Супружеские пары

Он выпил еще. Сладость окончательного падения. Би. Она боится позвонить, но способна догадаться. Она кое-что знает. Видела, как он прыгает из окна ванной, узнала силуэт Фокси в окне. В ее постели он сознавался во всем, утаил лишь тот роковой понедельник, когда он ненароком покусился на право отцовства Кена, сочинил для мира еще одну душу, а себя обрек на поругание, тюрьму, смерть, испепеление, распыление, вечную безымянность. Смех друзей. Проклятия в газетах. Он вспомнил улыбку Би, ее растекшиеся груди, ее тело — тихий омут, свой член, зависший в ней, как сонный угорь, и понял, почему любит ее: за бесплодность! За то, что его семя пропадает в этой белой пре-пасти без следа.

Его одиночество стало отчаянным. За окном ныло бесплотное чудище метель. Он осушил стакан и потащился в кухню. Жена и дочери сортировали открытки в честь Дня святого Валентина. Он забыл послать открытку Анджеле. Рут и Нэнси притащили из школы кучу сердечек, мычащих коровок, жирафов с переплетенными шеями. Лучше открытки Рут расставляла на холодильнике. Видя, как она тянется, Пайт удивлялся ее гибкости. Его появление в кухне — захотел еще джину! — нарушило тройственный женский союз, особенно ценный для маленькой Нэнси. Она повернула голову и засмеялась, зная, что сейчас надерзит. Личико у нее было, как круглое розовое сердечко.

— Папа урод, — заявила она.

— Нет, папа не урод, — возразила Рут, обнимая его за талию. — Папа холесенький.

— А ноздри? — спросила Нэнси, приглядевшись.

Рут продолжала сюсюкать, маскируя свою любовь к отцу.

— У папы самые каааасивые ноздри на свете. Это потому, что он давным-давно приплыл из Гоааандии.

Пайт невольно прыснул.

— А мои ноги? — спросил он Нэнси.

— Тоже уродливые, — заверила она его. Рут обняла его еще крепче, погладила по волосатой руке.

— Почему, очень кааасивые ножки. Это у мамы они дурацкие: мизинцы не касаются пола.

— Эта считается признаком красоты, — сказала Анджела.

— Знаешь что, мама? — Рут отпустила отца и забыла про сюсюканье. Летом Фрэнки Эпплби и Джонатан Смит играли на пляже в сыщиков и изучали следы на песке. У ее отпечатков нет вмятины внутри, там, где должен быть… Как это называется?

— Свод стопы, — подсказала Анджела.

— Да, свод. — Девочка оглянулась на Пайта. Даже такое безжалостное упоминание Фокси доставило ему удовольствие. Неуклюжая, здоровенная, с плоскостопием, с животом. Красота!

— Очень любопытно, — отозвалась Анджела, занимаясь листьями салата на ужин. — Что еще скажешь о ногах?

— Что у мистера Торна на ноге зеленый ноготь, — с готовностью выпалила Рут.

— А у папы пальцы на ногах, — подхватила Нэнси, нагло высунувшись из-за спины матери, — как зубы у страшной маски.

Пайт догадывался, что олицетворяет для младшей дочери смерть, что угроза для жизни, сама ее хрупкость сконцентрированы для нее в его мужской сущности. Этот процесс пройдет несколько стадий: со временем она, как сейчас Рут, найдет в себе смелость восхищаться им, приручать его уродство, а потом, наподобие Анджелы, будет спасать себя, хотя бы частицу своего естества, от него и вообще от мужчин. Он очень любил своих женщин, обступивших его, как колья в яме-ловушке.

— Мамочка, — взмолилась Рут, — запрети Нэнси оскорблять папу! Ведь папа красивый?

Пайт нагнулся и взял Нэнси на руки. Она визжала и лягалась от страха и от удовольствия. Изо рта у нее пахло кондитерскими сердечками. Гибель для зубов! Он сильно ее стиснул, она завизжала от ужаса и стала отбиваться.

— Не знаю, можно ли назвать папу красивым, — рассудительно отвечала дочери Анджела. — Но люди называют его привлекательным. Еще он хороший и добрый.

Пайт поставил Нэнси на пол и напоследок исподтишка ущипнул. Она подняла на него глаза. Теперь она знала нечто, что никогда не забудет и никогда не сумеет выразить.

