Страница 58 из 129
Ба-бах! — упавшая балка приземлилась в шаге от меня, швырнув мне в лицо сноп голубых искр, это вернуло меня из царства грез на землю. Моя работа здесь завершена. Я положил факел на ковер, повернулся и вышел. Я отошел на некоторое расстояние и, убедившись, что отсюда еще хорошо видна пламенеющая в ночи громада дома, залез на стену заброшенного дворца возле дверей Санта Кроче, которые, как и все во Флоренции, были на ночь закрыты. Махнув рукой на поздний час, когда не дозволено находиться на улице, и на стражу, я вскарабкался на крышу, чтобы полюбоваться зрелищем пожара, пожирающего бордель Сильвано. С ним как-никак сгорало и мое прошлое. Я о нем не жалел. Из пепла восстанет лучший Лука и лучшая жизнь. Возможно, чтобы из головы побитой собаки исчезла воздвигнутая в ней темница, тюрьма должна сгореть.
Настал холодный и сырой рассвет. Первые робкие лучи солнца пробились из-за синего горизонта, и открылись городские ворота. Первыми в них вошли крестьяне из деревень, которые везли на телегах, запряженных ослами, товары на рынок. В потоке телег и навьюченных ослов спешил на утреннюю мессу набожный народ; глядя на него, я вновь поклялся убить Николо. Я пообещал себе и Богу, что отомщу за каждую отнятую им жизнь. Эту клятву мне суждено было нарушить. И случилось так, что она обернулась против меня самого, но лишь спустя сто шестьдесят лет.
К тому времени, как я вернулся в дом Сфорно, моросил мелкий дождик. Я тихонько прошел через дом к себе в сарай, чтобы вымыться. Меня ждала там Рахиль. Она сидела на сене, где я обычно спал, обняв колени руками, завернутая в мое шерстяное одеяло. При моем появлении серая кошка подняла голову с ее коленей.
— Я ждала тебя, Лука. Пора начинать урок, — сказала она.
Ее темно-рыжие волосы струились по спине блестящей волной, кудри обрамляли лицо, на лице играли розоватые тени. Она казалась необыкновенно хрупкой, даже для моих усталых глаз.
— Рахиль, твоя мать не хочет, чтобы ты сюда ходила, — тихо ответил я.
Я остановился в дверях и, пододвинув себе трехногий табурет, уселся на него в ожидании, когда она уйдет.
— Тебя не было ночью, — сказала она, потом запнулась, а когда я ничего не ответил, спросила: — Куда ты ходил?
— В город. Тебе лучше уйти, а то твоя мать на меня рассердится.
— Ты иногда так возьмешь и исчезнешь, — промолвила она тихо, сильнее сжав колени руками, — так таинственно. Куда ты ходишь, Лука Бастардо? В церковь? На рынок? К старым друзьям из прошлого? Или ищешь родителей, которых никогда не знал, но которые должны у тебя быть? Ты никогда не вспоминаешь о них?
— Вспоминаю, — признался я, теребя подол лукки.
Я не собирался вдаваться в подробности, и она пожала плечами.
— Мама говорит, мы не должны спрашивать тебя о твоей жизни, потому что у того, кто сделал то, что сделал ты, есть тайны, которых больше никто не должен знать.
— Мне велено нанять учителя, — сказал я и отвел глаза, — ты же знаешь.
Она кивнула и встала, свернула мое одеяло и расправила прямую джорнею персикового цвета. Она подошла ко мне, а я встал, чтобы подвинуть табурет и пропустить ее. Но вместо того чтобы пройти, она остановилась в нескольких дюймах от меня. А потом, я даже не успел сообразить, как она обхватила мое лицо ладонями и потянулась, чтобы поцеловать. Я заметил, что она одного со мной роста и ей не нужно вставать на цыпочки, на губах у нее остался легкий вкус масла, как будто она ела хлеб с маслом, пока ждала меня.
Всего на мгновение, несмотря на мое решение уважать желание ее матери, я поддался ей. Мне была интересна она и вообще все женщины, их нежная волнующая округлость, которую я стал замечать все чаще. Живя у Сильвано, я часто думал, что плотские удовольствия меня никогда не будут интересовать. Видение, пережитое у Гебера, в котором я выбрал любовь, показало мне не чувственность, а покой и близость, которые познаешь в любви. Целовавшая меня Рахиль была похожа на сочную винную ягоду, которая вот-вот упадет с дерева, переполненная сладостью. В голове мелькнула мысль, от которой мурашки побежали по телу: вдруг это она, та самая, которую мне пообещало видение, та Женщина, что завладеет моим сердцем и душой. Но я чувствовал лишь нежное, возбуждающее прикосновение ее губ и собственную благодарность за то, что она научила меня читать. Не грянул песней ангельский хор, не нахлынули ароматы сирени и лимона, по жилам не разлилась волна восторга. Вместо них — нежность от сознания того, что эта умная и честная девушка открылась мне, не боясь позора. И я мягко отодвинулся. Она пошатнулась и упала, я поднял ее и поставил на ноги.
— Я не могу так оскорбить твоих родителей, — тихо произнес я.
Она покраснела, как вишня, от шеи до корней волос, и отвернулась, закрыв лицо руками.
— Подожди, Рахиль, но это не значит, что ты мне не нравишься! — воскликнул я и потянулся к ее плечу, но отдернул руку, даже не коснувшись. — Твои родители столько для меня сделали!
