Страница 42 из 70
Берни тут вскочил молнией — и руки Санты накрепко перехватил.
— Пожалуйста, — говорит. — Пацан ничего такого в виду не имел.
— Руки поганые от меня убери! — орет Санта. — Тебе чё — совсем жить надоело?!
Отпустил Берни Санта–Клауса.
— Чё, — спрашивает Санта, — и «извиняюсь» не скажешь? Я–то думал, уж на извинения тебя хватит.
— Прости меня, Санта–Клаус, пожалуйста, — говорит Берни… и тут же кулак свой огромный в зубы Санты впечатывает, прямехонько, значит, в сигару. И влетает Санта точно в рождественскую елку, а после и вниз сползает, за гирлянды цепляясь и срывая их.
Детишки так завопили от восторга — в комнате больше ничего не слыхать стало. А Берни только ухмыльнулся широко да руки победным жестом над головой вскинул, дескать, вот он, пояс мой чемпионский!
— Заткните детишек, вы! — зарычал Санта–Клаус. — Щас же заткните — или все вы, считай, покойники!
Папаши с мамашами кинулись было к ребяткам, да куда — как их утихомиришь! Вырвались из рук — прыгают, кричат, свистят, над поверженным Сантой измываются…
— Пускай он бороду свою сожрет, Берни!
— Северным оленям его скорми!
— Сволочи вы бескультурные! Все — покойники! — в голос орет Санта, так и лежа на полу. — Да я таких, как вы, оптом по двадцать пять баксов за нос закажу, так мне еще и скидка выйдет — по пятеро трупов за сотню! Валите отсюда!
Как же счастливы были детишки! Даже пальтишки не стали надевать — так и выбежали, танцуя, из дома. И распевали при этом «Бубенцы, бубенцы… чтоб те, старый хрыч», «Мишурою подавись, старый Санта–Клаус»[10] и еще всякое, в том же духе. Слишком они юны и невинны были, чтоб понять: ни черта не изменилось в общей экономической структуре, в которой отцы их по горло увязли. Слишком часто они в кино видали: один хороший хук главного героя в челюсть главного злодея — и ад превращается, значит, в истинный рай на земле.
Санта–Клаус — тот, размахивая руками, следом за детишками родителей из дома выставлял.
— Я вас достану, куда бы вы ни схоронились! — орал. — Я вам столько добра сделал, а вы вон как мне заплатили! Что ж, и я вам заплачу, да еще и с лихвой. Я ваши задницы с лица земли сотру!
— А мой папка Санте врезал, так врезал! — вопил Уилли.
— Все, я покойник. — О'Хэйр супружнице шепнул.
А она в ответ:
— Видать, и я покойница. Только дело, почитай, того стоило. Ты только глянь, до чего ж ребятишки радуются!
Что их ждало? Ясное дело — смерть от пуль киллера, ежели, конечно, не успеют забиться в какую ни то богом забытую глушь, до которой у мафии руки еще не дошли. К Пуллманам, кстати, это тоже относилось.
Святой Николай снова в дом вбежал, а после опять выскочил, в руках — цельная кипа свертков в ярких праздничных упаковках. По белой бороде — алые потеки крови, что у него из носа хлестала. Сорвал он с одного подарочка упаковку. Зажигалку вытащил — большую, в виде рыцаря в полном доспехе. Прочитал карточку, к ней приложенную, а там — «Большому Нику, моему дорогому и единственному. Люблю тебя безумно». И — подпись знаменитой кинозвезды голливудской.
После раскрывает еще один пакет, красивее даже.
— Ага, — говорит, — долгий путь проделал подарочек от дорогого друга в Италии!
Рванул изо всех сил алую ленточку. Взрыв раздался — не только бороду окровавленную и шапочку красную, мехом отороченную, с него снес, но и нос с подбородком заодно. Ну, и бардак же! Стоило б сказать — что за жуткое зрелище для бедных малышей, но нет — кто–кто, а уж дети такую картинку на все блага мира не променяли бы.
Уехала полиция, увезла в морг труп, от шеи вниз разряженный на манер Криса Крингла[11]. А супружница О'Хэйра вот что мужу сказала:
— Я так понимаю, это Рождество ребятишки не скоро позабудут. Сердцем чую — так оно и будет.
Сынишка же их, Уилли, тот и сувениром обзавелся — на память. Поздравительная открытка то была, что к бомбе прилагалась. И написано на ней было: «Счастливого Рождества самому славному парню на свете». А подписано коротко — «Семья».
