Супружеские пары

— Я вообще сомневаюсь, что мне надо было появляться здесь сейчас, сказал он.

— Почему бы и нет? Разве раньше тебя приводили сюда дела? Я никогда не была тебе женой. Ты появлялся, чтобы переспать с чужой женой, и меня это устраивало. Я даже это любила. А теперь что же, я запачкалась, родив ребенка?

Пайт чувствовал, что ей нравится такой жесткий разговор: она воспользовалась его приходом, чтобы оживить в себе некий прежний, глубоко заложенный опыт. Она стояла перед ним, расставив ноги, чуть наклонившись вперед, крепко, но все же машинально прижимая к себе Тобиаса. Повысив голос, она его только убаюкала. Пайту нравилась ее материнская раскованность, спокойная уверенность, что она может обращаться с ребенком так, как ей удобно.

— Зачем тебе я? — спросил он. — У тебя ведь появился этот замечательный кулек. У тебя есть Кен, благодаря которому ты родила своего чудесного ребенка.

— Он его не любит. Он не любит ребенка.

— Не может быть!

Фокси заплакала. Ее волосы, бесцветные в тусклом свете предзимнего дня, свесились на сына.

— Ребенок его пугает. Как я — я тоже всегда его пугала. Я его не осуждаю. От меня одни неприятности, Пайт!

— Глупости! — Сосущее чувство внутри резко усилилось. У него не осталось выбора: он шагнул к ней, обнял вместе с ребенком. — Ты прелесть.

Она продолжала рыдать. Видимо, ситуация, включая его уступку, его покровительственные объятия, злила ее все больше.

— Тебе не нравится со мной разговаривать? — спросила она невпопад.

— Еще как нравится!

— Нет, совершенно не нравится. Ты что, вообще не хочешь иметь со мной дело вне постели? Не можешь, что ли, подождать пару недель? Тебе обязательно трахнуть меня прямо сейчас?

— Перестань, Фокси. Что за чепуха?

— Я боялась наркоза, чтобы не начать кричать твое имя. Я брожу вокруг дома и повторяю: «Пайт, Пайт…» вот этому невинному дитя. Я потащила Кена на эту ужасную вечеринку, только чтобы с тобой повидаться, но ты предпочел рискнуть жизнью, лишь бы тебя со мной не застукали!

— Не преувеличивай. Какой риск? И потом, я сделал это., чтобы защитить не только себя, но и тебя.

— То-то ты хромаешь.

— Это из-за футбола.

— Прости, Пайт. Кажется, я начинаю тебя пилить. Подожди меня бросать. Ты — единственная реальность, которая у меня есть. Кен нереален. Это болото тоже. Я сама нереальная я живу только ради того, чтобы жил мой ребенок, это все, зачем я появилась на свет. И это сводит меня с ума!

— Успокойся… — начал он, хотя сам уже чувствовал раздражение. У него не хватало дыхания, чтобы объяснить, что встречаться сейчас было бы неправильно, хотя раньше встречи было только во благо. Они провели время в игровой комнате Господа Бога, где долго и счастливо возились на полу, а теперь настало время сложить игрушки в коробки и выстроить стулья вдоль стены.

Кен вернулся домой более усталым, чем она видела его когда-либо со времен дипломной горячки. Положив на стол толстую пачку бумаг, он сообщил жене:

— Прорыв в фотосинтезе! Это связано с ферредоксином — он выглядит переходной точкой между реакциями на свету и в темноте.

— Что за ферредоксин?

— Протеин. Переносчик электронов с очень низким окислительно-восстановительным потенциалом.

— Кто же автор открытия? — Он почти никогда не рассказывал ей о своей работе, поэтому ей хотелось поддержать беседу. К его возвращению она надела праздничное лимонное платье. Их ребенку исполнялось шесть недель.

— Два японца, — ответил Кен со вздохом. — Молодцы, не чета мне. Обошли меня на повороте. — И он упал в кресло, кожаное кресло, которое они протаскали по лестницам едва ли не всех домов Кембриджа. Фокси охватила паника.

— Сейчас посмотрим, — сказала она и подступила к столу, чтобы доказать, что он не прав, — воплощение безапелляционности и добрых намерений. Верхняя статья в стопке называлась «Нейрофизиологические механизмы поведения: эмоции и мозжечковая миндалина». Дальше шла «Экспериментальная фенилкетонурия: фармакогенетика эпилептического припадка у мышей». Дальше она смотреть не стала.