— Я понимаю, — ответила она и выпрямилась.
Вздернув подбородок, хотя у нее горели щеки, а к юбке прилип лошадиный навоз, она, призвав на помощь всю свою гордость, с достоинством удалилась.
Пять лет прошло с тех пор, как я поселился в тесном сарае за домом Сфорно и стал учеником Моше Сфорно. Я внимательно наблюдал за работой Сфорно. Ему попадались пациенты со всеми мыслимыми недугами — от проказы до водянки и зловонного дыхания, от сломанных костей до простуды и эпилепсии. Я помогал ему вправлять кости, лечить лихорадку, перевязывать и прижигать раны, ампутировать пораженные гангреной конечности, лечить боль в ухе путем введения зонда, ставить банки, привлекая гуморы[79] к определенным участкам тела, промывать желудок и делать клизму. Он подсказывал, как готовить и использовать основные травяные лекарства, пластыри, припарки, жировые мази, притирания и зелья, хотя их приготовление, как правило, Сфорно поручал аптекарю, если таковой найдется. Под его руководством я упражнялся в важных навыках, постоянно считал у больных пульс, изучал мочу, прописывал особый рацион и промывал раны горячим вином. Сфорно редко занимался кровопусканием или операциями на теле, предоставляя это делать хирургам и цирюльникам. Все равно после операции люди умирали — чаще всего либо от заражения, либо от потери крови, либо от неумелости хирурга.
Я нанял учителя, который стал учить меня латыни. Это был старичок по имени Джованни Фалько, который занимался преподаванием не ради заработка, а ради любви к древнему языку. Как многие флорентийцы, он унаследовал землю и деньги от родственников, которых забрала чума. К нашему обоюдному удивлению, я очень быстро усваивал латынь, и, видя это, Моше Сфорно пожелал учить меня и древнееврейскому. По-латыни я читал помимо прочего длинные трактаты Галена:[80] «О назначении частей человеческого тела», «О цвете лица», «Малое ремесло» и «О пораженных болезнью членах»; а также «Канон» Авиценны, состоявший из миллиона слов, и «Афоризмы» Гиппократа. Сфорно был дотошным, строгим учителем, страстно преданным своей профессии. Ему стоило огромных трудов раздобыть для меня старательно переписанные копии манускриптов, и он настаивал, чтобы я прочитал эти сочинения полностью. Для меня было недостаточно внимательно прочесть несколько глав, знания которых обычно требовали от студентов-медиков в университетах. Я читал и более современных авторов, например Джентиле да Фолиньо, который умер во время чумы, посещая больных; Альберта Великого,[81] который описал анатомию человека; Арнольда из Виллановы,[82] который исследовал значение воздуха и ванн, физической активности и упражнений, сна, еды и питья, испражнений и эмоций для сохранения здоровья. А еще Пьетро д'Абано,[83] чей труд «Согласование противоречий» посвящен физиологии. На древнееврейском я читал Хунейна ибн Ицхака[84] — «Десять трактатов о глазе», Али Аббаса,[85] Разеса[86] и трактаты Маймонида.[87] Учитель Джованни также давал мне «Тетрабиблос» Птолемея, в котором рассматривается влияние Солнца, Луны и пяти планет на человеческую жизнь и здоровье, а также влияние зодиакальных созвездий на различные части тела. Поскольку еще Гебер хотел, чтобы я изучал астрономию, я, найдя среди его бумаг другие манускрипты на эту же тему, забрал их с собой в дом Сфорно.
79
Humor (лат.) — жидкость.
80
Клавдий Гален (ок. 130 — ок. 200 до н. э.) — великий ученый эпохи Древнего Рима, собрал разносторонние сведения о человеке и окружающей его природе, его блестящие труды послужили основой для развития естествознания и врачебной науки.
81
Альберт Великий (1193–1280) — философ, теолог, ученый. Видный представитель средневековой схоластики.
82
Арнольд из Виллановы (1235–1311) — испанский врач и алхимик, стоял у колыбели медицинской алхимии.
83
Пьетро д'Абано (1250–1316), итальянский врач, философ и астролог. Считается основателем Падуанской школы в философии. Предан по обвинению в колдовстве в руки инквизиции и умер в тюрьме до вынесения приговора. Основной труд д'Абано — трактат «Согласование противоречий между медициной и философией».
84
Хунейн ибн Ицхак (809–873) — врач, теолог, перевел много трактатов Галена и учеников его школы на сирийский и арабский. Благодаря ему многие труды Галена избежали уничтожения. В поздних средневековых источниках он упоминается под латинизированным именем Йоханнит.
85
Али ибн Аббас аль-Маджуси, также известный как Магиан, — известный персидский врач, в свое время считался одним из трех величайших врачей в Восточном Халифате.
86
Разес, или Аль-Рази (865–925) — разносторонне образованный персидский врач, философ и ученый, опубликовал более 184 книг и статей по медицине, алхимии и философии.
87
Моисей Маймонид (1135–1204) — еврейский раввин, врач и философ, живший в Средние века в Испании и Египте, повлиял и на нееврейский мир, сегодня его взгляды считаются краеугольным камнем ортодоксальной еврейской мысли и учения. Многие его работы подписаны монограммой Рамбам (Раввин Моше бен Маймон, что в переводе с древнееврейского означает «Моше, сын Маймона»).