Детская книга

Он осторожно сел, свесил ноги. Помог Ластику сделать то же самое.

Внизу была кромешная тьма, и казалось, будто чудо-лестница двигается из ниоткуда в никуда. В луче поблескивали пылинки.

— Приехали, — просипел профессор севшим от волнения голосом.

Снова пискнул пульт. Лестница остановилась. До стеклянного квадрата можно было достать рукой.

Ластик так и сделал — провел пальцем по толстому слою пыли. Свет стал еще ярче, но разглядеть что-либо все равно было невозможно.

— Сейчас, сейчас…

Мистер Ван Дорн протер стекло носовым платком, и стало видно синее, безоблачное небо. Неужели это и вправду небо 1914 года?

— Господи, как же я волнуюсь. Мне надо принять таблетку, — прошептал профессор. — Слушайте внимательно. Сначала вы совершите пробную вылазку. Ровно одна минута. Шестьдесят секунд. Ясно? У вас часы есть?

— Еще какие, — показал Ластик. — Мама на день рождения подарила. Можно на пятьдесят метров под воду нырять, и компас, и секундомер.

— Секундомер — это замечательно. Следите по нему: ровно одна минута, не больше и не меньше. Приготовьтесь! Сейчас я выну стекло.

Ван Дорн достал из саквояжа самую обыкновенную стамеску. Провел ею по краям стеклянного квадрата. Постучал в одном углу, в другом. Надавил, приподнял. Сверху дохнуло теплым летним воздухом.

— Кажется, никого. Как бы я хотел заглянуть туда! Но у меня слишком большая голова, не пролезет. — Профессор подождал еще с полминуты, прислушиваясь. — Да, похоже, что пусто.

Он просунул руку в отверстие, осторожно вынув и отложив стеклянную плитку в сторону. Уставился на собственную ладонь.

— Моя рука побывала в прошлом, — растерянно пробормотал профессор. — Какое неповторимое ощущение.

Встряхнулся, приходя в себя. Шепнул Ластику на ухо:

— С Богом! Включите секундомер. Помните: ровно одна минута!

Первый блин комом

Жмурясь от солнца, Ластик вылез из дыры и для начала поскорей поставил плитку на место. Выпрямился, быстро огляделся по сторонам.

Сначала ему показалось, что он не попал ни в какое прошлое, а просто оказался в центральном дворе собственного дома: те же серые стены, водосточные трубы, занавески на окнах.

Но сразу вслед за тем увидел, что двор тот, да не тот.

Подъездные двери сияют новенькими медными ручками, стены свежевыкрашены, а в подворотне, что ведет на улицу Забелина, лежат кругляши конского навоза.

Вокруг ни души, только где-то неподалеку скребет метла.

Под ногами не асфальт — сплошь стеклянные квадраты, от стены до стены. Внизу смутно проглядывают штабеля ящиков, бочек, каких-то тюков. Только одна плитка, та самая, через которую вылез Ластик, мутная и непрозрачная, будто матовая.

Посматривая на часы, пришелец из двадцать первого века осторожно сделал несколько шагов. Все-таки поразительно, как мало тут все изменилось за девяносто лет. Разве что нет спутниковых тарелок на окнах, да с шестого этажа не грохочет магнитофон растамана Фили.

В этот момент Филино окно распахнулось, и механический голос пропел, ненатурально выговаривая слова: «Ты па-азабыл — и нэт тэбе прошчэнья», и потом что-то про расставание.

Наверно, проигрыватель, догадался Ластик. Такой смешной, с большой трубой. Граммофон — вот как они назывались.

Он втянул носом воздух, пытаясь определить, чем это пахнет — кисловатый, приятный, смутно знакомый запах.

Лошадьми, вот чем! Когда ходили с папой на ипподром, там пахло точно так же.

Папа говорил, что вдоль стены Ивановского монастыря раньше были конюшни.

Сбегать, что ли, посмотреть?

Оставалось еще целых полминуты. Если быстро — вполне можно успеть, хотя бы одним глазком.

Ластик мигом долетел до подворотни.

Точно! Из хозяйственных сарайчиков, куда дворники зимой запирают метлы, а летом лопаты для снега, торчали конские головы. Сладко пахло сеном.

Он подошел к большой, мохнатой лошади рыже-каштанового цвета. Она сочно хрупала чем-то (наверно, овсом) в привешенном к морде мешке. Покосилась на Ластика круглым глазом, тряхнула гривой, сгоняя большую золотисто-зеленую муху. На лбу у лошади была белая звездочка.

