Я, Елизавета

Я смеялась. Кто знает? Очень может быть, что до конца света наши берега еще увидят испанских сватов и в крике: Испанцы!» – будет звучать не ужас, а ликование.

И теперь я могу мирно передать королевство преемнику.

Преемнику? Вы спрашиваете, кому?

Спросите себя, памятуя о моей любви к порядку и законности, предпочту я передать трон по старшей или по младшей линии? Предпочту ли я потомка какой-нибудь из этих дур, дочерей младшей сестры моего отца, всех этих тщеславных Грей, умнице и книгочею вроде меня? Не напоминайте мне о сыновьях Екатерины Грей! Я не допущу, чтоб потомки этой мерзавки сели на мое место, на английский королевский трон!

Ну же, пошевелите мозгами!

Кто это должен быть, как не наш шотландский кузен?

Яков Шестой в Шотландии, он будет Первым в нашей стране – потомок старшей сестры моего отца, которую Генрих лишил права наследовать, счастливо перескочивший через свою дуру-мамашу, жирную католическую лгунью Марию Шотландскую.

В моей долгой жизни много утешений – и прежде всего радость, что я пережила других.

Особенно ее!

Маленький шотландский король получит королевство по всем правилам и, если мой секретарь Роберт прав, перешагнет с трона на трон без всяких помех. Однако я еще не намерена умирать!

В этом, 1601 году исполнится ровно сто лет с тех пор, как маленькая арагонская инфанта Екатерина, хорошенькая, розовощекая, набожная, высадилась на английский берег будущей женой юного принца Артура.

Король Артур и королева Екатерина – как оно было бы, проживи они подольше?

Мой отец вступил на престол в девятый год шестнадцатого столетия – если я проживу еще несколько лет, можно будет сказать, что целых сто лет Англией правил один человек и его дети. Однако я многое сделала для Англии – я отдала ей все! Ради нее я так и не вышла замуж, даже за самого любимого, за Робина, ради нее я заигрывала с половиной мира и сражалась с другой половиной, ради нее уготовила моему последнему лорду его судьбу – все, все ради Англии! – не требуйте от меня большего!

А теперь взгляните за окно – светает, ночь на исходе. Сегодня Пепельная среда, день пепла, день его смерти, начало моей скорби.

Рядом с моей кроватью спят две горничные – почти девочки, на мой взгляд, когда я различаю их своим угасающим зрением! Они тихо посапывают во сне, свернувшись на тюфяках у камина рядом с комнатными собачонками. Мне хочется общества, мне одиноко.

Сейчас самое зловещее время ночи. Как там мой лорд ожидает своего часа? Молится ли он, плачет ли, как, я, думает ли обо мне?

– Ваше Величество! Эй, в комнате!

Господи, как напугал меня этот стук.

– Кто там?

Это Уорвик, глаза растерянные, заспанные, – судя по туалету, ее только что подняли с постели.

– Странное послание, мадам, и странный гонец из Тауэра. Мальчик…

Из Тауэра.

– Пусть войдет.

Крошечный рядом с дюжим стражником, он казался даже не мальчиком, а маленьким эльфом – глаза ошарашенные, стриженые волосы от холода встали дыбом. Казалось, он принес с собой холод Тауэра, запах страданий, беззвучные крики боли. Меня передернуло.

– Кто ты, дитя?

– Сын тауэрского тюремщика.

Я закрыла глаза, воспоминания нахлынули волной. Когда я была в Колокольной башне, а Робин – в Бошамп, он подкупил мальчишку, чтобы тот передал мне цветы и яйцо малиновки…

Я разрыдалась от слабости. Уорвик деликатно вмешалась:

– Так поговори с королевой, мальчик. Говори, зачем пришел.

– Лорд, который сейчас в Тауэре и которого утром казнят, шлет Ее Величеству вот это.

Он разжал худой кулачок. Уорвик шумно выдохнула – она узнала. Черный, блестящий, на детской ладони лежал золотой с эмалью ободок, мужское кольцо.

Носите его ради меня, мой дорогой лорд, сказала я тогда, и, если когда-нибудь у вас возникнет нужда во мне, пошлите его мне, он принесет вам все, чего бы ни пожелала ваша душа.

