Страница 2 из 2
Вам отпущено пятьдесят лет жизни, школа крадет десять; в итоге – сорок.
Сон пожирает двадцать: в итоге – двадцать.
На хлопоты уходит десять – в итоге десять.
Пять лет идет дождь – остается пять.
Из этих пяти лет четыре вас гложет страх перед завтрашним днем; итак, живете вы один год – в лучшем случае!
Почему же вы не хотите умереть?!
Смерть прекрасна.
Там покой, вечный покой.
И никаких страхов перед завтрашним днем.
Там вечное безмолвное настоящее, которого вы никогда не знали; там нет ни прошлого, ни будущего.
Там простерлось вечное безмолвное настоящее, которого вы никогда не знали!
Это тайные ячейки между секундой и секундой в сетях времени…
Слова горбуна отзываются в моем сердце страстной мелодией, я поднимаю глаза и вижу, как падает платье и девица сидит у него на коленях голая. Верхняя часть ее тела – какая-то фосфоресцирующая туманность, от ключиц до бедер.
Он погружает в нее пальцы, и там что-то дребезжит, как басовая струна, а наружу с грохотом вываливаются куски известковой накипи. Вот оно, чувствую я, смерть как накипь.
Тут середина скатерти начинает медленно вздуваться огромным белым пузырем, струя ледяного воздуха рассеивает туман. Становятся видны сверкающие струны, которые тянутся от ключиц проститутки к ее бедрам. Женщина-арфа!
Горбун импровизирует на ней тему смерти, которая выливается в какой-то странный гимн:
Меня охватывает ностальгия по смерти, я жажду смерти.
Но в сердце темным инстинктом взбунтовалась жизнь. Жизнь и смерть встали угрожающе друг против друга; это уже судорога.
Мои зрачки неподвижны, акробат склонился надо мной, и я увидел его болтающееся трико, зеленоватую шапочку с мушками и бледное жабо.
«Каталепсия», – хотел прошептать я и не мог. По тому, как он переходил от одного к другому, выжидающе заглядывая в глаза, я понял, что все мы парализованы, а он – ядовитый мухомор.
Нас накормили мухоморами с Veratrum album[2], пряным зельем белокурой Жермэ.
Все это лики ночи!
Я хотел громко крикнуть – и не мог.
Я хотел повернуть голову – и не мог.
Горбун в белой лакированной маске тихо поднялся, остальные последовали за ним, молча выстраиваясь в пары.
Акробат с француженкой, горбун с женщиной-арфой, Игнация с Альбиной Вератриной. Так, пара за парой, манерным танцующим шагом проходили они мимо и исчезали в стене.
Лишь Альбина Вератрина обернулась и сделала непристойный жест в мою сторону.
Я хотел отвернуться или закрыть глаза – и не мог; мой взгляд был прикован к висящим на стене часам, стрелки которых подобно чутким воровским пальцам обшаривали циферблат.
В ушах застрял наглый куплет:
a Basso ostinato[3] проповедовал из бездны:
Я еще долго, очень долго наслаждался этой эйфорией интоксикации, все остальные покоились в объятиях смерти.
«Они были уже безнадежны», – сказали мне, когда подоспела помощь.
Однако я подозреваю, что они уснули летаргическим сном и их похоронили живыми. Врач, правда, говорил, что интоксикация ядовитыми грибами не может сопровождаться параличом, отравление мускарином протекает по-другому; но я подозреваю, что их похоронили живыми, и с ужасом думаю о клубе Аманита и призрачном горбатом слуге, «залатанном Ароне» в белой маске.
2
Белая чемерица (лат.), фр. – Germer (Жермэ); растение, содержащее сильнодействующий яд вератрин.
3
Басовый повтор (лат.).