Бессмертный (др. изд.)

— Видели, если вы посещаете заведение Бернардо Сильвано.

— Нет-нет, я предпочитаю забавляться бесплатно, — пробормотал он. — Даже женщины глупы и недалеки, зачем же еще обращаться к обществу детей! Должно быть, мы встречались где-то еще.

— На рынке? — предположил я.

Он прищурил свои живые глаза, внимательно всматриваясь в мое лицо, а потом улыбнулся.

— Ты похож на мальчика с картины в аббатстве Сан Джорджо, — вспомнил он. — Но тот мальчик года на два-три младше тебя. Однако ты и впрямь вылитый он, словно его повзрослевший близнец.

Я так и зарделся от радости.

— Так вы знаете славные работы мастера Джотто!

— Как и ты, очевидно, хотя я не ожидал такого от подопечных Сильвано, — ответил он.

Мы остановились, когда из окна впереди вылетели на дорогу какие-то лохмотья. Хлопнули ставни, и лохмотья приземлились на мостовой всего в двух шагах от нас. Я уже хотел было подойти и посмотреть, но мой спутник вовремя удержал меня за плечо.

— Они наверняка принадлежали какому-нибудь бедняге, скончавшемуся от чумы, одежда мертвых заразна, — предостерег он меня. — Люди стараются избавиться от всего, к чему прикасался умерший.

Две тощие свиньи подбежали к лохмотьям, схватили их зубами и по-свинячьи затрясли добычу. Мы молча наблюдали, как они с хрюканьем и фырканьем расправляются с тряпьем.

— Отвечая на твой первый вопрос, — продолжал мой новый знакомец, — скажу «нет». Доктора не могут это вылечить. Либо природа болезни такова, что она неизлечима, либо лекари по своему невежеству ничего о ней не знают и не находят причину болезни, а потому не могут прописать должное средство.

— А правда, что она пришла с Востока? — спросил я.

— Правда, но по пути изменилась. На востоке у больных кровь шла носом, а потом они умирали. А теперь первые признаки — припухлости в паху и подмышках, которые вырастают до размера яблока или яйца. — Он глянул на меня. — Держись подальше от клиентов с такими припухлостями.

Он говорил со знанием дела, но без осуждения или упрека. Я пожал плечами.

— Если я смогу позволить себе такую роскошь.

Он покачал головой и нахмурился.

— Эх, Сильвано, старый паразит! Не понимаю, как только власти ему позволяют продолжать его деятельность. Не вижу нужды в таких омерзительных заведениях. Коли уж на то пошло, мужчина с неутоленными желаниями может найти чужую жену, чтобы удовлетворить свою потребность. Женщины — существа пустоголовые, как куклы. Их легко соблазнить.

— Среди отцов города тоже есть клиенты Сильвано.

На худом лице моего собеседника, словно вспышка молнии, мелькнуло грозное выражение.

— Иногда мне кажется, что эта чума послана Богом, которого мы прогневали, творя зло и беззаконие. Во Флоренции процветает грех, как, впрочем, и повсюду. Этот мор не могла принести какая-то злая планида. Сильвано заслуживает Божьей кары, и будет только справедливо, если он погибнет от чумы ужасной смертью!

— Вы говорите как служитель Божий, хотя совсем не похожи на священника, — заметил я.

На нем была простая, но хорошая одежда из добротной ткани (как с первого взгляда видно каждому флорентийцу): темный шерстяной плащ поверх узкой хлопковой туники, обычные, но хорошо скроенные черные штаны. На голове у него не было мягкой фоджетты, которую носили люди низших слоев, но не носил он и одежду темно-красного цвета, положенную служащему магистрата. Да и на купца не был похож — слишком уж отрешенное было у него лицо.

— Я поэт, хотя мой отец хотел, чтобы я пошел в юристы или завел свое дело, — улыбнулся он.

— Поэт? Как Данте? — переспросил я и, воспользовавшись своим даром подражания, повторил услышанные от Джотто слова:

Он резко вскинул густые черные брови.

— Джотто, Данте! Неужели Сильвано открыл у себя школу?