О Боже, Боже…

Меня захлестнула горечь. Он должен понимать, что я не отменю приговор. Смерть будет самым красивым поступком в его жизни – как может он разменивать последние часы на жалкую, тщетную, униженную мольбу о милосердии!

Однако так умер и лорд Сеймур; ослабевший, озлобленный, он всю последнюю ночь строчил ядовитые письма ко мне и к сестре Марии, распалял в себе ненависть к брату, к лорду-протектору, обреченному вскорости поцеловать ту же самую плаху.

Меня охватила страшная душевная усталость. Я попыталась собраться с мыслями. Скажите милорду…

Скажите ему – что?

О, неужто эти слезы никогда не кончатся?

– Иди, мальчик, ты утомил королеву. – Уорвик взяла протянутое кольцо и подтолкнула ребенка к двери.

Однако тот не сдавался:

– А послание? Мне велено было передать кольцо и послание. Милорд поклялся своей душой, что, если я не передам послание, его призрак не даст мне покоя.

– Послание? – Я не узнала свой голос.

– Я его выучил! Он заставил меня выучить наизусть! Милорд сказал, – детский голос сделался старательно-сосредоточенным, – он сказал, что возвращает вам его вместе с жизнью, добровольно, как любящий рыцарь – даме своего сердца. Он молится, чтобы любовь его и привязанность жили и после него и чтобы смерть смыла с него бесчестие и унижение. Он надеется по Божьей милости – не по своим заслугам – встретить вас на небесах. А покуда вы за ним не последовали, он надеется освещать Вашему Величеству вашу долгую-предолгую жизнь и быть с вами в час вашей смерти, что есть лишь врата, которыми, как сказал он, любящий радостно проходит вперед.

О, мой лорд, мой лорд.

Любовь моя, моя сладчайшая любовь.

Детские глаза горели, как фонари.

– Скажите моему лорду… что королева взяла кольцо.

Его кольцо. Оно на моей руке рядом с тем, что подарил мне он. Знаю, коронационный перстень придется срезать с мясом, он врос так глубоко, что его не снять. Но эти два я унесу с собою в могилу.

Что дальше?

Будущее расстилается передо мной – дрожащее, безмолвное. Уорвик ушла с мальчиком дать ему денег – горничные медленно просыпаются, пока их добудишься…

И я, и мой лорд ожидаем рассвета.

Очень скоро он покинет каземат, чтобы в последний раз пройти по земле, и каждый его шаг я пройду вместе с ним. Я буду с ним в те секунды, когда он вступит на эшафот, когда положит голову на плаху и раскинет руки, обнимая смерть. И я знаю так же точно, как если б сидела у него в головах, что его последняя молитва, последняя надежда будут обо мне, Елизавете, его королеве Елизавете.

А я буду ждать, когда Господь позовет меня следовать за ним. И здесь я его увижу – не смертного, не отягощенного пороками, но такого, каким он был и каким должен был быть.

Здесь, где души почивают на цветах, нам подарят вечную любовь и радость. С нами будут Дидона и Эней, Антоний и Клеопатра – можно ли желать общества лучше?

Я уже наполовину влюблена в смерть. И ничуть не боюсь. Не боюсь отправиться туда, где мои Кэт и Робин, Берли и Кранмер, Гриндал, Парри и ее брат и все мои возлюбленные лорды.

И здесь я наконец увижу свою мать, прикоснусь к той, что подарила мне жизнь, познаю материнский поцелуй и эту всеобъемлющую любовь.

Они все ушли в мир света, все зовут меня к себе. В моих снах наяву я вижу их в сиянии лучей, и душа моя рвется к ним.

– Интересно, как это будет?

Что видела Мария Шотландская, подходя к плахе, мы никогда не узнаем. Сестра Мария, умирая, рыдала от радости и говорила женщинам, что видит маленьких деток в золотом и белом, они резвятся и поют вокруг нее – призрачные младенцы, которых несчастная так и не родила. Однако я надеюсь и верю, что детский ангельский хор не станет докучать престарелой девственнице – я бы предпочла место потише, подальше от телесной или бестелесной малышни, которая, сказать по правде, никогда меня не интересовала.

А что теперь?

Жизнь – чтобы жить, пост – чтобы горевать, а за ним весна, а там и Пасха. Всякой вещи, учит Господь, свое время, время убивать и время целить; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать[17].

17

Екклезиаст, 3, 3 – 4.