Видимо, наполнившись нежностью от общения с детьми и рассматривания их открыток-валентинок, а может, просто возбужденная ощущением домашнего уюта, вызванного метелью за окном, Анджела предложила ему лечь спать раньше обычного и, уподобившись спустившемуся с небес горячему облаку, соблазнила его, усевшись на него верхом, в классической позе Андромахи, утешающей Гектора.

В субботу утром Фокси позвонила и спросила не дыша, елозя губами по трубке:

— Анджела рядом?

— Нет, — ответил Пайт, — она разгребает с детьми снег. Что бы ты сказала, если бы трубку сняла она?

— Спросила бы, в каком платье она была на последнем благотворительном вечере.

— Это рискованно. Она только начинает чуть меньше тебя подозревать.

— Извини. Мне необходимо с тобой поговорить. Я надеялась увидеть тебя вчера вечером у Галлахеров. Почему вы не пришли?

— Нас не пригласили. Кто там был?

— Все, кроме вас, Солцев и Онгов. Еще там была новая молодая пара, по-моему, скучная.

— Мэтт ничего мне не говорил. Что ж… Как твои дела?

— Тест дал положительный результат. Больше нет никаких сомнений, Пайт.

Переваривая услышанное, он словно в первый раз видел свою мебель, кленовый телефонный столик с коническими ножками, зеркало в блестящей акантовой раме. Изделия безразличных людей, презирающих свое ремесло. Странно, что у него самого хватает энергии и времени приколотить иногда палку к палке.

В свинцовой тишине раздался ее крик:

— Я стала тебе обузой, Пайт!

— Что ты, — соврал он, — наоборот, ты легкая, как снежинка.

— Одним словом — если зайдет Анджела, повесть трубку, — я, кажется, кое-кого нашла.

— Кого?

— Фредди Торна.

— Да уж, этот что хочешь из тебя высверлит, — сказал Пайт со смехом. Фредди известен абортами.

— Я вешаю трубку и больше тебя не побеспокою. Спасибо за все.

— Нет, подожди! — крикнул он, боясь, что она уже не держит трубку у уха. — Расскажи, что к чему. Не будь такой обидчивой.

— Я в аду, дорогой, и это совершенно не смешно.

— Вот он, значит, какой — ад…

— Подожди, ты еще ничего не знаешь.

— Фредди Торн… — начал он за нее.

— Фредди Торн говорил мне когда-то, что некоторые стоматологи делают аборты. А что, у них есть все необходимые инструменты, кресло, анестезия…

— Похоже на правду. Что дальше?

— Вчера у Галлахеров он вызвал меня в уголке на разговор — сам знаешь, как он это делает… А я возьми и спроси, не знает ли он кого-нибудь, кто этим занимается.

— Ты призналась ему, что беременна?

— Что ты, Боже упаси! Я наврала про знакомую из Кембриджа, очень милую особу попавшую в отчаянное положение.

— Почти что правда.

— Ну, вот… Ты уверен, что Анджела ничего не слышит?

— Сейчас подойду к окну, взгляну, где она. — Вернувшись, он доложил: Она внизу, машет лопатой, как одержимая. В последнее время у нее приподнятое настроение. Так на нее действует метель.

— На меня метель действует противоположным образом. Я замучалась ездить в Кембридж, сдавать мочу на анализ, и обратно. Вчера мы еле добрались до Галлахеров.

— …где Фредди посмотрел на тебя со своей хитрой усмешкой и немедленно смекнул, что перед ним та самая беременная милашка.

— Все так и было. Только он этого не сказал.

— Что же он соизволил сказать? Сверился со своим графиком абортов и назначил тебе прием?

— Не совсем так. Он произнес что-то страшное. Между прочим, все происходило на кухне; остальные играли в гостиной в слова, пользуясь словарем. Он сказал, что должен повидаться с беременной и ее мужчиной.

— Действительно ужас! С обоими?

— Да. А поскольку беременная — это я, то он, наверное, догадывается, что мужчина — ты. Вот я и сделала заключение, что он хочет тебя видеть.

— Ты торопишься с выводами. Фредди не такой уж организованный человек. Он играет в игры. Не бойся, это блеф слепца.

— Мне так не показалось. Он говорил очень серьезно и определенно. Скорее, как дантист в зубоврачебном кабинете, чем как клоун на вечеринке.

— Ты раскопала во Фредди дантиста? Не желаю его видеть! Он не вызывает у меня ни симпатии, ни доверия Не собираюсь идти к нему на поклон.