Так вот жестко и закончилась эта сказка. А папашам детишек еще и новую работу пришлось искать. Хо–хо–хо!
Бесплатный консультант
Большинство замужних дам не встречаются со своими бывшими, чтобы пропустить по коктейльчику, не посылают им открыток на Рождество и не всегда способны взглянуть им в глаза. Но если этот бывший занимается чем–то нужным — удаляет аппендиксы или продает оконные жалюзи, — они готовы на голубом глазу вновь вломиться в его жизнь, ради крупной скидки или рассрочки.
Если бы Дон Жуан решил открыть магазин бытовой техники, прежние пассии разорили бы его в пух и прах где–то за год.
Я зарабатываю на жизнь консультациями по купле–продаже акций и облигаций. Я представляю известную инвестиционную компанию, и мои бывшие возлюбленные, даже совсем–совсем бывшие, приходят ко мне со всеми финансовыми вопросами.
Я холостяк, поэтому в благодарность за дельные советы, которые мне, в сущности, ничего не стоят, мои бывшие иногда одаряют меня бесценными подношениями — домашней едой.
Крупнейший инвестиционный пакет, который я анализировал в обмен на ностальгию и жареную курицу, принадлежал Селесте Дивайн. Наши пути разошлись еще в старшей школе, и в течение семнадцати лет мы вообще не общались, пока она неожиданно не позвонила мне в офис:
— Привет, давно не виделись.
Селеста Дивайн — певица. У нее черные кудрявые волосы, большие карие глаза и полные, блестящие губы. В гриме, блестках и золотой парче она еженедельно появляется перед телевизионными камерами и целый час объясняется в любви всему миру. За эту общественную нагрузку она получает пять тысяч долларов в неделю.
— Давно хотела с тобой повидаться, — сказала Селеста. — Что скажешь насчет домашней курятины, печеной картошки и земляничного пирога?
— Мм–м… — ответил я.
— А после ужина, — продолжала Селеста, — вы с Гарри засядете перед жарким камином и вспомните старые добрые времена.
— Блеск, — сказал я.
Мне сразу представились отблески пламени на колонках цифр, «Уолл–стрит джорнал», рекламные проспекты и финансовые графики. Я явственно слышал, как Селеста и ее муж Гарри мурлычут о свежескошенной траве, привилегированных акциях «Америкен Брейк Шу», отражении полной луны в тихих водах реки Уабаш, трехпроцентных займах «Эдисон Консолидейтед», ячменном хлебе и Чикаго, Милуоки, святом Павле и сети универмагов «Пасифик».
— Нас тут не было всего пару лет, а словно вечность прошла, столько всего случилось, — говорила Селеста. — Так приятно общаться с земляком, старым другом…
— Да, карьера у тебя просто головокружительная, — согласился я.
— Чувствую себя Золушкой. Еще вчера мы с Гарри с трудом сводили концы с концами на его зарплату автомеханика, а сегодня все, к чему я прикасаюсь, превращается в золото.
Уже повесив трубку, я задумался о положении, в котором оказался Гарри.
Собственно, из–за этого самого Гарри мы в свое время и расстались с Селестой. Я помню его невысоким, симпатичным, немного сонным парнем, которому в жизни не нужно было ничего, кроме первой красавицы города и честной работы в автосервисе. Через неделю после окончания школы он получил и то и другое.
В назначенный день я позвонил в дверь дома Дивайнов, и сама Селеста, с телом богини любви и идеальным кукольным личиком, впустила меня внутрь.
Парочка свила свое гнездышко в старом особняке у реки, огромном и уродливом, как вокзал в Скенектади.
Селеста протянула мне руку для поцелуя, и я, окутанный красотой и запахом духов, покорно поцеловал ее.
— Гарри! Гарри! — крикнула она. — Смотри, кто к нам пришел!
Я почему–то подумал, что сейчас ко мне выйдет не Гарри, а его жалкие останки, труп или даже скелет. Но Гарри не вышел вообще.
— Он у себя в кабинете, — сказала Селеста. — Если о чем–то задумается — все, считай, он на другой планете.
10
Автор иронически обыгрывает популярные рождественские песенки «Бубенцы, бубенцы радостно звенят» и «Ты явись, явись, явись, старый Санта–Клаус».
11
Крис Крингл — одно из многочисленных американских прозвищ Санта–Клауса.