Супружеские пары

— Действительно, радует. Он приподнимает головку и как будто прислушивается к моим словам. В отличие от своего отца.

— Значит, Кен тебя не радует?

— Не слишком.

— И это все, зачем ты мне позвонила? Я, между прочим, чуть не утонул в снегу…

— Нет, не все. — Ему показалось, что этот металлический звук издала сама трубка. А потом Фокси снова заговорила — и ему показалось, что мир вокруг рушится. Слушая ее, он скатывался вниз по хрустальной поверхности ее сущности, побывавшей в руках у Бога, вылепившего готовое изделие — ее душу.

— У меня двухнедельная задержка. Это ты, больше некому.

— В каком смысле?.. — Разумеется, он сразу все шняв. Старый холодный дом и он — заложник дома.

Теперь ее голос звучал душераздирающе — его скатывание вниз.

— Это не просто задержка, а сложный химический процесс, жжение внутри. Я помню — так начинался Тоби.

— Так быстро?

— Месяц — достаточный срок.

— Сразу после родов? Разве у тебя внутри все зажило?

— У меня уже дважды были месячные.

— Почему это не может быть Кен?

— Потому что он пользуется… этими штуками.

— Иногда они рвутся.

— У Кена — никогда. И вообще, с ним мы спим очень редко. После рождения ребенка у него от меня депрессия. К тому же он переживает из-за своей работы. Теперь его обходят не только евреи, но и японцы.

— Что значит «редко»?

— Было два раза, но он надевал презерватив. И еще раз совсем недавно я думала спровоцировать месячные, но ничего не вышло.

— Значит, чувство жжения?..

— Да. Еще беспокойство. Бессонница. Прости, Пащ, это так глупо!

— Зачем же ты мне тогда позволила, если…

— Не знаю. Не думала, что ты будешь кончать У меня старая диафрагма, так что…

— Я думал, ты принимаешь пилюли, как все.

— Так уже «все»? Ах, да, ты же проводишь обширное исследование.

— Успокойся.

— Это ты успокойся. Кен все равно не доверяет пилюлям. Он считает, что они могут вызывать осложнения.

— Мало нам осложнений… — простонал Пайт. Фокси не унималась.

— Если хочешь узнать, насколько я наивна, — пожалуйста: я вообразила, что кормящая мать не может забеременеть, — Ее слезы просочились в трубку и дотекли до его ушей. Он через силу рассмеялся.

— Бабкины сказки! Ах, я забыл, ты же южанка, взращена на коленях у старой негритянки…

— Приятно слышать твой смех, — выдавила она. — Я себе места не находила. Чтобы не сойти с ума, я позвонила тебе, а когда ты перезвонил, так испугалась, что не могла себя заставить ответить, вот и солгала. Я такая лживая, Пайт!

— В этом мы все мастера, — ответил он. Трубка в руке была такая маленькая, невесомая, что у него появилось желание повесить ее и уйти, насвистывая. Но нет, чертова штуковина пристала к нему, как душа к телу.

— Что будем делать? — услышал он голос Фокси. Иллюзорная роль советчика стала временным убежищем.

— Подожди еще несколько дней, — сказал он уверенно. — Принимай горячие ванны — настолько горячие, насколько сможешь вытерпеть. Если толку не будет, сходи к врачу и сделай анализ. Чтобы была ясность.

— К доктору Аллену я обратиться не могу. Он будет шокирован, что я так быстро снова забеременела, и, чего доброго, проговорится кому-нибудь из своих друзей-яхтсменов.

— Врачи держат язык за зубами. Но раз ты в нем не уверена, поезжай к врачу, который наблюдал вас с Кеном в Кембридже. Но не прямо сейчас. Все еще может наладиться. У Анджелы бывают задержки по три-пять недель. Она в этом смысле ужасно халатная. Чудо, что пока все обходится.

Он не собирался шутить, но Фокси прыснула.

— Бедняга Пайт, натерпевшийся от женщин! Тонкий знаток лунных фаз. Как я тебя подвела!

— Наоборот! — сказал он. К ужасу примешивалось удовольствие: оба еще раз доказали свою способность плодить жизнь.

— Ты будешь мне звонить? — спросила она. — Пожалуйста, звони! Тебе ничего не придется делать, я сама со всем справлюсь. Ничего не говори! Просто мне одиноко. Одиноко, Пайт!

