за лихачество.

Летное мастерство лейтенанта Губенко росло. На учениях, показательных полетах он продемонстрировал высокую подготовку, мастерское владение самолетом, снайперскую стрельбу. О нем писали в газетах Дальневосточного военного округа, он был отмечен в приказе командующего, как лучший летчик части. Но и простить ему не могли многого.

Командир звена старший лейтенант Челишев в годовой аттестации на младшего летчика авиационной эскадрильи лейтенанта Губенко Антона Алексеевича пишет:

«Обладает силой воли, решителен, упрям, впечатлителен. Как в воздухе, так и на земле недостаточно дисциплинирован… К работе относится легкомысленно и в ней не аккуратен, что объясняется не вполне сложившимся характером… Летает с большим желанием, но полетная втянутость недостаточная. В строю играет машиной (резок в управлении). Расчет на посадку хороший, но техника посадки не отработана. Стрелковая подготовка: стрельба по конусу выше удовлетворительного».

Командир второго отряда старший лейтенант Ковалев соглашается с аттестацией и приходит к выводу: не может быть из Губенко хорошего летчика–истребителя.

Но Антон не хотел отступать от задуманного. Его доводы об усилении летной нагрузки были убедительны и аргументированы. Товарищи верили ему, увлекались его идеями. «Если можно добиться высокого класса пилотирования одного самолета, значит, можно добиться того же и на двух», — решил Губенко и стал тренироваться в совместных полетах с Иваном Фроловым. Это было их тайной, они оберегали ее от всех.

Гарнизонная жизнь приносила Антону свои радости. Он полюбил суровую природу Дальнего Востока. Часто бродил по окрестностям, ходил на рыбалку и на охоту. Все здесь вызывало радость: пологие сопки, чистые реки, тонкоствольные ивы, терпкий багульник.

Гарнизон находился в обособленном, удаленном от жилья месте, и о комфорте или развлечениях можно было только мечтать. Но трудности скрепляли дружбу. Авиаторы своими силами благоустроили гарнизон. Посадили деревья, улучшили дороги, оборудовали гарнизонный клуб. Они были горды тем, что здесь, в глухой тайге, они представляют свою Родину.

Этот день был одним из самых обыкновенных, хотя закончился он для Антона самым неожиданным образом. После дневных полетов в клубе чествовали ударников гарнизона. Лучшие летчики, техники, мотористы получали книжки ударника, почетные грамоты, премии.

Губенко поймал себя на том, что ждет, когда назовут его фамилию, и, почувствовав неловкость, поспешно вышел из зала. Постоял в пустом фойе, поднялся по боковой лестнице на второй этаж, остановился перед первой попавшейся на глаза картиной с одним желанием — успокоиться, понять то, что происходит в душе. Обычная зависть, желание быть первым? Или стремление постичь все тайны пилотажа, подчинить себе небо, как мечтал еще в детстве?.. Антон не слышал шагов, резко обернулся на знакомый голос.

 — А ведь вы, Губенко, тоже ударник. Настоящий, я бы сказал, артист в воздухе. Только вам мешает одно…

Перед Антоном стоял командир эскадрильи майор Иванов.

 — Это говорите вы? — спросил Губенко, еще не осознав — радоваться этому или печалиться. — Что же мне мешает?

 — Вы летаете для самого себя, вот что, — сказал Иванов. — Вы и дисциплину рассматриваете как балласт опять же для себя. А ведь кругом вас люди. Кругом товарищи, для которых ваш пример может оказаться гибельным. Скажите мне, в чем дело? Хотите больше пилотировать — я разрешу, только так, чтобы не смущать других. Хотите показать себя — дадим вам. задания посложнее. Только возьмите себя в руки, помните, что вы в Красной Армии… — Иванов посмотрел на часы. — Скоро перерыв. Садитесь. Вы часто слышите: берегите самолет. Да, мы не можем без нужды рисковать самолетом, тем более не в праве рисковать жизнью летчика. Летчик создается годами. Он впитывает в себя лучшие достижения науки, культуры, техники. Когда мы начинали революцию, у нас не было своих самолетов, теперь они у нас есть. Разве думал я, командир эскадрона, менять коня на самолет? Но меня послали комиссаром в авиационную часть. Мог ли я отказаться? Я большевик. Партия ставит задачей создать первоклассный воздушный флот, и мы, коммунисты, должны быть впереди…