Я рассмеялся в ответ. Мужчина показал куда-то пальцем.

— Смотри!

Я проследил за ним взглядом и увидел свиней, которые бились в судорогах, визжали, захлебываясь пеной и закатив глаза на изможденных мордах. Всего несколько минут — и оба животных остались лежать бездыханными трупами.

— От одежды умершего… — поразился мужчина. — Животные сдохли за считанные минуты от лохмотьев покойника!

Он потянул меня за руку дальше, обойдя стороной околевших животных. Когда мы проходили мимо богато украшенного дворца, из дверей, шатаясь, вышел человек с ребенком на руках. Дитя не шевелилось, безвольно повиснув в его объятиях. Мужчина покачнулся, голова мальчика повернулась лицом к нам, оно было покрыто черными нарывами. Мужчина приподнял свою голову — оно тоже было покрыто пятнами. На губах блестела кровавая слюна. Он измученно поглядел на нас и со стоном упал ничком на мостовую. Скоро и он замер. Отец и сын, мертвые, лежали у самых наших ног. Из дворца неслись вопли и стенания, но никто не выбежал на улицу, даже слуга. И снова поэт увлек меня за собой, мы постарались подальше обойти мертвых.

— А их кто-нибудь похоронит? — спросил я, оглянувшись через плечо.

— Да, но не родня. Мертвых слишком много, число их растет с каждым днем. Из страха подхватить чуму от умерших родственники перестали хоронить своих близких. Городские власти наняли беккини[39] — могильщиков для бедняков и людей среднего достатка. Могильщики собирают трупы по утрам. А богачи, как всегда, заботятся о себе сами. Они платят беккини за то, чтобы те отвозили тела умерших родственников в ближайшую церковь на похоронных носилках. Там над ними читают молитвы. Священники не хотят приближаться к мертвым. Цивилизованную заупокойную службу сократили до предела. Скоро, пожалуй, этот обычай и вовсе отменят. — Он обвел взглядом опустевшую улицу и, вздрогнув как от озноба, плотнее закутался в черный плащ. — Некоторые предались дикому разврату, между тем как другие соблюдают строжайшее воздержание и постятся. Эта чума уничтожит все привычные законы и обычаи.

— Трудно не заразиться, если болезнь передается через одежду и ее переносят животные, — заметил я. — Значит, умрет много людей: и развратников, и аскетов.

— Что верно, то верно, — согласился мой спутник.

Мимо нас промчалась карета с задернутыми занавесками. Пара гнедых лошадей пронеслась на полном скаку. Мой провожатый кивнул в их сторону.

— Они правильно делают, что уезжают.

— Разве чума не настигнет их в деревне? — с сомнением спросил я.

— Возможно. Но там у них есть надежда не заболеть, — сказал он. — Я и сам собираюсь уехать из города.

— Мне бы тоже хотелось, — задумчиво произнес я. — Покинуть город, уйти навсегда из заведения Сильвано. Оно, по-своему, не лучше чумы.

— Я слышал рассказы об убитых и искалеченных детях, — кивнул поэт. — Говорят, Сильвано убивает тех, кто пытается сбежать.

— Кто бы иначе пожелал там оставаться?

— Не знаю, — согласился он. — Может быть, проститутки идут в бордели, чтобы спастись от нищеты на улице?

— К Сильвано никто не идет за спасением. По сравнению с этим улицы — рай, — возразил я, не сдержав горечи в голосе.

Он положил мне руку на плечо и крепко сжал его.

— Ты так настрадался! Быть может, Сильвано скоро умрет, от чумы или от старости, и ты будешь свободен.

Взгляд его был полон сочувствия. Я пожал плечами. Сильвано состарился, но я не тешил себя надеждами, что его скоро не станет. К тому же на долю Марко выпали еще большие страдания, а если бы не я, то та же участь постигла бы голубоглазую Ингрид. Мои невзгоды ничтожны по сравнению с этим. Моя судьба по сравнению с их жизнью была терпимой.

39

Becchini — могильщики (ит.).