— Я позвоню завтра, — пообещал он. Но требовалось завершение, благословение, после которого можно будет отлепить от ладони и от уха трубку. Он заговорил сбивчиво, боясь показаться напыщенным, но желая поделиться с ней своей мудростью:

— Послушай, Фокси, я много лет размышлял и надумал вот что. В жизни бывают ситуации двух типов: когда мы можем что-то сделать и когда не можем вроде звезд в небе или смерти. И я решил, что бессмысленно, даже греховно переживать, когда мы не в силах ничего поделать. Так что полезай в горячую ванну и расслабься. Все мы в руках Аллаха.

Он был сам себе противен из-за того, что не смог сказать: «В руках Господа». Но Фокси этого не заметила, словно вообще его не слушала.

— Позвони мне завтра, Пайт, — пропела она. — Будем надеяться, что это пройдет, как дурной сон, и мы вернемся к удобной жизни врозь.

Завершающим стало слово «врозь». Он повесил трубку и обнаружил, что машина напротив уже освобождена из снежного плена, а вся улица задорно звенит лопатами. У всех вокруг было право строить, выбирать, спасаться. Увы, он разминулся с окружающим миром.

Начался кошмар телефонного трезвона, ложных надежд (жжение ослабело; странное ощущение в матке после обжигающей утренней ванны; в медицинской энциклопедии — в Тарбоксе славная библиотека! — говорится о длительных сбоях месячных после родов), нарастающей невеселой уверенности. Первый тест дал отрицательный результат, однако кембриджский врач объяснил, что при таком малом сроке точность теста не превышает девяноста процентов, и пожурил ее за нетерпение. Немногословный, с ястребиным профилем, с трофеями фанатика гольфа в кабинете, он бы мог поставить диагноз на глазок: победа принципа «авось» над цивилизованной расчетливостью. После приема Фокси всю ночь не спала от нетерпения сообщить добрую весть Пайту. Но десяти шансов из ста тоже оказалось многовато: желанное кровотечение никак не наступало. Пайт уничтожал ее по телефону своим терпением, своим нежеланием ее обвинять; он уже не был ее любовником, он прилег с ней, только чтобы попрощаться, он счастлив со своей высокомерной женой, Фокси подвела его своей наивностью и не имела оснований предъявлять на него права — все это было ясно без слов и потому не произносилось. Но она все равно просила прощения, выражала готовность забрать Тоби и сбежать из города. До тех пор, пока секрет оставался известен только им двоим, лишь он один мог разделить ее страдания. Только звук его голоса не был в эти дни для нее чужим. Они договорились встретиться — из жалости друг к другу и, как боксеры, вошедшие в клинч, из желания посмотреть в глаза своей боли. В Лейстауне был торговый центр, стоянку которого должны были расчистить. Позади здания, где разгружались фуры, мало кто оставлял легковые автомобили. Из их друзей здесь отоваривалась одна Джанет, да и то редко. Вполне безопасное место.

Пятница. Тяжелое лиловое небо. Редкие сухие снежинки. При виде одинокой черной машины Уитменов на асфальте под тяжкими тучами у Пайта екнуло сердце. Он поставил свой пикап у бочки для сжигания мусора и зашагал по пустой стоянке. Фокси опустила стекло. Снежинка зацепилась за ее левую бровь.

— Я думал, что Кен уехал на этой машине в Бостон, — сказал Пайт.

— Сегодня он поехал на поезде из-за плохого метеопрогноза. Залезай!

Он послушался, захлопнул дверцу и сказал:

— Кен ни на секунду не перестает размышлять.

— Почему ты его так не любишь? В чем он виноват?

— Почему не люблю? Я им восхищаюсь! И завидую: у него диплом о высшем образовании.

— Я думала, ты скажешь, что у него есть я.

Они дружно засмеялись: над ней, над собой, над всеми сразу. Покинув Тарбокс, они обрели перспективу; друзья и дома остались далеко позади, превратились в точки. Только они двое, Фокси и Пайт, были сейчас существами в натуральную величину. Только они перестали заигрывать с жизнью и позволили биологии поставить перед ними кардинальный вопрос. Кризис был им к лицу, как бархатный занавес. Она сидела за рулем боком, касаясь коленом рычага переключения передачи. Длинные ноги в желтых шерстяных брюках, волосы рассыпались по плечам пальто — русской генеральской шинели.