— Красивая какая, — прошептал Ластик. — И большущая. Тебя как звать?

Он осторожно дотронулся до гривы, погладил. Лошадь не возражала.

Вдруг сзади раздался злой, визгливый крик:

— А, шайтан жиганский! Сбруя тырить хочешь? Уздечка воровать?

И на спину Ластика обрушился удар метлой.

Это был дворник — в фартуке с бляхой, в черной плоской шапочке. Скуластое лицо, понизу обросшее клочковатой бородой побагровело от ярости.

— Вы что?! — отскочил ученик лицея с естественно-математическим уклоном. — Я же только посмотреть!

Дворник размахнулся еще раз, и если б Ластик вовремя не пригнулся, то точно получил бы метлой по физиономии, а так только бейсболка слетела.

— У, шайтан, красный рубаха! — орал сумасшедший дворник, опять занося свое орудие.

И стало ясно, что с этим дореволюционным обитателем не договоришься, надо уносить ноги.

Плохо только, что проклятый псих отрезал путь назад в подворотню. Ну да можно обежать вокруг дома и нырнуть в центральный двор через арку, тут же прикинул Ластик. Так и сделал — припустил вдоль конюшен.

Дворник за ним. Не отстает, ругается по-русски и по-татарски, а потом как дунет в свисток.

В окнах появилось несколько голов.

Какая-то тетка, высунувшись, крикнула:

— Цыганенок? Так его, Рашидка! Держи его, кудлатого! Лупцуй его, краснорубашечного! Пущай барынину шаль отдаст!

Дикие какие-то они все тут, в 1914 году. С чего они взяли, что он вор? И почему называют цыганенком? Из-за кудрявых волос, что ли?

Вести с этой публикой цивилизованные переговоры было бессмысленно.

Ластик повернул за угол. Отсюда был виден выход на Солянку, где нынче утром (то есть через девяносто лет) была (то есть будет) привязана злая собака. Оттуда навстречу бежал человек в белой фуражке, с саблей на боку.

— Чего свистишь, Рашидка? — кричал человек. — А, цыганок! Тот самый! Ништо, теперь под землю не провалится! Попался!

И растопырил руки, готовясь ловить беглеца, чтоб не проскользнул на улицу.

А Ластику и не надо было на улицу.

Он рванул направо, в арку, за которой находился центральный двор.

В секунду долетел до матовой плитки. Скорей, пока те двое не увидели, подцепил ее пальцами. Обдирая бока о тесные края, протиснулся вниз, бухнулся на что-то мягкое и задвинул квадрат на место.

Оказалось, «что-то мягкое» — это колени мистера Ван Дорна.

— Дай! — рванул тот Ластика за руку и остановил секундомер. Взглянул на циферблат, прошептал. — Феноменально!

— Я все испортил! — задыхаясь, принялся каяться Ластик. — Хотел только на лошадь посмотреть, а тут эти как налетят!

— Какие эти? — спросил профессор, сосредоточенно хлопая глазами и явно думая о чем-то другом.

Ластик рассказал, как на него накинулись двое ненормальных — один дворник, второй вообще с саблей.

— Вероятно, городовой, — кивнул Ван Дорн. — Так раньше называли милиционеров.

— Всё. Теперь мне обратно дороги нет. — Ластик повесил голову. — Они будут меня стеречь… Но я честное слово ничего такого не делал! Всё пропало, да?

Его глаза понемногу привыкли к полумраку, и Ластик увидел, что профессор вовсе не выглядит расстроенным. Совсем напротив — необычайно довольным.

— Ничего, мой юный друг. Как говорят русские, первый блин комом. Дворник — это чепуха. И никто вас наверху стеречь не будет. Вы ведь снова попадете туда ровно в 8 часов 35 минут. Во дворе будет пусто, вам не из-за чего расстраиваться. Зато есть причина радоваться. Знаете, сколько времени вы отсутствовали?

— Минуты две. Ну, может, три. Мне пришлось через другой двор бежать.

— Больше. Судя по вашим часам, экскурсия в 1914 год продолжалась триста восемьдесят шесть секунд. Должно быть, вы слишком засмотрелись на эту вашу лошадь. Отсюда же это выглядело так: вы вылезли в дыру, задвинули плитку и сразу же после этого прыгнули обратно, прямо мне на колени. У меня прошло… — Ван Дорн взглянул на свои замысловатые, с несколькими циферблатами часы. — Всего одна целая пятьдесят шесть тысячных секунды.