Страница 18 из 19
— И за это он выкладывает деньги?
Силверс кивнул.
— К сожалению, в наше время коллекционеров раз в десять больше, чем знатоков. Эпоха истинных собирателей, которые были в то же время и ценителями, кончилась после первой мировой войны, в восемнадцатом году. Каждому политическому и экономическому перевороту сопутствует переворот финансовый. И тогда состояния меняют своих владельцев. Одни все теряют, другие богатеют. Старые собиратели вынуждены продавать свои коллекции, на их место приходят новые. У этих новых есть деньги, но зачастую они ничего не смыслят в искусстве. Чтобы стать истинным знатоком, требуется время, терпение и любовь.
Я внимательно слушал. Казалось, в этой комнате с двумя мольбертами, обитой серым бархатом, хранилась утерянная тишина мирных эпох. Силверс поставил на один из мольбертов новый картон.
— Вы знаете, что это?
— Моне. Поле маков.
— Нравится?
— Необычайно. Какое спокойствие! И какое солнце! Солнце Франции.
— Ну что ж, давайте попытаемся, — сказал Силверс наконец. — Особых знаний здесь не требуется. Мне нужен человек надежный и молчаливый. Это главное. Шесть долларов в день. Согласны?
Я сразу встрепенулся.
— За какие часы? За утренние или за вечерние?
— За утренние и за вечерние. Но в промежутке у вас будет много свободного времени.
— Это приблизительно та сумма, какую получает вышколенный мальчик на побегушках.
Я ждал, что он скажет: ваши функции будут примерно такими же! Но Силверс проявил деликатность. Он вслух подсчитал, сколько получает мальчик на побегушках. Оказалось, меньше.
— Десять долларов — это минимум. Иначе я не согласен, — сказал я. — У меня долги, которые я обязан выплачивать.
— Уже долги?
— Да. Я должен адвокату, который продлевает мой вид на жительство.
Я знал, что Силверс уже слышал все это от Лоу, тем не менее он притворился, будто отсутствие документов бросает на меня тень и будто он должен вновь обдумать, стоит ли со мной связываться. Наконец-то хищник показал когти.
Мы сторговались на восьми долларах после того, как Силверс со смущенной улыбкой пояснил, что, поскольку я работаю нелегально, мне не придется платить налогов. Кроме того, я недостаточно свободно говорю по-английски. Тут я его, положим, поймал.
— Зато я говорю по-французски, — сказал я. — А это в вашем деле гораздо важнее.
Тогда он согласился на восемь долларов, пообещав, что, если я справлюсь с работой, мы еще вернемся к этому разговору.
Я пришел в гостиницу, и моим глазам представилось необычное зрелище. В старомодном холле горели все лампы, даже те, которые бережливая администрация неукоснительно выключала. Посередине стоял стол, вокруг которого собралась весьма занятная, разношерстная компания. Председательское место занимал Рауль. Он сидел у торца стола в бежевом костюме гигантских размеров, похожий на гигантскую потную жабу; стол, к моему удивлению, был накрыт белой скатертью, и гостей обслуживал официант. Рядом с Раулем восседал Меликов; кроме них за столом сидели: Лахман и его пуэрториканка; мексиканец в розовом галстуке, с каменным лицом и беспокойными глазами; белокурый молодой человек, говоривший басом, хотя можно было предположить, что у него высокое сопрано, и две жгучие брюнетки неопределенного возраста — от тридцати до сорока, — востроглазые, темпераментные и привлекательные. По другую руку от Меликова сидела Наташа Петрова.
— Господин Росс, — крикнул Рауль, — окажите нам честь!
— В чем дело? — спросил я. — Коллективный день рождения? Или, может, кто-нибудь выиграл крупную сумму?
— Присаживайтесь, господин Росс, — сказал Рауль, еле ворочая языком. Один из моих спасителей, — пояснил он белокурому молодому человеку, говорившему басом. — Пожмите друг другу руки! Это — Джон Болтон.
У меня было такое чувство, точно я коснулся дохлой рыбы. От молодого человека со столь низким голосом я невольно ждал крепкого рукопожатия.