«Нашим тарбокским однофамильцам „Литтл“ Смитам.

Очередное Рождество застало нас лично в добром здравии, но, естественно, огорченными трагическими и пугающими событиями ноября. Человека действительно легко вытоптать, как траву. И другая печаль посетила наш дом в сентябре, когда юный Тим, казалось бы, всего несколько лет назад бывший еще младенцем, уехал учиться в колледж Сент-Марк. Он приезжает домой на выходные — уже не мальчик, а „молодой человек“; ждем — не дождемся его к себе на праздники — хотя он, к нашему многодецибельному смятению, не расстается с электрогитарой. Тем временем Пэт, Одри и Грейсаин благополучно продолжают учебу в прекрасных муниципальных школах Ньютона. Пэта даже наградили (слышите, как отлетают у нас пуговицы — так мы надулись от гордости)…»

— Боже, — воскликнула Марсия, — как она переползает через беднягу Кеннеди, чтобы похвастаться, что может оплачивать Сент-Марк!

— К нашему многодецибельному смятению, — подсказала Джанет, и обе покатились со смеху.

Вечера перед Рождеством в Тарбоксе одновременно мрачны и захватывающи. Звезды из фольги и венки громко дрожат на холоде, в чугунном павильоне молча стоят на коленях перед яслями фигурки из папье-маше, дети возвращаются из школы домой уже в темноте, люди шныряют по магазинам даже после ужина, нагибая головы, словно делают что-то противозаконное или боятся опознания, витрины горят допоздна, двери магазинов то и дело хлопают. Правда, на этот раз национальные флаги были подняты только до середины флагштоков, а в некоторых лавках — например, у старика ювелира и в шведской пекарне пустовали витрины. В ярко освещенном универмаге, где можно было взбеситься от ни на секунду не умолкающих рождественских гимнов, Пайт, выбиравший с помощью дочерей подарок для Анджелы, повстречал Би Герин. Дело было в отделе свечей. При виде ее блестящей маленькой головки у него учащенно забилось сердце, защипало в нагруженных покупками руках. Она обернулась и заметила его. Ее улыбка была, скорее, инстинктивной и натянутой: его радость при встрече она сочла неискренней.

Рут и Нэнси неуверенно бродили по секции кухонных принадлежностей. В резком свете торгового зала их лица казались грязными. Пайт сравнил собственных дочерей с бродяжками, потерявшимися среди никчемной утвари. Его злило их изумление, их жадность. Он заранее знал, на чем они остановят выбор: на наборе цветастых кухонных полотенец и на точилке для ножей, которая потеряется уже к Новому Году.

Невинная, не рожавшая детей Би, казалась удивительно молодой. На ней была зеленая шерстяная пелерина и замшевые сапожки, в руках — коробка с тонкими восковыми свечками. Она была не просто молода, но и выглядела, как проказница, соображающая, но спереть ли что-нибудь. Пайт смотрел на нее с осуждением.

— Свечи?

— Роджер любит свечи. Лично я их боюсь: вдруг пожар?

— Это потому, что ты живешь в деревянном доме. Как все мы.

— Он любит украшать елку настоящими свечами, как делали его родители, бабушки с дедушками и так далее. Он ужасный консерватор. — Ее лицо в этом сиянии, вызывающем клаустрофобию, было серьезным, некрасивым, испуганным. Лоб был так натянут заколками в волосах, что лоснился. В доме родителей Пайта висели репродукции голландских картин, на которых у девушек так же сияли лбы.

— Кстати, о твоем доме…

Ненси вернулась и схватила отца за палец липкой от леденца рукой.

— Папа, идем смотреть с нами.

— Сейчас, детка.

— Нет, идем! Руги надо мной смеется и ничего не дает сказать. — Ее личико, круглое, как печенье, было усыпано веснушками.

— Сейчас приду, — заверил он ее. — А ты пока ступай, передай Руги, что я не разрешаю ей корчить из себя главную. Пусть каждая выберет для мамочки свой подарок. Например, красивые кухонные полотенца.

Ненси нехотя подчинилась и поплелась обратно к сестре.

— Бедная малютка! — сказала Би. — Ей давно пора спать. Все-таки Рождество — жестокий праздник.