— Что вы будете пить? — спросил Рауль. — У нас есть все, что вашей душе угодно: кока-кола, лимонад, американское виски, шотландское виски. И даже шампанское. Я помню, что вы сказали в тот раз, когда мое сердце исходило печалью… Все течет, сказали вы. Цитата из какого-то древнего грека. Правда? Из Гераклита, или Демокрита, или Демократа. Знаете, что говорят в таких случаях на Седьмой авеню: «Ничто не вечно под луной, и красотка станет сатаной». Очень справедливо. А на смену приходит другая молодежь. Итак, что вы будете пить? Альфонс! — Он подозвал официанта жестом, достойным римского императора.
— Что вы пьете? — спросил я Наташу Петрову.
— Водку, как всегда, — ответила она весело.
— Водку, — сказал я Альфонсу.
— Двойную порцию, — добавил Рауль, глядя на меня осоловелыми глазами.
— Что это? Мистерия человеческой души — любовь? — спросил я Меликова.
— Мистерия человеческих заблуждений, когда каждый верит, что другой его пленник.
— Le coup de fondre,[15] — сказала Наташа Петрова. — Любовь без взаимности.
— Как вы оказались здесь, в этой компании?
— Случайно. — Наташа засмеялась. — Случай. Счастливый случай. Мне давно хотелось вырваться из стерильной и однообразной атмосферы унылых приемов. Но такого я не ожидала.
— Вы опять собираетесь к фотографу?
— Сегодня не собираюсь. А почему вы спрашиваете? Пошли бы со мной?
Собственно, я не хотел говорить этого прямо, но почему-то сказал:
— Да.
— Наконец-то я слышу от вас нечто вразумительное, — сказала Наташа Петрова. — Salut!
— Salut, salve, salute! — крикнул Рауль и начал со всеми чокаться. При этом он попытался даже встать, но плюхнулся на кресло в виде трона, которое затрещало под ним. Эта старая гостиница в довершение всего была обставлена топорной псевдоготической мебелью.
Пока все чокались, ко мне подошел Лахман.
— Сегодня вечером, — шепнул он, — я напою мексиканца.
— А сам не напьешься?
— Я подкупил Альфонса. Он подает мне только воду. Мексиканец думает, что я пью, как и он, текилу. У нее тот же цвет, то есть она бесцветная.
— Я бы лучше подпоил даму сердца, — сказал я. — Мексиканец не имеет ничего против. Не хочет сама дама.
На секунду Лахман потерял уверенность в себе, но потом упрямо сказал:
— Ничего не значит. Сегодня это выйдет. Должно выйти. Должно. Понимаешь?
— Пей лучше с ними обоими… И с самим собой тоже. Может, спьяну ты придумаешь что-нибудь такое, до чего бы трезвый не додумался. Бывают пьяные, перед которыми трудно устоять.
— Но тогда я ничего не почувствую. Все забуду. Будет так, как будто ничего и не было.
— Жаль, что ты не можешь внушить себе обратное. Что все было, но для тебя как будто и не было.
— Послушай, ведь это жульничество, — запротестовал взволнованный Лахман. — Надо вести честную игру.
— А разве это честная игра — пить воду?
— Я честен с самим собой. — Лахман наклонился к моему уху. Дыхание у него было горячее и влажное, хоть он и пил одну воду. — Я узнал, что у Инес вовсе не ампутирована нога, она у нее просто не сгибается. Металлическую пластинку она носит из тщеславия.
— Что ты выдумываешь, Лахман!
— Я не выдумываю. Я знаю. Ты не понимаешь женщин. Может, она потому и отказывает мне? Чтобы я не дознался.
На секунду я потерял дар речи. Amore, amour,[16] думал я. Вспышка молнии в ночи заблуждений, тщеславия в глубочайшей безнадежности, чудо белой и черной магии. Будь же благословенна, любовь. Я торжественно поклонился.
— Дорогой Лахман, в твоем лице я приветствую звездный сон любви.
— Вечные твои остроты! Я говорю совершенно серьезно.
Рауль с трудом приподнялся.
— Господа, — начал он, обливаясь потом. — Да здравствует жизнь! Я хочу сказать: как хорошо, что мы еще живем. Стоит мне подумать, что совсем недавно я хотел лишить себя жизни, и я готов влепить себе пощечину. Какими же мы бываем идиотами, когда мним себя особенно благородными.
15
Любовь с первого взгляда (франц.).
16
Любовь (исп. и франц.).